Я знала, что она из известной семьи – дочь ученого-микробиолога. Мать – поэтесса, из дворян. В двадцатые годы личность известная – подруга Блока и Белого. Стихи писала надрывные, яркие. Блистала красой. Влюблялись в нее отчаянно! Потом с поэзией было покончено, вышла замуж за ученого – человека другого круга. А потом тридцать седьмой. Ученый и поэтесса в разлуке были недолго – сначала взяли его, а через месяц и ее. Девочку Лилю спасла одинокая старая тетка. Кончилось все в одночасье – квартира в Столешниках, дача в Абрамцево. Гости по воскресеньям. Мамины упражнения на фортепьяно. Папины статьи и учебники. Кухарка и истопник – все исчезло, как и не было.
Старая тетка жила в бараке на Преображенке – деревянный дом и сплошная пьянь вокруг. Во двор девочка не выходила. Там ее дразнили и били. Барышня и дочь врагов…
Вот тогда она и начала рисовать. А что еще делать?
В семнадцать – сумасшедший роман с немолодым учителем рисования, преподавателем художественного кружка. Беременность, дочка. Художник сбежал – семья и трое детей. А она осталась с больной тетушкой на руках и дочуркой.
Дальше было художественное училище, где она познакомилась с Краснопевцевым.
Думаю, она его презирала – мужлан, простолюдин, нахрапистый и оглушительно громкий. Но любил – она это чувствовала. Любил и готов был спасать. Поддерживал, покупал дочке игрушки. Привез мешок картошки и сало. Возил к тетке врача. Попросил руки племянницы. Тетка удивилась: в наше время и подобные церемонии?
Заплакала и благословила. А племянница растерялась и вышла из комнаты.
Полночи бродила по улицам. Плакала, думала, жалела себя. Вспоминала родителей. Те, разумеется, не вернулись – сели по пятьдесят восьмой: десять лет без права переписки.
Она понимала, что не любила. Совсем. Но очень устала. Устала бороться и биться… одна. И на следующий день согласилась. Кстати, тогда, в ту ночь, он не ушел из барака на Преображенке. Ждал ее до утра. А увидел – заплакал.
Это все и решило…
Я не любила его, а к ней ревновала! Как такое возможно? Не понимаю. Завидовала, что ли? Не знаю. Лиля эта стояла как тень между нами. Всегда. Он иногда называл меня ее именем. Я обижалась, а он смущаясь, оправдывался: «Лиля, Лида… Какая разница? Почти одно и то же, прости господи!» Знаю, что жили они плохо, ругались, не понимали друг друга. А потом она ему изменила. Влюбилась или назло? Я не знаю. А он не простил – гордыня его была безразмерной. Что говорить, плюнули в душу. Ушел от нее и сделал вид, что забыл.
И еще он понимал, что она талантлива. Куда ему до нее! Он-то пробрался другими путями: комсомол, партия… Пер по лестнице вверх. А как у нас можно сделать карьеру?
Все получилось. Все, о чем он мечтал! Был взят в подмастерье к известному скульптору – все молодые шли в подмастерья. Известный сильно, трагически пил, и снились ему по ночам бюсты усатых вождей. А молодой Краснопевцев был на подхвате – ловкий, здоровый и молодой.
Честный, прямой, бескомпромиссный. Ну и дело пошло. Быстро пошло. Так быстро и лихо, что и сам он обалдел. «Известный» имел большие заказы, важные очень. Ну а тут ученик. Скромный, способный и преданный своему мастеру.
А потом мастера этого ученик сдал – со вздохом и разочарованием: «Нет, с бюстом работал я, вы уж простите!..» Так всем и сказал.
А мастер… Он запил как всегда. Стыд-то какой: всем стало известно…
«Известного» задвинули, а ловкого хлопца продвинули. Так и пошло.
К сорока семи годам Краснопевцев взлетел уже на недосягаемую высоту: народный художник СССР. Действительный член Академии художеств. Заместитель президента Академии художеств. Лауреат нескольких Сталинских премий. Герой Соцтруда. Бессменный депутат Верховного Совета СССР всех созывов…
К этому прилагалась квартира в высотке. Персональная дача. Машина с водителем. Огромная мастерская в двести пятьдесят метров на Верхней Масловке.
Бесконечные выезды за границу. Выездные выставки, включая ЭКСПО, где представлялась советская художественная школа. Постоянные Дни культуры СССР, где он – посол от изобразительного искусства.
Выставки в Манеже, работы в Третьяковке. Ну и напоследок – когда время придет – почетное место на Новодевичьем.
Одинокий, богатый и разведенный Краснопевцев был лакомым куском для многих женщин. А повезло мне! Мне, малоизвестной актрисульке, гоняющейся за эпизодами и выпрашивающей любую, самую глупую и ничтожную роль.
Нищей, запуганной, но довольно красивой. Неизбалованной – да! С приличными корнями и окончательно потерянной и растерянной – это уж точно будет благодарна навек!
Когда мы поженились, он, всемогущий и великий, меня, конечно, «пристроил» – дали мне пару-тройку ролишек в кино. Подключил и прессу: было запущено несколько сладких статей про «новое и яркое открытие».
А после этого он мне сказал:
– Ну что? Наигралась? Потешила самолюбие? И довольно! Будешь теперь только женой! Поняла? Мне одному несподручно, тяжеловато мне одному. Езжу я много и часто. И ты мне, Лида, необходима!
Все, точка. Не обсуждается. И я согласилась…
Про Полинину дочку я не думала. Словно ее и не было. Я ее от себя отторгала. Не хотела ни видеть ее, ни слышать про нее. А она ведь была!
Помню, что на зимние каникулы, когда Поля хотела ее привезти, а я не дала. Зачем мне чужая девочка в моей квартире? Потом она что-то канючила про майские праздники, снова ныла про Мавзолей, Красную площадь и цирк. Что-то про «пару деньков всего» – кажется, так.
А я упорно делала вид, что не слышу. А потом, когда она мне уже надоела, я гаркнула:
– Полина! Как же не стыдно тебе! У Алексея Михайловича без конца скачет давление, а ты со своей Красной площадью! Ну ты совсем ошалела!
Полина Сергеевна вздрогнула, быстро заморгала глазами и тут же притихла. Больше на эту тему разговоров не было.
И вот эта девочка – вернее, уже далеко не девочка – теперь в моем доме. Странно все как-то. Но… всякое в жизни бывает.
И похоже, никого, кроме нее, не волнует моя бесполезная жизнь…
Я сказала ей, что мне надо устраиваться на работу. Она испугалась: «Какая работа, Лида? Вы что? А как же я?»
Испугалась здорово – фиговая актриса, даже скрыть не сумела. Лопочет что-то, глазками хлопает, губки дрожат: «Какая работа, Лида? Не понимаю!..»
Не понимает, ага! Дурочку из себя строит.
Я объясняю:
– Лидия Николаевна! Зачем я приехала в Москву? В столицу нашей с вами Родины? Правильно – зарабатывать деньги! Жить в деревне я не могу. И не хочу. Тяжело. Значит, мне нужно заработать хотя бы на крошечную квартирку в Л. Или в Н. Собрать деньги, скопить… Вы понимаете? В Москве ведь мне ничего не светит…
Кивает. Беспомощно так кивает:
– Да-да! Я понимаю! Но… как же все будет, Лида?
Я пожимаю плечами, напускаю на себя равнодушный вид. Очень, надо сказать, равнодушный:
– Нууу, Лидия Николаевна, – тяну я, – если я, так сказать, вам нужна, то я, разумеется, вас не оставлю!
Она смотрит на меня и трясет головой:
– Нужна, конечно, нужна! Лида, что вы! А… как все теперь будет? – снова повторяет она.
Вот старики! Их волнуют только собственные удобства. Хотя почему ее должна волновать я, чужой человек? Ее, похоже, вообще никогда и никто не интересовал, кроме ее драгоценной персоны.
Я объясняю:
– Работать я буду два через два. В те дни, когда я буду работать, обед будет оставлен, квартира убрана. Ну что ж, придется вам как-нибудь без меня… Поесть-то вы сможете?
Она снова кивает:
– Да-да! Конечно, смогу!
– Ну вот, – продолжаю я, – а в те дни, когда я выходная, все будет по-прежнему: поликлиника, наши прогулки – ну и все прочее. К чему мы с вами привыкли.
– Привыкли… – эхом вторит Лидия Николаевна.
Растеряна. Смотрит в окно. Ну-ну, пусть подумает на досуге. Конечно, ничего другого я и не ждала! И все же пусть подумает и прикинет. Все-таки мой «выход в свет» чем-то ей может грозить: ну, например, подружусь я вдруг с какой-нибудь женщиной, коллегой, и мы решим вместе снять квартиру – так ведь дешевле, многие так делают. Или я познакомлюсь с мужчиной и у меня начнется роман… Теоретически это возможно. А вот практически…
Мне стало смешно.
– А вы уже… подобрали работу? – вдруг оживляется моя мумия.
Я киваю:
– Угу! Отличная работа – прямо у дома. То есть практически в доме! В вашем гастрономе, внизу. Два через два, – повторяю я, – на кассе, кассиршей. Денег, правда, немного… Но все же деньги! И, кажется, кое-какие продукты со скидкой.
Лидия Николаевна удивлена:
– Кассиршей? Но вы же учительница! Педагог! При чем тут кассирша?
Объясняю преимущества:
– Два через два, денег не меньше, а хлопот меньше – раз в сто. С детьми… ну, вы понимаете! Вот гувернанткой тогда предложили… Вы помните? Так вот там – дни напролет плюс выходные. До позднего вечера. И как же вы тогда? Я отказалась…
Но она, Королевишна, по-прежнему в недоумении:
Но она, Королевишна, по-прежнему в недоумении:
– И все-таки… в торговлю… Как-то это… не комильфо! – наконец выдает она.
Я почти взрываюсь:
– Не до «комильфо», дорогая Лидия Николаевна! Уже всем давно не до комильфо! Все зарабатывают как могут! Учителя идут в продавцы, врачи – в таксисты!.. Жизнь поменялась, моя дорогая! Не до грибов, как говорится…
А она никак не успокоится:
– Лида! А если… я вам буду платить? Ну, из своей пенсии, а? Ну, чтобы вам не работать?..
Я рассмеялась:
– Да что вы такое говорите, Лидия Николаевна? Из вашей пенсии! Нет, так не пойдет. Я и без того живу за ваш счет – жилье и еда. Хватит, хорош! Я не привыкла быть иждивенкой! Всегда работала, всегда. И всегда сама себя содержала. Мне, извините, такое положение вещей неприятно. И тягостно очень… А так… я буду работать, покупать продукты. Платить за квартиру – пополам с вами. Вносить свой, так сказать, вклад. Все как в обычной семье. А то некрасиво у нас получается!..
При слове «обычной семье» она вздрогнула. И вижу, что фраза эта ей понравилась. Наконец она кивнула и медленно произнесла:
– Ну, наверное, вы, Лида, правы! Самостоятельность – вещь неплохая! И раз уж так получилось… – тут она улыбнулась, – раз уж у нас с вами семья!.. – Она развела руками, громко вздохнула и… улыбнулась.
Отлично! Я нормальный человек. Трудолюбивый и гордый! Думаю, она это оценит и зауважает мою позицию. И репутацию мою – это уж точно – никак не испортит.
Я вышла на работу. Сначала очень уставала: перед глазами так и мелькали деньги, деньги… Такое количество денег, что начинаешь их ненавидеть. К вечеру почти не различаешь купюры – все плывет и растекается. Вот смех! Оказывается, и деньги можно возненавидеть! Особенно если они не твои.
Но постепенно привыкла. Ко всему человек привыкает. Королевишна очень меня ждала – ждала моего прихода с работы. Нервничала, прислушивалась к звуку лифта. При виде меня глаза ее… теплели, что ли? Нет, я не обольщалась! Ни минуты не обольщалась! Я понимала: дело тут не во мне. Любой человек на моем месте… Просто от страха, одиночества и тоски стал бы ей близким.
Я буквально валилась с ног. Но мы вместе пили чай и разговаривали. Потом я вставала к плите – приготовить ей на завтра еду. А однажды она замахала руками:
– Не надо, Лида! Поверьте, я перебьюсь без всех этих супчиков и котлеток! Пожую что-нибудь – бутерброд с сыром и кофе. Вспомню прошлое… – она засмеялась, – нарушу режим! А то вы меня совсем как в детском саду…
– Режим, дорогая Лидия Николаевна! – строго ответила я. – Теперь я за вас отвечаю!
Она замерла и уставилась на меня. В волнении сглотнула слюну. И ничего не ответила. Встала и ушла в свою комнату. Оттуда крикнула:
– А обед не готовьте, Лида! Лучше поспите лишнее время!
Пожалела? Да ладно! Она меня пожалела? Вот ни за что не поверю! Королевишна не способна жалеть свою челядь. Челядь не для того, чтоб ей сочувствовать. Челядь для того, чтобы честно служить.
А мумия просто боится за свое будущее. Если не будет меня – кто же подаст, вымоет, поменяет? Кто ототрет загаженный туалет? Конечно, прислуга! Наследственная, так сказать, династийная. Дочь своей матери. Верная, преданная служанка.
В мои нерабочие дни мы подолгу гуляли. Стояла прекрасная и теплая осень. Мы сидели в сквере и просто молчали. Иногда Лидия Николаевна закрывала глаза, и я понимала, что она дремлет. Выглядела она теперь куда лучше, чем раньше. Во-первых, она поправилась и теперь уже не была так похожа на засохшую мумию. Во-вторых, после прогулок она выглядела свежее. В-третьих, у нее оживились глаза – в них появились проблески интереса, какого-то вкуса к жизни.
Даже консьержка в подъезде подивилась ее «хорошему виду»:
– Вы прям красавица, Лидь Николавна! Прям вас не признать!..
Но «моя» включила Королевну, молча кивнула и, гордо вскинув голову, пошла к лифту. Спина прямая, походка с носка, подбородок задран – и вправду Королева! Я ошарашенно смотрела ей вслед и понимала, как была величественна и хороша эта женщина. Как могла она притягивать взгляды. Как могла обращать на себя внимание. Как могла влюблять в себя. Например, мою «дорогую» Полину Сергеевну. Глупую дуру…
Но все это было давно! Так давно, что… А теперь есть капризная, иногда вздорная и немощная старуха. Которая так зависит от меня, что… ей самой страшно. Я ловко подсадила ее на самый страшный наркотик – зависимость от постороннего.
Я сделала свое дело! А дальше… Посмотрим.
Главное – чтобы в моем сердце не нашлось грамма сочувствия и жалости.
Нет! Вот последнего точно не будет! Потому что нет любви в моем сердце. Нет и не будет! Уже не будет…
Я заметила, что у моей подопечной перестали дрожать руки и стала устойчивее походка. И аппетит стал прекрасным. «Вот что делает забота! – подумала я. – Пусть даже неискренняя, нарочитая».
А что тогда может сделать любовь? Вообще – чудеса?
Впрочем, любовь еще нужно заслужить. Всей своей жизнью. У меня вот… не получилось… И у нее, кажется, тоже.
Как много у нас оказалось общего, а?
* * *Однажды – это было воскресенье и мой выходной – Королевишна вдруг сказала:
– Лида! А давайте устроим праздник!
Я обернулась на нее и громко сглотнула от удивления:
– Праздник? Это как?
Она рассмеялась:
– Да просто! Мы поедем… например, в сад Эрмитаж! Вы же там не были, правда?
Сад Эрмитаж… Да, я там не была. Я вообще нигде не была. Однажды пробежалась по Тверской – быстро, почти не оглядываясь. Пару раз я была в метро. Никакого впечатления: душно, тесно и плохо пахнет. Хорошо наверняка пахнет в личных автомобилях – кожей, хорошим табаком, французскими духами. В метро люди пахли беспокойством, суетой и проблемами.
Еще я часто бывала в аптеках и магазинах. В поликлинике. В районном ЖЭКе.
Сад Эрмитаж… Просто смешно! Я даже не знаю, что это значит.
А Королевишна продолжила:
– Там, говорят, сейчас красота! А потом пообедаем где-то в кафе! А, Лида? По-моему, совсем неплохо!
Я вздохнула:
– А как доберемся-то? До вашего сада?
– Да на такси! – беспечно махнула рукой Лидия Николаевна. – Какие проблемы?
О как! Просто нет проблем у моей подопечной! Такси, ресторан… Подумаешь, делов-то!..
Я вызвала такси. А она пошла одеваться. Вот тут и началось! Она без конца требовала меня – для совета. Эта блузка? Нет? А эта? А юбка? А туфли? Нет, эти мне жмут! А эти – тяжеловаты… А у босоножек сбиты каблуки! Надо отнести в мастерскую, Лида! А у этой юбки нет пуговицы на застежке! Надо пришить! Вы меня слышите?
Она вытаскивала из шкафа тряпки, придирчиво их разглядывала и бросала на кровать.
Такси уже ждало у подъезда, а она все еще одевалась.
Потом она нацепила бусы и браслеты, надела на шею яркий платочек, брызнулась духами, накрасила губы и, стоя у зеркала в прихожей и вертя, как петух, головой, вроде осталась довольна.
Мы вышли на улицу. Шофер скорчил недовольную физиономию, но, быстрым взглядом окинув клиентку, весь подобрался и услужливо распахнул перед ней заднюю дверь.
Сад Эрмитаж был и вправду хорош! Уютен, ухожен, блистательно чист и опрятен, с ровным газоном и яркими клумбами с цветами. Везде стояли скамейки, на которых отдыхал нарядный народ. Бегали дети, прохаживались пожилые люди, обнимались влюбленные парочки. На небольшой сцене оркестрик играл какое-то милое ретро. Публика аплодировала.
За столиками в кафе сидели люди: пили кофе и пиво, молчали или общались, слушали музыку и ловили аромат цветущих растений.
Москвичи жили своей жизнью, где им все было знакомо и понятно. А я ощущала себя самозванкой, пришедшей взять что-то чужое. То, что мне не предназначалось – по праву и по рождению.
А Королевишна была всем довольна! Она сидела на скамейке, закрыв глаза от солнца, и чуть покачивала ногой в такт знакомой мелодии. На лице ее блуждала улыбка. Потом мы пошли по аллеям, и Лидия Николаевна крепко вцепилась в мою руку. Затем она пожелала поесть и попить.
Мы присели за столик на улице, и к нам неспешно подошел официант. Королевишна долго и со знанием дела изучала меню и наконец кивнула. Кивок, достойный Королевы! Никак не иначе.
Она выбрала крем-суп, салат из тунца и кофе с пирожным. Я была куда скромнее. Мне вообще казалось, что есть суп в таком утонченном месте было как-то… неловко. И я взяла только кофе с пирожным.
Я украдкой наблюдала за Королевишной, которая явно была в своей тарелке. Спокойна, неспешна и очень довольна. Ела она красиво, промокая рот полотняной салфеткой. Кофе пила долго, с чувством и расстановкой, пирожное крошила вилочкой – аристократка!
Счет был огромным! Но Королевишна никак на него не среагировала, даже бровью не повела – молча вытащила деньги и положила приличную сумму на чай. Я отвела глаза. Проесть такие деньги!.. Мне казалось это безнравственным.
Такси мы взяли у выхода из сада. Ехали молча. Лидия Николаевна, кажется, дремала. В квартире призналась мне, что очень устала. Но… «Практику эту надо непременно продолжить! – бодро резюмировала она. – Потому что это – все-таки жизнь! А не дурацкое существование у телевизора».