Если крылья не повреждены, и ты можешь оказать помощь, ты её обязан оказать. Нет более страшного преступления в уголовном кодексе, чем неоказание помощи падающему. Но если обычный летун отделается штрафом или тюрьмой за равнодушие, я уж не говорю об общественном порицании, то неоказание помощи человеку которого ты сам же сбил, однозначно толкуется как убийство при отягощающих обстоятельствах. Фактически — это двойное убийство. Первый раз, когда сбиваешь человека, второй, когда оставляешь его падать. А если человек не погиб, то, как покушение на убийство. Теперь всё зависит от того, остался пострадавший жив или нет. Но я вспоминаю, как он падал и у меня возникают большие сомнения по этому поводу. Люди в сознании не летают как топор. Вся надежда на расторопность моих коллег.
Освобожденный от пут беглец, оказался мальчишкой лет шестнадцати. Вовсе не похож на убийцу, каковым, по сути, является. Он смотрит на нас испуганными серыми глазами, хочет что-то сказать, но не может.
— Симпатичный, — отстранёно думаю я. — Наверное, пользуется успехом у девчонок. Правильнее будет сказать, пользовался. Потому что при самом благоприятном раскладе, увидит представительниц противоположного пола уже в зрелом возрасте, а при неблагоприятном, они ему вовсе не понадобятся. Ходит как все в школу, учится летать, по выходным сбегает с друзьями на трамплин для острых ощущений, или на ту же Дальнюю скалу или Большой каток, да мало ли мест, где можно показать свою удаль и мастерство. Разумеется, без ведома родителей, хотя все родители прекрасно знают, где тусуется подрастающее поколение, потому что в своё время делали то же самое. Но всё это теперь в прошлом и он, кажется, это понимает.
— У нас к тебе пара вопросов, дружок, — Борис Петрович кладёт парню руку на плечо, и от этого жеста веет неотвратимостью. — Пройдём с нами.
— Я не хотел, — говорит он по дороге. — Честное слово я не хотел. Это вышло случайно.
В комнате для допросов, под неживым люминесцентным сиянием ламп, он говорит то же самое.
— Понимаете, я выходил из виража, а тут он слева, не знаю откуда взялся, наверное, выходил из-за скалы и его потоком бросило. Всё так быстро получилось, я даже понять ничего не успел. А потом поздно, его бросило на скалы и он начал падать, он уже неживой был, понимаете. Он не двигался, его разбило о скалу. Он падал как топор (я поморщился, неприятно сознавать свою банальность). Вижу, ему крылья переломало.
В комнате прохладно от системы вентиляции помещения, но у него всё равно капли пота на лбу.
Парень сидит на стуле, а дознаватель находится сбоку от него. Такова его манера. Ходить вокруг да около человека, постоять у него за спиной, наклониться из-за плеча и что-нибудь спросить ненароком. Мы с ним приятельствуем, но в такие моменты он меня пугает. Я невольно начинаю сочувствовать преступникам и не хочу оказаться на их месте.
— Почему ты не попытался ему помочь?
— Я испугался, как вы не можете этого понять, я просто испугался. Вы же знаете, какие там потоки, у Дальней скалы. Если бы я круто взял вниз, меня бы самого о скалы расплющило. Сам бы отправился за ним, а я ведь видел, что ему нельзя помочь. Поздно, вы понимаете. Он уже погиб, а я бы тоже разбился, не вышел из пике. Я не мог ему помочь, понимаете. Я просто не мог. Поверьте мне.
Борис Петрович пожимает плечами.
— Главное, чтобы суд тебе поверил.
Я молча сижу в углу и наблюдаю за происходящим. Конечно, парень мог ему помочь, если бы не запаниковал. Крылья не такие уж хрупкие, большой запас прочности. Они бы выдержали небольшое пике, а дальше достаточно включить мотор. А после догнать и выпустить сетку. Конечно, у обычных летунов сеть в основном для покупок, но серия А-4 может выдержать ещё одного человека. Парень просто струсил. Так часто бывает. Много выпендривался перед одноклассниками, но в реальной аварии растерялся. Я чувствую странную смесь презрения и жалости. Возраст здесь не скидка. Я в свои шестнадцать ещё не такое вытворял. Этот парень (Яковлев Александр Валерьевич) не знает, что в соседних комнатах уже допрашивают свидетелей. Они были слишком далеко, чтобы успеть вмешаться, но зато всё видели и вызвали патруль. Они явились добровольно, искренне шокированные происшедшим. Впрочем, мы все пребывали в лёгком шоке. Аварии — не самое распространённое, но вполне обычное явление, но отказ от помощи, если твои крылья сохранны — это уже за гранью добра и зла.
Я выслушал показания Яковлева и отправился в кабинет писать рапорт. Мои соседи по кабинету — Седьмой и Второй, уже вернулись и теперь сидят с виноватыми лицами.
Седьмой нервно постукивает кулаком по столу. Всё ясно без слов, но я всё же спрашиваю.
— Игорёк, не догнали?
Седьмой словно ждал сигнала. Он вскакивает и начинает кружить по кабинету, такому маленькому, что кружить в нём можно разве что стоя на месте.
— Сам не видишь, что ли! Слишком опоздали, чуть бы раньше… Два раза сети отстреливали, но без толку. Камнем ушёл в бездну. Пересёк последнюю черту так быстро, мы даже глазом не успели моргнуть. Надеюсь, он был уже мёртв, даже страшно представить, если он просто без сознания.
— Уже выяснили кто погибший?
Игорь берёт со стола лист бумаги.
— Аканов Сергей Иванович. Пробили по номеру крыльев и связались с женой, она уже летит сюда. У погибшего сегодня был отгул и он проводил утренний моцион у Дальней скалы, чтобы не висеть на трассе.
Игорь поворачивается ко мне.
— Ну а этот?
— Этот колется.
— И то ладно.
Я пытаюсь представить, каково это пересечь последнюю черту, после чего ты официальный мертвец и никто не придёт тебе на помощь. А если этот Аканов действительно всего лишь потерял сознание, а сейчас уже очнулся и понимает, что он в бездне и ему предстоит неминуемая смерть? Что он ощущает? Отчаяние, беспомощность, тупую покорность судьбе? Как это, если тебя окружает чёрная бездна, где даже наше сумеречное зрение бессильно, и ты ждёшь смерти. Машешь руками и ногами, пытаясь почувствовать опору, но не находишь её. Я невольно вздрогнул. К счастью или несчастью, но мы теперь уже никогда не узнаем, каковы были последние минуты жизни Аканова Сергея Ивановича, 32 лет, женатого, двое детей.
Сергей, номер Второй, мрачно сидит за столом и печатает рапорт. Вид у него, словно печатает некролог. Собственно так оно и есть. Надо бы и мне приниматься за работу, за свой некролог ещё живому человеку.
Рапорт я отнёс начальнику.
Герман Максимович хмуро принял его и выслушал устный отчёт. Его кряжистая фигура заполняет полкабинета. База вообще очень тесное местечко, если вдуматься, несмотря на большие масштабы.
— Молодец, — расщедрился начальник. — Оперативно сработал.
— Спасибо.
— Суд сегодня в пять. Ты главный свидетель, так что не опаздывай.
— Вас понял.
— На сегодня освобождаешься от патрулирования. Иди, помогай ребятам. Встреть родственников со стороны потерпевшего и сделай так, чтобы они не встретились с родственниками обвиняемого. Чтобы не было как в прошлый раз.
— Понял.
К счастью обошлось без эксцессов. Родители Яковлева и его старший брат сидели абсолютно подавленные. Иногда спрашивали нас.
— Скажите, что ему будет? Он же ещё мальчишка. Неужели…
— Не знаю, — заученно отвечали мы. — Виновность и меру наказания определяет суд.
Жена Аканова, миловидная брюнетка сидела с каменным лицом и ни о чём не спрашивала.
Суд начался ровно в пять часов. После необходимых процедур, свидетели принесли клятву и началось слушание. Первыми выступили свидетели аварии, затем я рассказал о попытке бегства. Дали показания Сергей с Игорем. Затем выступили эксперты. Они доказали, что крылья Яковлев повреждены и на них имеются остатки краски и частиц чужих крыльев. Эти косвенные доказательства не были бы решающими сами по себе, но вместе с показаниями свидетелей они захлопывают крышку гроба. На лицах присяжных легко читается потрясение от столь жестокого злодеяния. Исход суда предрешён, остаются формальности.
Я сижу на последнем ряду, закрыв глаза. К пересохшему горлу подкатывает горький ком. В голове вертится бесконечное:
— Как глупо, как абсурдно глупо. Если бы этот симпатичный парень, который сейчас с отчаянной надеждой всматривается в лица присяжных, просто сделал попытку, пусть даже неуклюжую и неудачную, спасти Аканова и не убегал с места происшествия, всё могло повернуться совсем иначе. Штрафом бы он конечно не отделался, но, принимая во внимание попытку спасти человека, возраст и отсутствие приводов, получил бы несколько лет и через половину срока вышел бы за хорошее поведение на свободу с чистой совестью. А если бы повезло, то вообще отделался условным сроком. Я вытираю о брюки потные ладони.
— Принимая во внимание тяжесть содеянного и особую жестокость преступления, суд приговаривает Яковлева Александра Валерьевича к высшей мере наказания. Приговор обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение немедленно.
— Принимая во внимание тяжесть содеянного и особую жестокость преступления, суд приговаривает Яковлева Александра Валерьевича к высшей мере наказания. Приговор обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение немедленно.
Я потёр виски. Не будет сегодня ни ресторана, ни ночи любви. Скоро этот парень отправится в бездну и, как офицер, производивший задержание, отправлю его туда я, собственной персоной.
— Ну почему ты такой тупой ублюдок, Яковлев, — подумал я в отчаянии. — Сегодня по твоей милости мне предстоит стать палачом.
Родители Яковлева поворачивают ко мне посеревшие лица. Они тоже знают.
Я стою перед окном, наблюдая как тысячи летунов, сверкающими огоньками кружат в пространстве, как стая дисциплинированных светлячков или медленное кружение звёзд в галактике. Два разнонаправленных потока, одна светящаяся спираль внутри другой спирали. Тот, кто не видел этого, не видел ничего. Я люблю этот мир, мой долг оберегать его. И верность принципам и традициям которого я должен буду сейчас продемонстрировать.
Десять часов вечера, хотя это весьма условно в нашем тёмном мире. Я только что звонил жене и сообщил, что задерживаюсь на дежурстве. Она ни о чём не спросила, привыкла к моим опозданиям и внезапным отлучкам.
Позади распахивается дверь. Я оборачиваюсь. Игорь протягивают пачку сигарет. Я нетерпеливо затягиваюсь и некоторое время мы молча курим. Дым неторопливыми струйками исчезает в решётках тяги.
— Это твой первый смертник?
— Да.
— Волнуешься?
Я пожимаю плечами.
— Есть немного.
Игорь улыбается.
— Нормально, в первый раз все волнуются. Ну ничего. Мандраж только помогает. Главное не перегибать палку. Хотя, тебе тяжелее, чем мне в своё время. Я отправил вниз подонка, пробу негде ставить. И всё равно трясся. А у тебя подросток. Но он заслуживает смерть, помни об этом. Ладно, пошли, уже всё готово.
Мы затушили сигареты и вышли в коридор.
— Ты главное не смотри на смертника. Нажал кнопку и гуляй. Сделал дело и лети, — Игорь хлопает меня по плечу. — Всё будет нормально.
Сам он уже двух отправил за последнюю черту. Но сейчас он ошибся. Ничего не нормально, совсем ничего.
Мы выходим в ангар. Механики подбегают к нам, помогая облачиться в лётные доспехи. Весь эскорт сопровождения уже деловито снаряжается.
Смертник сидит в небольшой металлической клетке, где можно только сидеть. Руки и ноги скованы наручниками, а рот залеплен специальной лентой. Она не отклеивается, разве что вместе с кожей, но для него это уже не актуально. Специально, чтобы никого не нервировал криками и мольбой.
Смертник вцепился в прутья клетки, с исступлённым вниманием наблюдает за моей экипировкой. На что он надеется? Что у меня вдруг что-то сломается и казнь отменят? Нужно им не только рот заклеивать, но и глаза. Они тоже без надобности в бездне. Слишком он пытается поймать мой взгляд. Мне это совсем не нужно и я не смотрю в его сторону.
Когда все готовы, ворота ангара распахиваются, и я первым ныряю в пространство. Крылья тряхнуло, но тут же мягко понесли меня в потоке. Я вписываюсь в движение и по спирали ухожу вниз. По бокам, но чуть позади, летят Второй и Седьмой. За нами все официальные лица. Герман Максимович и унылый адвокат, расстроенный, что не смог спасти клиента. Ему не стоит винить себя. Дело слишком простое, и очевидное до боли. Родственники с обеих сторон остались на Базе под присмотром персонала. Мудрое правило, потому что в прошлом прецедентов хватало.
Кажется, что полёт продолжается бесконечно. Обычное удовольствие, которое я испытываю от парения уступает место горячему желанию как можно быстрее покончить с неприятной процедурой. Очень хочется домой, к жене и сыну. Я нервно поглядываю на часы, но стрелки словно остановились.
Жаль, что церемония казни запрещает полёт с включёнными двигателями. В некотором роде, наш полёт — траурная церемония, проводы в последний путь. На похоронах из уважения к покойному и пущей торжественности следует только планировать, неторопливо и достойно. Старая традиция, доставшаяся от предков, когда ещё летали на допотопных дельтапланах и не было моторов. Казнь приравнивается к похоронам, разве что за последнюю черту предстоит отправиться живому человеку. Точнее, по воле народа Свободного Пространства, отправить его в бездну предстоит мне.
Не мне оспаривать решение суда, к тому же вполне справедливое. Закон есть закон. И этот парень знал на что шёл, когда пытался скрыться. Я чувствую себя гораздо увереннее. Ведь не я приговорил его к смерти, а он сам себя с помощью присяжных, представляющих наше общество и судьи, олицетворяющего закон.
Летуны, завидев нашу процессию, торопливо уступают дорогу. Приговорённых специально везут в клетке, чтобы все видели. Исключительно в воспитательных целях. Но я чувствую досаду. Завтра всё пространство будет трепаться о происшедшем и неизбежно всплывёт моё имя. А мне такая известность даром не нужна. Надо будет самому всё рассказать семье, пока это не сделали доброжелатели. Сохранить казнь в тайне нет никакой возможности. Никому не нужно объяснять назначение ящика, за металлическими прутьями которого сидит скованный человек.
Интересно, как жена и сын воспримут это событие. Станут ли они относиться ко мне по иному? Вряд ли. Таня с удовольствием принимает в гостях Игоря, а Толик играет с ним в воздушных пиратов. С другой стороны, одно дело принимать палача в гостях, другое спать с ним в одной постели.
Мы спускаемся до нижних ярусов и теперь находимся вне зоны обитания. Мы одни в пространстве. Чем ниже, тем темнее и я надеваю инфракрасные очки. Остальные сделали то же самое. Машинально смотрю на смертника. Он в буквально слепом ужасе осматривается вокруг. Приготовься, ты выходишь здесь.
Яркие буйки света под нами отмечают последнюю черту. Дальше вход воспрещён. Свет буйков, как и люминесценция крыльев поглощаются тьмой и освещают только самих себя.
Чёрный зев бездны. Я был здесь всего пару раз. Первый, когда с друзьями прогуляли уроки и решили сами, по взрослому заглянуть в бездну. Летели с некоторой дрожью и удалью, но результат разочаровал. Просто теряешь зрение. Постепенно краски размываются, потом становятся совсем серыми. Бесцветная мгла набухает чернилами, и вот ты уже ничего не видишь. Только бесполезные для зрения буйки. И это великая бездна?! Ужас всех взрослых! Мы ржали, пока поднимались наверх. Уж мы то никогда не будем бояться.
Рассказывали, что ещё до пропавшей экспедиции, провели эксперимент. Бросили вниз супермощную лампу. Тьма просто поглотила её. Светлячок был виден буквально доли секунды, а потом исчез.
— Наверное, туда можно падать бесконечно, — заворожённо думаю я.
Сейчас бездна не кажется утратой оттенков серого, ведь я несу ей жертву и теперь это утроба, готовая поглотить уже вторую жертву за этот бесконечный день.
Сухой щелчок рации. Прокурор зачитывает приговор. Эскорт на несколько крыльев выше, чтобы не мешать мне в столь ответственный момент.
Я не слушаю его. Внимание приковано к пустоте, которая находится прямо подо мной. Я чувствую иррациональное желание сложить крылья и броситься вниз, даже не броситься, а просто опустить крылья и позволить пустоте забрать себя.
Как-то я общался с одним забавным парнем сверху. В наших краях он был слепой как мышь и постоянно носил инфракрасные очки. Он, как и большинство земных, боялся летать. Ему не хватало ощущения земли под ногами, которое есть, когда ты летаешь над землёй. Как-то он сказал:
— Мы плохо понимаем вас. Когда мы там, наверху, становимся на край, высота начинает звать нас и появляется сильное желание упасть, броситься на землю. А вы каждый день добровольно падаете. Сумасшедшие.
Я улыбнулся.
— Это потому что высота зовёт нас не для того, чтобы разбиться, а для того чтобы летать. Не мокрым пятном об землю, а парение — крылья над бездной.
Он недоверчиво хмыкнул. Так и не привык, улетел домой, как только закончилась командировка.
Теперь я понимаю его.
Меня приводит в чувство раздражённый голос прокурора.
— Я сказал, привести приговор в исполнение. Вы что там, оглохли, что ли!
— Вас понял. Что-то с рацией, барахлит немного. Приступаю к исполнению.
Я нажимаю синюю кнопку. Днище клетки отворяется, но смертник даже не думает падать. Он вцепился скованными руками в прутья и не проявляет ни малейшего желания смириться с волей народа. Дело обычное. Значит, придётся ему в этом помочь. Я нажимаю красную кнопку, посылая сквозь прутья решётки электрический разряд, достаточный для того, чтобы у любого отбить охоту держаться за прутья.
Смертник задрал голову и смотрит прямо на меня. Хотя он может видеть только мой силуэт на красном фоне крыльев, но его взгляд заставляет меня вздрогнуть. Ещё никогда, ни у кого я не видел в глазах такого бешеного желания жить. Теперь я понял, почему он не пытался помочь сбитому им человеку. Он, безусловно, заслуживает смерти, но возникли проблемы с приведением приговора в исполнение.