Я сказал, что разряд был достаточно сильным, так вот, я ошибся. Воля к жизни у этого парня была сильнее тока. Он не выпустил прутья из рук. Болтая ногами в воздухе, он намертво вцепился в решётку. Этого не может быть, система надёжная, проверенная десятилетиями, она никогда не давала сбоев.
Я снова нажимаю на кнопку с тем же результатом. Только яростное стремление жить ещё ярче вспыхивает в его взгляде, словно электричество питает его волю к жизни.
— Что происходит? — в моих наушниках грозно звучит голос Германа Максимовича, — Почему ты не включаешь ток?
— Я включил, — приглушённо говорю я, — два раза включал. Но он держится.
— Ну так включи в третий раз! — рявкает начальник.
Я снова нажимаю на кнопку. Голова парня обвисает, но хватка сохраняется.
— Ничего не получается.
— Может, электропроводка накрылась, и ток не проходит, — вмешивается Игорь.
— Не может быть, — возражаю я, — Разве не видишь, как он дёргается!
— Проверь детектором, — советует прокурор.
Я открываю панель и включаю проверку. Лампочка замерцала ровным алым огнём.
— Работает, — устало говорю я, — система работает исправно.
— Я требую прекратить издевательство над моим подзащитным, — напоминает о своём существовании адвокат, паря левее и семь крыльев выше. Но никто не обращает внимание на его деланное возмущение.
Я начинаю нарезать круги над бездной. Остальные как заведённые повторяют мои манёвры.
— Я требую остановить казнь, — забубнил адвокат.
— Казнь не может быть остановлена. Это не предусмотрено законодательством Свободного Пространства.
Я снова нажимаю на кнопку, но парень висит как приклеенный. Мне кажется, что я сплю.
— Но мне то что делать? — ору я в микрофон. — Мне что, поджаривать его, пока он не отвалится? — у меня вдруг дико разболелась голова. — Или кружить, пока он не устанет?
— Прекратите истерику, Третий! — рычит начальник. — Почему не предусмотрено усиление напряжения в случае необходимости?
— Потому что никогда не было никаких накладок, могу сказать с полной уверенностью, не первый день работаю, — говорит прокурор. — Сила тока оптимальна.
— Сейчас мы что-нибудь придумаем, Третий, — неуверенно говорит Герман Максимович, но все понимают, что ситуация тупиковая. Меня поразили нотки беспомощности, проскользнувшие в голосе моего несгибаемого шефа.
Неизвестно сколько смертник может так провисеть. Человек в стрессовом состоянии способен на многое, а если его «перемкнуло», то мы можем так парить очень долго.
— Может, он потерял сознание и держится рефлекторно, — предположил прокурор, но я уже никого не желаю слушать.
— Я не хочу ничего придумывать, — говорю я. Мне кажется, что я общаюсь с движущимися тенями.
— Что ты задумал? — с тревогой спрашивает начальник. В его голосе слышатся панические нотки, мой тон ему совсем не нравится.
— Если казнь нельзя остановить, значит, я доведу её до конца. Я убью для вас этого парня, — устало говорю я и выключаю микрофон.
Я вытаскиваю из кобуры пистолет, щёлкаю предохранителем и передёргиваю затвор. Нет он не потерял сознание. Парень поднимает голову на металлический лязг. Нетрудно догадаться, что этот холодный звук значит лично для него. Я тщательно прицеливаюсь прямо в его запрокинутый лоб. Трудно удерживать пистолет в потных ладонях. Конечно, не упадёт, есть петля для кисти, но целится трудно.
Первый выстрел рикошетит от решётки, я слышу, как пуля пробивает правое крыло. Парень вздрагивает.
— Немедленно прекрати, — раздался зычный голос моего начальника, приглушённый давящей тишиной.
С таким голосом, не то что здесь, в опере без микрофона петь можно, — отстранённо думаю я, снова прицеливаясь в открытый лоб. Глаза Яковлева широко раскрываются и теперь выражают только ужас, животный страх перед смертью.
Я снова промахнулся, пуля попадает ему в плечо. Рука безвольно повисает на короткой цепочке браслета. Но он продолжает держаться одной рукой. Я готов заплакать, что для меня совсем не свойственно. Трудно найти более жизнерадостного и маловпечатлительного человека, чем я. Но сейчас моё непробиваемое жизнелюбие дало течь и готово уйти под воду как «Титаник».
Ну почему он такой упрямый осёл! Ведь всё равно умрёт, так или иначе.
— Почему ты не умираешь, ублюдок, — заорал я, выпуская пулю за пулей и прекращаю только когда вместо выстрелов раздаются сухие щелчки пустого магазина.
Две пули попали в решётку и улетели в неизвестном направлении, причём одна из них пролетела в опасной близости от моего лица. Ещё две изрешетили ему плечо и задели шею. Другие улетели в бездну, словно я хотел расстрелять именно её, и только последняя попала мальчику в голову. Его отшвырнуло от решетки, и он до странности неторопливо начал своё вечное погружение в бездну. Как-то я вычитал, что каждое путешествие начинается с первого шага. У него с последней пули.
Я всё-таки не убил его. Пуля задела лобную кость и если бы у него был шанс остаться жить, то на лице остался бы шрам. Может, даже прибавил бы мужского шарма его смазливой физиономии. Он всё ещё, практически в полубессознательном состоянии, с несколькими пулевыми ранениями, пытается затормозить падение. Надеется, что мы одумаемся и зацепим его обратно? Тело, фактически уже без активного участия разума, на одних вбитых рефлексах пытается планировать.
Извечная мечта всех осуждённых на смерть. Добраться в свободном полёте до стены и прямиком влететь в чудесным образом попавшуюся поблизости пещеру, которая, разумеется, ведёт наверх, к жилым ярусам. На этой идее основана добрая половина боевиков. Герой конечно невиновен, неправедный суд и подкупленные свидетели отправляют его на смерть. Он чудесным образом спасается в пещере. Там есть переход в жилую пещеру, где обязательно живёт красивая девушка (обычно моется в душе в этот момент). Она в него влюбляется и помогает доказать невиновность. Злодеи посрамлены, добро торжествует, секс и хэппи-энд.
Но здесь не кино и ему ничего не светит. Не будет в его жизни девушек и не сможет он доказать свою невиновность, потому что виновен как смертный грех. А все полуобморочные попытки планировать, нелепы со скованными руками и ногами. По-любому умрёт от потери крови, болевого шока или его проглотит бездна, или что она там делает с такими как мы. Последнее, что вижу — это его глаза на залитом кровью лице. В них уже нет ни жажды жизни, ни страха смерти. Ярким блестящим фонтаном плещется безумие. Бездна добралась до него.
Смертник медленно тает в черноте. Его тёмный силуэт постепенно сливается с тьмой и, кажется, что он не падает, а растворяется в воздухе, пространство поглощает его навсегда. Всё кончено. Мне вдруг захотелось спать и ни о чём не думать. Отдаться на волю течения, плыть, чтобы пристать к тихой гавани, всё равно какой, лишь бы тихой и безопасной.
Заботу обо мне берут служебные рефлексы. Я вложил пистолет в кобуру и включил микрофон. Я ожидаю симфонию ругани, но слышу такой же усталый голос Игоря.
— Ты меня слышишь, Лёша? — позывные были временно забыты.
— Да, слышу, — вяло говорю я.
— Всё кончено, Леша, всё кончено. Ты молодец, но теперь всё кончено, летим на Базу. Давай, старина, выруливай наверх.
— Хорошо, — безучастно говорю я и вписываюсь в восходящий поток.
Он соврал мне. Ничего не было кончено.
Мне хочется стать роботом, машиной и я с некоторым удивлением вспоминаю, что у меня есть жена, сын, мне всего 29 лет и хранителем я работаю пятый год, потому что хороший летун и здесь хорошо платят, а ещё есть отличный социальный пакет и всяческие льготы, что немаловажно. А может следовало остаться на прежней работе? Забыл, кем работал раньше. Смешно. Действительно смешно и я улыбаюсь весь путь наверх. Даже не помню как долетел. Наверное, становлюсь рассеянным.
На базе мы доложили, что приговор приведён в исполнение. В отчётах написали, что всё прошло в штатном режиме. Герман Максимович заверил меня, что происшедшее не станет достоянием общественности. Когда я подписал рапорт и собрался уходить, начальник задержал меня и почему-то обратился на вы.
— Алексей, вы сегодня поступили решительно и мужественно. Молодец. Мы все немного растерялись, но вы с честью вышли из создавшейся ситуации, — Герман Максимович говорит через силу. — Вы подавали рапорт, с просьбой о переводе на оперативную работу, считайте, что он уже одобрен.
— Спасибо, Герман Максимович.
Я удивился. Ожидал, что после случившего у меня, как минимум, попросят заявление по собственному желанию, а вместо этого повышение.
— По закону вам полагается недельный отпуск. За это время будут готовы бумаги о вашем переводе. Счастливо.
— До свидания, — сказал я.
Два часа ночи.
В ангаре ждёт Игорь. Он привычно хлопает меня по плечу, улыбается во весь рот.
— По закону вам полагается недельный отпуск. За это время будут готовы бумаги о вашем переводе. Счастливо.
— До свидания, — сказал я.
Два часа ночи.
В ангаре ждёт Игорь. Он привычно хлопает меня по плечу, улыбается во весь рот.
— Ну, старик, ты сегодня всех удивил. Не ожидал от тебя такой оперативности.
— Зато начальник ожидал. Меня переводят на оперативную работу.
Игорь присвистнул.
— Поздравляю. Удивлён?
— Подыхаю от удивления.
— А я нет, — пожимает плечами Игорь. — Тебе заткнули рот. Представь, какая шумиха поднимется, если граждане узнают подробности сегодняшней казни? Скандал не то что на всю Базу, а на всё Пространство. Правительство в отставку точно улетит. А уж головы покатятся! Главное, чтобы всё выглядело тихо и пристойно.
— Я об этом не подумал, — честно признался я. — Разве адвокат будет молчать?
— Ещё как будет, — усмехается Игорь. — Клиента не вернёшь, а жить то надо. К тому же, зададут резонный вопрос. Что ты делал, пока твоего клиента расстреливали из пистолета? Все мы кормимся из одной кормушки.
Игорь зевает.
— Ладно, старик, до скорого. Спать хочется, сил нет. Кстати, когда будем обмывать повышение?
Я улыбаюсь.
— Через неделю, после отпуска. Всех угощаю.
— Вот это дело! — смеётся Игорь. — Ты, Лёха, мужик что надо. Ладно, пока.
— Пока.
Игорь направляется к своим крыльям, но вдруг останавливается и оборачивается ко мне.
— Знаешь, Лёха, когда уже всё кончилось, мне вдруг показалось, что ты пересечёшь последнюю черту вслед за этим бедолагой. Глупо, правда?
Я натянуто улыбаюсь.
— Действительно глупо.
Игорь ушёл снаряжаться, а я направляюсь к своим крыльям. Дежурит новая смена механиков. Они не спрашивали о происхождении дырок в крыльях, а молча и качественно их заделали.
Я вспоминаю утренние планы и улыбаюсь. Пора лететь домой.
Таня ждёт в ангаре. Она молча помогает снять снаряжение. Я молча благодарен. Долетел на одной силе воли и сейчас совершенно измождён. По дороге мне всё время казалось, что я упаду. Чувство, которое знал только по рассказам других, но которого никогда не испытывал сам, даже в детстве, когда только учился летать. Глупое чувство, навязчивое как реклама по телевизору. Типа надоевшей рекламы: «С нашими крыльями вы почувствуете настоящую радость полёта!». Но на сегодня с меня этой радости хватит, сыт по горло.
Я установил крылья на место и обнимаю жену.
— Почему не спишь, солнышко?
Таня опускает голову мне на грудь.
— У тебя был такой странный голос по телефону. Я решила дождаться и спросить, каким бесчеловечным пыткам подвергали тебя на работе.
Я улыбаюсь, но мне не до смеха. Как должен был звучать мой голос, если жена нарушила сразу две семейные традиции. Не ждать меня так поздно с работы и не говорить о ней дома.
— Пошли в кухню, — говорю я. — Толик уже спит?
— А как ты думаешь, — смеётся Таня. — Ты на время смотрел?
На кухне Таня открывает холодильник и достаёт бутылку водки.
— Почему-то мне кажется, она тебе сегодня не помешает.
— Ты мне никогда не помешаешь, — говорю я, наблюдая за хлопотами жены.
Она вытаскивает из духовки ужин и разливает по рюмкам водку. Я совсем забыл про еду. Последний раз обедал в столовой на Базе и только сейчас понял, как проголодался.
— Дать сигарету?
Неожиданный приступ терпимости к вредным привычкам застаёт меня врасплох. Я отказываюсь. Курю очень редко, а пью ещё реже. Что она такого услышала в моём голосе и увидела в моём облике, что вызвало такую реакцию?
Я взял рюмку и не удивился тому, что рука подрагивает. Несильно, но неприятно слабодушно.
Я в затруднительном положении. Нужно рассказать обо всём жене, пока это не сделали другие. Но совсем не хочется «радовать» жену известием о том, что часа три назад я убил человека. Особенно трудно объяснить как именно и почему я это сделал. Я сам не знал ответы на эти вопросы. Тогда я принимаю соломоново решение — рассказать официальную версию событий, не вдаваясь в лишние подробности.
Но решение оказалось легче принять, чем выполнить. После третьей рюмки водки, забыв про еду, я обнаруживаю, что прерывающимся голосом, сбивчиво, пытаюсь объяснить почему я стал стрелять (Может хитрая жена специально поставила бутылку водки, чтобы выудить подробности и не забывала доливать при этом. С грустью должен констатировать, что от женщин всего можно ожидать).
Когда я закончил рассказ, Таня молча поднялась, подошла и прижалась ко мне.
— Я люблю тебя, — сказала она.
Мне хочется ответить теми же словами, но память подсовывает воспоминание о жене Аканова. Как она сидит на скамейке с каменным лицом и пустым взглядом. И совсем лишней оказывается моя следующая мысль.
А как бы Таня себя вела, если бы в один из дней я не вернулся с дежурства. Ей звонят и сообщают, что я ушёл за последнюю черту. Что дальше?
Жена не дожидается ответа и берёт меня за руку.
— Пошли спать.
Мы лежали на кровати, и Таня думала, что я сплю с ней, но она ошибалась. В эту ночь я изменил ей с бездной. Мне снился один и тот же сон. Я падаю и с ужасом понимаю, что у меня нет крыльев, а бездна ждёт внизу, чтобы поглотить меня. Она терпелива и может ждать вечно, но рано или поздно она меня получит. Мы все знаем правила игры. Проиграть предстоит мне, потому что любой полёт когда-нибудь заканчивается падением.
Я просыпаюсь в холодном поту, но наши привычки оказываются сильнее наших страхов. Я лишний раз убеждаюсь в этом, когда смотрю на будильник. Время моего обычного пробуждения, но сегодня не надо идти на работу. И на том спасибо. Неделька отдыха не повредит.
Заснуть больше не получится, я даже не пытаюсь. Душ смывает все следы ночного кошмара, и когда я появился в кухне — чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Сейчас трудно понять из-за чего я вчера так расклеился.
— Доброе утро, солнышко, — говорю я. — Пахнет чем-то вкусным.
Таня возится у плиты и машинально подставляет щёку для поцелуя. Вспомнил, что вчера хотел пригласить жену в ресторан и как раз сегодня выдался свободный день. Буду навёрстывать упущенное. Надо почаще отправлять кого-нибудь за последнюю черту, из отпусков не буду вылезать.
Потрепал сына по голове.
— Как дела, солдат?
Толик пытается что-то сказать, но каша препятствует благородному порыву. Я с улыбкой наблюдаю борьбу человека с едой. Человек победил.
Таня поставила передо мной дымящееся блюдо. Я беру ложку, когда Толика наконец то прорывает.
— Ты представляешь, па! Вчера Сашку Яковлева из выпускного, отправили за последнюю черту.
Моя улыбка несколько увяла.
— Представляю, — сухо говорю я.
Толик с воодушевлением продолжает.
— Конечно, ты ведь папа. В смысле, ты же хранитель Это правда, что он скинул в бездну какого-то мужика и не стал ему помогать?
— Правда, — говорю я.
— Вот как, — Толик на секунду замолкает, его мучает любопытство, но он не решается спросить, я давно приучил его не обсуждать мою работу. Наконец не вытерпел.
— Па, ты знаешь, кто его поймал? Говорят, он пытался уйти в Длинную расщелину.
Его любопытство вполне объяснимо. Он бывал со мной на Базе, знает многих хранителей, а некоторые, как Игорь и Борис Петрович, частые гости в нашем доме. Ему хочется похвастаться в школе своими знакомствами. Ещё бы, вся школа будет обсуждать вчерашнее происшествие, а какой мальчишка откажет в удовольствии скромно заметить, что с патрульным, который поймал беглеца, он неоднократно чаи гонял.
— Да, знаю. Поймал его я.
— Вот здорово, — Толику приятно, что его отец герой. — Тебя наградят?
— Меня переводят в оперативный отдел.
— Класс! — восхищается сын, но тут до него начинает доходить смысл моих слов. Он всё-таки сын хранителя и осведомлён о наших правилах.
— Так значит, это ты его… — тихо говорит Толик, не решаясь закончить фразу.
— Да. Именно я отправил его за последнюю черту.
Толик на минуту умолк, затем поднял голову и решительно сказал.
— Ну и правильно сделал, — но больше за завтраком не сказал ни слова.
Аппетит пропал, и я позавтракал чаем. Надеюсь, Тане понравится моя идея с рестораном, иначе настроение будет безнадёжно испорчено. Она самая преданная, нежная и мягкая жена, и вполне заслуживает небольшого праздника.
Толик улетел в школу, Таня мыла посуду, когда я придержал её за руку.
— Подожди, Тань, сядь.
Она садится и с удивлением смотрит на меня.
— У меня неделя отпуска и я решил посвятить его семье. Нас ждёт целых семь дней разнообразных развлечений. И предлагаю начать прямо сегодня с полёта в ресторан.
Как только я договорил, тут же получил по спине мокрым полотенцем.
— За что? — изумился я. — Не нравится так и скажи, но зачем так сурово?