— За что? — изумился я. — Не нравится так и скажи, но зачем так сурово?
Что я там говорил, насчёт самой мягкой и нежной!
Таня встала, облокотилась на стол и наклонилась ко мне всем телом.
— Когда мы последний раз были в ресторане?
— Не помню, — растерялся я.
— А я помню, — зловеще говорит жена, и тон её не предвещает ничего хорошего. — Два, — она показывает два пальца, чтобы я лучше понял, — два года назад.
— Наверное, ты помнишь, когда мы последний раз ходили в кино? — ехидно спрашиваю я, и совершенно зря, потому что она действительно помнит.
В следующие несколько минут на меня вываливается целая гора информации. Даже такие вещи, о которых я думать забыл. Например, тот факт, что я опоздал на пять минут на собственную свадьбу. Назвал её любимого актёра Селиванова слюнявым типом. Целый день провожу на работе, уделяю ей недостаточно внимания. И самое главное, я вместо того, чтобы заботиться о жене и воспитывать сына, который растёт, считай без отца, я развлекаюсь ловлей преступников, что доказывает, как недалеко я ушёл от первобытных людей.
И что на неё нашло?!
Внезапно Таня смолкает и молча направляется к выходу из кухни.
— Ты куда, дорогая? — спросил я испуганно.
Вдруг она пошла за моим табельным оружием! Такая взвинченная, что я ничему не удивлюсь. Представляю заголовки в завтрашних газетах. «Хранитель, накануне отправивший преступника за последнюю черту, отправился вслед за ним», «Патрульный Воздушной гвардии застрелен женой из собственного пистолета» или «Мозги хранителя нашли в тарелке с кашей». К счастью, волновался я совершенно напрасно. Таня спокойно, но сварливо пробурчала.
— Куда, куда. Звонить в ресторан, заказывать столик, пока ты не передумал.
Я облегчённо вздыхаю.
— Отлично, а я пойду проверю крылья.
Я выключаю в коридоре свет, чтобы полюбоваться любимым видом из панорамного окна. Если свет включён, то из-за царящего в пространстве полумрака, оно кажется чёрным провалом в стене.
Этот день обещает быть куда более весёлым, чем предыдущий.
За толстым слоем стекла кипит жизнь летающего роя светлячков, переливающихся серебристым светом. Я улыбаюсь пока подхожу к окну. Странно, почему оно вдруг затуманилось и завертелось как в калейдоскопе. В следующую секунду жестокий приступ тошноты бросает меня на пол. Но я не обрёл твёрдую опору. Пол кружится подо мной. Я приподнимаюсь и отползаю к стене, прислоняюсь к ней, пытаясь удержать плывущий вокруг меня мир. Желудок загорается пламенем. Поселившийся в нём горячий ком мешает сосредоточиться. Я пытаюсь подняться, держась за стену, но ватные ноги не держат меня. Я сползаю по стене и, прижавшись к деревянному боку, начинаю скулить. Я хныкаю как маленький ребёнок, когда сквозь пелену, застлавшую ум, слышу торопливые шаги.
— Лёша, что с тобой?
Я увернулся от протянутых рук, и на четвереньках куда-то ползу. Светящиеся точки перед глазами. Я оказываюсь прямо перед окном. Я полз не в ту сторону. Я взвыл и стал биться лбом о стекло. Чьи-то неожиданно сильные руки оттаскивают меня. Я вырываюсь и ползу по коридору, подальше от страшного окна.
Постепенно мир перестаёт кружить меня, пелена уходит из глаз, а мозги очищаются от тумана. Я обнаруживаю себя на полу рядом с кухней. Рядом сидит Таня. Она с таким комичным ужасом смотрит на меня, что я бы рассмеялся, если бы во мне оставалась хоть капля юмора. Я убрал её руку со своего лба и медленно поднялся.
— Со мной всё в порядке, — голос севший, словно я пил последние три дня. — Просто мне надо отдохнуть, немного переутомился, нервы, всё такое.
Я очень хочу в это верить, но понимаю, что это неправда.
В следующие полчаса я отмокаю под очень горячим душем, который с трудом изгнал, колотившую меня дрожь.
Пока прибыл доктор, я уже немного успокоился и сидел в кресле закутанный в плед.
— Здравствуйте, Андрей Степанович, — приветствую нашего семейного врача. — Хотите водки?
Сам я, к тому времени, оприходовал полбутылки и не собирался останавливаться на достигнутом. Зато не дрожал и не бился в истерике. Но для того, чтобы снова почувствовать себя человеком мне требовалась совсем не водка.
— Нет, спасибо, Лёша, — добродушно говорит доктор.
Он основательно располагается в кресле напротив.
— Лучше расскажите, что у вас произошло.
Таня стоит в дверном проёме, скрестив руки на груди и облокотившись о косяк. Лицо бледное, словно это она, а не я, корчилась в судорогах у окна.
— Я больше не могу летать, вот что происходит, — хочется выкрикнуть мне, но вместо этого, я начинаю устало пересказывать события вчерашнего дня и как они повлияли на день сегодняшний.
Доктор спокойно слушает, постукивая друг о друга расставленными пальцами. Эту привычку я помню за ним с детства. Я всё рассказывал и продолжалось это бесконечно долго. Я не знаю, зачем нужны эти разговоры. Диагноз мне уже известен, как и любому жителю Пространства. Но большинство предпочитают не думать о нём. Вообще не упоминать, словно его нет в природе. Но я хранитель и навидался всякого. Этот диагноз так же неумолим как судьба.
Следовало догадаться ещё вчера. Игорь ведь меня предупреждал, но я не обратил внимание на его слова. Страх упасть по дороге домой, сны о падении, навязчивый образ бездны — это должно было насторожить меня, но я не хотел понимать.
Я закончил рассказ и некоторое время в комнате царила тишина. Я не стал говорить о своей догадке, словно если я не скажу, то всё обернётся совсем по-другому и доктор успокоит меня, скажет, что это пищевое отравление.
— Ну что скажете, доктор, — спрашиваю я, наливая очередную порцию спиртного.
Андрей Степанович поджимает губы.
— Я не хотел бы делать скоропалительных выводов. Нужны анализы, консультации специалистов…
— Не надо пудрить мне мозги, — грубо перебиваю я. — Давно сам догадался. Просто хочу услышать подтверждение от вас. Я уже не маленький, не надо со мной нянчиться.
— Ну, я полагаю, исходя из услышанного, можно предположить, — доктор поднимает палец, словно хочет пригрозить мне, если я вдруг соберусь неправильно истолковать его слова. — Только предположить, что у вас синдром Муравицкого.
Я залпом выпиваю рюмку, но не чувствую вкуса.
— Так и знал. Синдром бездны.
Андрей Степанович пожимает плечами.
— Можно и так сказать, хотя это не научное название.
— Это излечимо? — спрашивает Таня.
— Это не по моей специальности. Вам нужно обратиться к психиатру. Симптомы, которые вы испытали, — доктор поворачивается ко мне, — поддаются коррекции. Во всяком случае, их можно ослабить. Но летать вы вряд ли сможете. Сожалею, но ради бога, вы не должны отчаиваться. Известны случаи частичного излечении. Возможности организма беспредельны.
Интересно, как можно частично летать?
— Знаете, — продолжал доктор, — был такой случай. Один бандит убегал от патрульного по тоннелям и тот выстрелил ему в спину. Пуля попала точно в сердце, но смертельно раненый преступник бежал ещё несколько десятков метров, хотя по всем правилам должен был умереть на месте. Вот так-то Лёша. Впрочем, как хранитель, вы должны знать эту историю лучше меня.
Я хмыкнул. Борис Петрович за кружкой пива обожал рассказывать, как, будучи молодым патрульным, ранил преступника, а тот никак не хотел умирать. Он был тогда моложе, чем я сейчас и по его рассказу выходило, что ничего более забавного в его жизни не случалось. Теперь я понимаю, что ничего смешного в тот момент для молодого патрульного не было и быть не могло.
— И потом, — продолжает врач. — Многие люди живут без полётов и таких людей гораздо больше, чем кажется. Некоторые вообще никогда в жизни не летали и ничего, нормально живут. Знаете писателя Пермякова? У него врождённый синдром Муравицкого, а пишет прекрасные романы про полёты, все читатели уверены, что он ас каких мало. А он даже к окну подойти не может, пространство и полёты видел только на плёнках. И ничего, уважаемый человек. Так что не надо отчаиваться, всё образуется.
Таня пошла проводить доктора, а я откинулся на спинку кресла и задумался.
Я знаю людей о которых он говорит. Всю жизнь сидят в квартирах и не могут летать. Жалкие, сломленные люди. Их стесняются собственные родственники и стараются не упоминать об их болезни. Всё равно, что сифилис или проказа. Люди деликатные, все всё знают, но стараются не замечать, каждый может оказаться на их месте. Я не хочу быть получеловеком. Я хочу летать.
Я просидел в кресле весь день, периодически прикладываясь к бутылке. Таня время от времени заглядывала, сидела рядом, встревожено спрашивала как я себя чувствую, словно это был грипп. А то вдруг начинала горячо убеждать меня, что всё будет хорошо. Мне кажется, она больше успокаивала себя, чем меня.
Прилетел из школы Толик, забежал поздороваться. Таня позвала меня ужинать, но я отказался, как и от обеда перед этим. В результате я ничего не ел, но много пил.
Прилетел из школы Толик, забежал поздороваться. Таня позвала меня ужинать, но я отказался, как и от обеда перед этим. В результате я ничего не ел, но много пил.
Наступила ночь. Толик давно улёгся спать. Таня хотела остаться со мной, но я отправил её в спальню. Мне хотелось побыть одному.
За полночь я встал с кресла и, пошатываясь, направился в ангар. Окно в коридоре и ворота ангара поставлены в режим затемнения. Я усмехнулся, проходя мимо окна. Не вижу, значит не боюсь. Я без особых проблем добираюсь до ангара, если не считать трудности с координацией движения.
Мои красные крылья, такие величественные и грозные, сверкающие во время полёта в сумрачном пространстве, сейчас кажутся жалкими и ущербными, как я сам.
Я сел рядом и погладил их.
— Вы знаете, что нам больше не летать вместе, поэтому такие грустные.
Меня накрывает острая, щемящая волна жалости — к себе, крыльям, убийце Яковлеву, его жертве Аканову, Тане, которой теперь придётся мучиться с уродом. Толику, который начнёт стесняться собственного отца.
Я поглаживаю крылья и пытаюсь разговаривать с ними, хочу сказать, что думаю и чувствую в данный момент. Но мысли путаются, а вместо прочувствованной речи выходит пьяное, невнятное бормотание. Я ложусь рядом с крыльями и проваливаюсь в сон. О том, что уснул, я узнаю только когда просыпаюсь.
Светящийся диск циферблата показывает, что прошло всего четыре часа. Но этого хватило, чтобы почти полностью протрезветь. Как там говорили древние: в здоровом теле здоровый дух. В моём случае всё немножко сложнее.
Неподалёку, подперев рукой щёку, сидит Таня и смотрит на меня.
Я поднимаюсь.
— Почему ты не спишь?
— А ты почему?
Я не отвечаю. Мне приходит мысль, от которой бросает в дрожь. Рядом ворота ангара, а значит, бездна с другой стороны стучится в него. Понимание того, что снаружи нормальное пространство ничего не меняет.
— Я не могу не летать, — говорю я.
— Я знаю, — спокойно замечает Таня.
— Я хочу умереть, — говорю я, ожидая потрясённых охов и ахов, но ничего такого не следует. Даже обидно.
— Я догадалась, — так же спокойно говорит Таня.
— Это всё что ты можешь сказать? — спрашиваю я.
— Нет, не всё, — говорит Таня, — я умру вместе с тобой.
— Только этого не хватает, — вздыхаю я. — Честное слово, от женщин одни проблемы.
— Ты уже продумал, как мы умрём? — спрашивает жена, и меня передёргивает от её спокойной практичности. Словно мы обсуждаем меню в ресторане.
— Нет ещё, — раздражённо говорю я. — И ты к этому не имеешь ни малейшего отношения. Тебе ещё сына воспитывать.
— Бабушки и дедушки воспитают сына получше нашего, у них богатый опыт.
— Ты с ума сошла! А ты подумала какая психическая травма будет у ребёнка от смерти матери!
— Не большая, чем от смерти отца.
— Он меня поймёт.
— Меня тоже.
— Не желаю обсуждать эту чушь.
Таня словно не слышит. Она встаёт и двигается ко мне.
— Нам надо что-то придумать, — говорит она. — И я нашла выход.
Это происходит очень быстро. Я даже не успеваю сообразить. И не замечаю пульта в её руках. Затемнённые ворота ангара бесшумно расходятся в стороны. Таня бросает на меня короткий взгляд, поворачивается к проёму и красивой, безупречной ласточкой отправляется в полёт. Только без крыльев.
Ещё пара секунд и паника парализовала бы меня, пригвоздила к земле. Я остался бы на полу раздавленный как червяк. Но я не колеблюсь ни секунды. Острый страх за жену и отточенные рефлексы бросают меня в поток раньше, чем я успеваю осознать, что делаю. Привычно ухожу подальше от стены. Синдромы синдромами, но если бросит о камни, надежды на удачный полёт с проломленной головой равны нулю. Пытаюсь открыть крылья, и вдруг понимаю, что их нет.
Несколько крыльев правее и на пару ниже парит Таня. Умело, экономно. Я скольжу к ней, каждую секунду ожидая приступ паники, но его нет. Я снова умею летать.
— Эй, жена, далеко собралась?
Я изящно планирую к ней, и теперь мы парим вместе, держась за руки. Опытный летун может парить долго, очень долго.
— Ну как, — говорит Таня, — ты передумал умирать?
— А ты?
— Не очень то хотелось!
— Ну и правильно, — соглашаюсь я. — Давай лучше слетаем в ресторан.
— Давай, — смеётся Таня. — Вот только подождём, пока нас спасут твои коллеги.
Её лицо отражает тревогу.
— Лёша, кстати, а нас спасут? Сейчас ведь ночь, никого нет.
Действительно, серебристые огоньки мелькают редко и вдалеке от нас. К тому же заметить две тёмные фигуры в сумраке достаточно проблематично. Но я не беспокоюсь. Даже ночью летают патрули, нас обязательно увидят. Время есть, до нижних ярусов очень далеко, а мы очень хорошие летуны.
— Конечно спасут, — уверенно говорю я. — Куда они денутся. Не может такого быть, чтобы не спасли.
— Но мы ведь падаем, — в голосе Тани прорезаются панические нотки.
Всё-таки женщины ничего не понимают.
— Нет, — возражаю я, — мы летим.
И мы парим в тёплых течениях пространства, опускаясь всё ниже и ниже.