— Есть с рассветом за баранку! — шагнул к двери Савелов, но какая-то сила заставила его остановиться и спросить: — Сергей Иванович, мы когда-нибудь встретимся?
— Хочешь знать, вернешься ли ты когда-нибудь в Россию? — поднял на него сумрачный взгляд генерал. — В ближайшие годы вряд ли... Если тебе подфартит добраться до Гамбурга живым и невредимым, будешь продолжать операцию «Тамплиер».
— А что будет с вами лично?
— Не знаю! — помедлив, уронил генерал. — Потому что не знаю, куда ведут наше государство его слепые поводыри.
— Спасибо за честный ответ, Сергей Иванович!
— Удачи, подполковник! И... И не суди себя слишком строго за техасского янки. Уж он-то и его хозяева знали, на что шли.
* * *Прислушиваясь к звукам лифта на лестничной клетке, Савелов кидал без разбора в два больших кожаных чемодана носильные вещи. Скоро в шифоньере остался висеть лишь один парадный мундир с погонами подполковника и с Золотой Звездой на груди. Там, куда ему надлежало отправиться завтра утром, мундир был совсем неуместен. Под руки попался семейный фотоальбом, и Вадим, бросив его в чемодан, направился в детскую комнату. К его удивлению, в ней царил непривычный беспорядок: игрушки разбросаны, шкаф с Тошкиными вещами пуст. «Маргоша готовится к отъезду, — подумал он. — Умница».
Взгляд Савелова упал на стену и увиденное там заставило забиться его сердце в тревожном предчувствии — на стене, рядом с цветным фотопортретом Тошки, висел обрамленный в раму портрет Игоря Сарматова. Тот самый, написанный накануне Ритой с фотографии изуродованного человека из буддистского монастыря. И были отец и сын так похожи друг на друга, что у Савелова невольно вырвался стон.
— Неужели Маргоша открыла ребенку, кто его отец? — подумал он, но тут же прогнал эту мысль. — Не дура же набитая она... Если Сарматов жив, то для «Конторы» он — предатель и невозвращенец, работающий на американскую разведку. Зная характер Маргоши, можно предположить, что она кинется искать по белу свету несчастного страдальца Сарматова. Найдет, предположим, а что дальше?.. Связав себя с таким человеком, изломает не только свою судьбу, но и судьбу ни в чем не повинного ребенка. Она не может не понимать, как отразится эта «история с географией» на карьере ее отца — небожителя из Атоммаша. А тот номенклатурный хитрован, каких поискать, — нажмет на все тайные и явные пружины, чтобы тень предателя и невозвращенца не коснулась ни его самого, ни членов его семьи.
От невеселых мыслей Савелова отвлек телефонный звонок.
— Алло... А-а, мама... Все нормально, мамуля... Хотел сегодня заехать, но, видно, не получится... Да, да, опять командировка... Свитер и теплое белье взял, не беспокойся. Есть, есть у меня деньги!.. Пламенный привет папе!..
Обдумывая ситуацию, складывающуюся в его семье, Савелов несколько приободрился. При здравом размышлении она выглядела не так безнадежно. Главное сейчас — увезти Риту и Платона в Германию... Новая обстановка, новые знакомства и забота об обустройстве их нового дома отодвинут все остальные проблемы на задний план. Главное: увезти их в Германию...
Как только на лестничной клетке остановился лифт, Савелов бросился в прихожую.
— Маргоша, заждался, наконец-то! А где Тошка?
— У родителей, — уклонилась она от поцелуя. — Ты рано вернулся, что-то случилось?
— Случилось, Маргошенька! Переодевайся, а поговорим за столом.
Через некоторое время зайдя в столовую и увидев празднично сервированный стол, она рассеянно спросила:
— По какому поводу торжество?..
— По поводу прощания с нашим домом, — ответил он, разливая в хрустальные бокалы ее любимое «Киндзмараули». — Должен сказать тебе, майне либе Маргоша, что это был не самый худший дом в Москве. Но, увы, — рога трубят...
— Хочешь сказать, что надо срочно уезжать в Германию?..
— Срочно, родная... Завтра в полдень за тобой и Тошкой приедут вежливые и аккуратные люди... Без всяких досмотров и формальностей они подвезут вас прямо к трапу самолета на Мюнхен. Там тебя ждет шикарная квартира в самом-пресамом буржуйском районе. А сюда мы, судя по всему, в ближайшие несколько лет не вернемся. За этой квартирой пока присмотрят мои старики, а потом видно будет.
Сообщение о срочном отъезде в Германию не вызвало у Риты особых эмоций.
Она поднесла бокал к торшеру и долго смотрела на вспыхивающее багровыми отблесками вино.
— Оно похоже на кровь. На густую, липкую кровь, — вздохнула она и, не пригубив, поставила бокал на стол.
— На кровь?.. — смешался вдруг Савелов. — При чем тут густая и липкая кровь?
Вскинув голову, Рита посмотрела ему в глаза:
— Вадим, ответь честно: тебе надо от кого-то или от чего-то срочно скрыться за границей, ведь так?
— Почему скрыться? — отвел он глаза. — Обычное дело в нашем Управлении — откомандировали на ответственную работу в Германию.
— Но почему такая спешка?
— На этот вопрос, майне либе Маргоша, может ответить лишь мое начальство, но у нас не принято задавать ему частные вопросы. Сознавайся, ты сегодня чем-то расстроена?
— Устала.
— Если за мое отсутствие у тебя возникли проблемы с защитой диссертации, то теперь они не имеют никакого значения...
Рита неопределенно пожала плечами и чему-то своему усмехнулась.
— Не журись, майне либе, с защитой твоей ужасно умной диссертации в Неметчине мы в два счета все уладим, — сбитый с толку ее настроением, заторопился Савелов. — Там у тебя будет неизмеримо больше возможностей по части исследований в пластической хирургии, но, главное: Платоша получит образование в классической немецкой гимназии. Он способный мальчик — вот увидишь, через год будет шпрехать не хуже немчиков...
— Не хуже немчиков, — отчужденно повторила Рита и решительно тряхнула головой. — Не знаю, поймешь ли ты, Вадим, но мы с Тошкой ни в какую Германию не поедем. И дело не в моей диссертации.
— Не поедете? — шепотом переспросил он и сразу сорвался на крик: — Черт подери, почему не поедете? Порученец генерала Толмачева уже привез вам билеты, паспорта, деньги...
— Не кричи! — повысила голос и она. — Так будет лучше... Тебе будет лучше, Вадим. Мне давно надо было поставить все точки над "и", но после Афганистана ты постоянно находился в стрессовом состоянии и я не сочла возможным сразу пойти на это...
— На что пойти, скажи же, наконец? — выдохнул он.
Она опустила голову и отвернулась к окну. Он посмотрел на ее напряженную спину и понял вдруг, какие слова он сейчас от нее услышит — они будут означать приговор их семье и всей их совместной жизни. Приговор, не подлежащий пересмотру и обжалованию.
— Я подала на развод, — глухо, будто издалека, донесся ее голос.
— На развод?..
— Вчера подала... Думала, наберусь смелости и сообщу тебе через несколько дней, когда ты вернешься из командировки, но ты вернулся раньше и застал меня врасплох.
— Ты в своем уме, Маргоша? Почему сразу — на развод?
— Можно было бы и не сразу, но тебе надо уезжать...
— В чем, в чем, черт побери, в чем дело, объясни мне наконец?
— Ты не догадываешься?..
— Не верю, что у тебя появился другой мужчина.
— Другой мужчина, конечно, не появился, но я теперь точно знаю, что из всех одиночеств самое страшное — одиночество вдвоем. В Германии, среди чужих людей, оно просто раздавит нас. Пожалуйста, пойми это и не удерживай меня!
— Маргоша, ты подумала, что ждет тебя и Платона в богом проклятой России? — справившись с комом в горле, хрипло спросил он.
Рита пожала плечами.
— Хаос, распад государства... Теперь уже слепому ясно, что социализм казарменного образца не выдержал проверку историей. Те, кто придет через год-другой к власти, спустят на твоего номенклатурного отца, заодно и на вас с Платоном, всех бешеных собак. Спившийся «гегемон» и нищая интеллигенция, думаешь, простят вам былое благополучие?
— Я не думала об этом, Вадим. Но... наверное, ты прав — в том, что грядет, может быть, нам не найдется места. Может, нам придется пройти через такое, о чем сейчас страшно думать... Но что это меняет в наших с тобой отношениях? Даже если ты сейчас уговоришь меня, а я — баба слабая... Ну, не состоялась у нас любовь, Вадим, не случилась, и тут хоть ты волком вой, а я реви белугой.
Савелов сжал руками голову и с горечью вытолкнул сквозь стиснутые зубы:
— Господи, господи, за что нам такое?
— Я одна во всем виновата, Вадим.
— Я... Я не отдам тебе Тошку! — опрокинув стул, резко вскочил он. — Не отдам — и все!.. Там, на Гиндукуше, с Игорем... с Сарматовым Игорем мы перед боем договорились, что Тошку воспитает тот, кому выпадет жить. Я тогда ему все сказал про нас с тобой и про то, что Тошка его сын.
— Сказал?.. — еле слышно переспросила Рита, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги. — Но скрывал от меня это?
— Ты не можешь мне простить, что он погиб, а я остался жить, да?.. Всем святым, что было у нас с тобой, всем святым клянусь, не виновен я в его гибели!
— Ты не можешь мне простить, что он погиб, а я остался жить, да?.. Всем святым, что было у нас с тобой, всем святым клянусь, не виновен я в его гибели!
— Вадим, кто винит тебя?.. Еще встретится тебе та, для которой ты будешь единственным, а меня больше не неволь. Закончим разговор на эту тему.
Он схватил ее за плечи и затряс, срываясь на крик:
— Не виноват я, что жить выпало мне, а не ему. Можешь ты, кукла бессердечная, понять это?!
— Игорь жив! — крикнула Рита. — Не знаю, что с ним случилось, но знаю: случилось что-то ужасное. Еще знаю, что сейчас ему нужна моя помощь.
— Господи! — схватился за голову Савелов. — Живой он стоял между нами и даже мертвый стоит! Пойми — мертвый он, мертвый!
— Мертвый? — шепотом переспросила она, и в ее глазах сверкнул гнев. — А зачем против мертвого возбуждать уголовное дело, ответь мне?.. Затем, что доказательств его гибели нет. Нет, понял ты, не-е-ет доказательств!!!
— Какое, к черту, дело?.. Оно давно военной прокуратурой приостановлено...
— "За неустановлением местонахождения обвиняемого", так мне ответил на прошлой неделе следователь военной прокуратуры.
— Ты там была?
— Я имею право знать о судьбе отца моего ребенка.
— Имеешь, — согласился Савелов и опять схватил ее за плечи. — Пойми, Маргошенька, этим уголовным делом они гибель группы на него, на него, мертвого, списывают, и не более того.
— Игорь жив! — с гневом выкрикнула Рита и оттолкнула его от себя. — Не трать время, Савелов, тебе и твоему генералу Толмачеву не удастся убедить меня в обратном!
— Ну, предположим, что он жив, а как ты сможешь связать с ним свою жизнь, ты подумала?..
— Главное, чтобы он был жив.
— Ха-ха! Твой папочка будет счастлив допустить такого... такого в свое семейство, ха-ха-ха!
— Договаривай: какого такого?
— А ты подумала, какое клеймо с самого детства будет лежать на Платоне?.. Сын невозвращенца и предателя, он даже не сможет получить высшего образования.
Ладонь вспыхнувшей от гнева Риты с размаху впечаталась в его щеку, оставив на ней косой багровый след.
— Быстро же ты, Савелов, забыл, что носишь на своей груди золотую цацку, облитую его кровью. Платон — сын русского офицера, а не предателя или холопа, как некоторые в вашей «Конторе».
Савелов, побелев, как мел, отшатнулся от нее к черному провалу окна.
— Я не забыл... Я знаю истинную цену той золотой цацке, — выдохнул он. — Но почему ты так жестока ко мне, Маргоша?
— А ты ко мне?..
Он не нашелся с ответом и предпочел отвернуться от ее гневных глаз.
— Игорь жив, — услышал он за спиной. — Запомни, Савелов: он жив — без твоего пакостного «предположим».
В ее голосе была такая уверенность, что у Савелова зашлось сердце. «Вдруг она права, — подумал он. — Что бы там не говорили, но мертвым Сарматова и в самом деле никто не видел. Даже генерал Толмачев, похоже, до конца не уверен в его смерти, иначе не подсунул бы мне ту проклятую фотографию».
Прижавшись щекой к холодному стеклу окна, он долго и молча смотрел на заваленный мокрой листвой переулок. На память пришли строчки, прочитанные им у какого-то поэта:
...Разве в этом кто-то виноват,
Что с деревьев листья облетели?
Через несколько минут, с большим трудом подавив боль и душившую его обиду, Савелов попытался посмотреть на внезапно обрушившуюся на него беду как бы со стороны.
«Ничего не поделаешь — она права, — вынужден был согласиться с ее доводами он. — Одиночество вдвоем раздавит нас в Германии... Она права и еще в одном: жив или нет Сарматов, в наших с ней семейных отношениях это ничего не может изменить».
— Что ж, вольному — воля, спасенному — рай, — с горечью уронил он и, не глядя на Риту, вышел из столовой.
В гостиной от пережитого потрясения Савелов долго не мог взять себя в руки.
— И ничего тут не поделаешь — не стерпелось, не слюбилось! — меряя шагами гостиную, повторял он. — «...В мерзкую харю реальности надо смотреть прямо», — вспомнились ему слова Павла Толмачева. — Что ж, если смотреть прямо, то придется признать, что рано или поздно это все равно бы случилось. Все равно бы случилось! — скрипнул он зубами и после минутного размышления склонился над листом бумаги.
Закончив писать, он кинул в чемодан несколько фотографий из семейного альбома, затем подошел к шкафу и после недолгого раздумья, по-военному быстро, облачился в мундир с Золотой Звездой.
Когда он снова появился в столовой, то застал Риту в той же отрешенной позе, у плачущего осенним дождем окна. От любви и жалости к ней у Савелова опять зашлось сердце. Он бережно развернул ее за плечи и кивнул на дверь в гостиную:
— Я там оставил согласие на развод. И еще... Хоть и не имею на то права, но я выдам тебе служебную тайну, потому что очень хочу, чтобы счастье не обошло тебя и Платошу стороной. Говорят умные люди, Маргошенька, что счастье хоть и редко, но все еще встречается на земле...
— О чем ты, Вадим? — подняла она заплаканные глаза.
И увидев его в форме, премного удивилась и хотела что-то спросить, но Савелов перебил ее:
— Тот изуродованный мужчина с фотографии... он в настоящее время находится на лечении в Гонконге, в каком-то буддистском монастыре. Кажется, он называется монастырем «Перелетных диких гусей». Есть подозрения, что тот человек — невозвращенец, служивший когда-то в нашей «Конторе». Сарматов он или не Сарматов, чем он болен, клянусь, не знаю. Но если он действительно окажется Сарматовым, то я хочу предостеречь тебя от еще большей беды для... в первую очередь для него — большей. Понимаю, как трудно будет пойти на это, но пока тебе надо набраться терпения и воздержаться от его поисков. Если в нашей «Конторе» каким-то образом получат информацию, что тот человек не кто иной, как Игорь Сарматов, сто шансов из ста — его немедленно ликвидируют. У «Конторы», Маргошенька, очень длинные руки, очень...
— Игорь совершил преступление против государства? — сжавшись в комок, спросила она, ошеломленная его словами. — Ответь же, Вадим!
Савелов зло усмехнулся.
— Его преступление в том, что он родился на век позже... В наше подлое время его архаичные понятия об офицерской чести и долге перед Отечеством, вкупе с его казачьей доблестью, некоторым генералам от сохи могут помешать спрятать концы в воду, то есть помешают скрыть обстоятельства, связанные с гибелью нашей спецгруппы по их вине. Несмотря на то, что афганская война закончилась, начальство боится, что он выставит их в истинном обличье. Надеюсь, Маргоша, что ты примешь всерьез мою информацию и не сделаешь непоправимых для вас троих поступков.
— Спасибо, Вадим, за совет. — Рита повернула к нему полыхнувшее жаром лицо. — Во всяком случае, я не использую его тебе во вред.
— Что ж... — криво улыбнулся Савелов. — Коли так, прости меня за все. «За все, в чем был и не был виноват». Как умел, так и любил... Всегда буду помнить Пла-тошку и тебя. Не поминайте и вы меня лихом...
— Ночь же за окном, Вадим, — сказала она сквозь слезы. — Куда ты теперь?
— Долг, — усмехнулся он и добавил с горечью: — Знать бы только — перед прошлым или перед будущим Отечеством мой долг...
— Ты сообщишь, куда тебе писать, звонить?..
Не ответив, он поцеловал ее руку и, подхватив чемодан, четким шагом направился к выходу. Но, прежде чем закрыть за собой дверь, будто подводя черту под их совместной жизнью, он оставил в прихожей свои ключи от квартиры. После его ухода Рита машинально погасила в столовой свет и, не отдавая себе отчета, распахнула балконную дверь. Под балконом, заливая переулок мертвенно-синим светом, раскачивался под ветром уличный фонарь. Разбойный ветер бросил прямо ей под ноги охапку мокрых кленовых листьев. Скоро со двора донесся звук заработавшего мотора. Когда красные габаритные огни серой «Волги», мигнув в последний раз, скрылись в переулке, Рита, зажав ладонью рвущийся из горла крик, упала на пол, на буро-коричневые разводы из мокрых кленовых листьев, и зашлась в рыданиях...
Летели навстречу серой «Волге» московские улицы, пустынные площади и переулки. Бешеной скоростью Савелов пытался успокоить себя, но это плохо у него получалось. «Вот и все!.. — с горечью думал он, — Прав тот поэт, который написал: „...Разве в этом кто-то виноват, что с деревьев листья улетели...“ Листья улетели... Господи, не помню имени того поэта, но он прав. Повторилась в мире неизбежность...»
Сквозь ритмичную маету щеток, смахивающих с лобового стекла капли дождя и мокрые листья, вдруг снова возникло перед ним лицо Сарматова.
— Опять ты! — со злостью крикнул Савелов. — Сегодня я не звал тебя!
— Я пришел без твоего зова.
— Не верит она, что тебя больше нет...
— А ты сам веришь в то, Савелов?
— Для меня было лучше, если бы ты был жив, а я остался там, за Гиндукушем.
— Опять кривишь душой, — усмехнулся Сарматов. — К тому же грех свой на земле ты еще не искупил.