- Кофе, чай? - спросил я.
- Я бы выпил покрепче. Водки! - упредил он меня, полагая, наверное, что я по-купечески открою винные погреба и начну хвастаться коллекционными напитками.
- А у меня кроме водки и нет ничего. Разве шампанское.
- Водки. Немного.
- Конечно. Вы же человек меры!
- Откуда вы знаете?
- Очень просто. Вы ведь целитель, почти врач, а всякий врач знает: первое условие здоровья и долголетия - мера во всем.
Он недовольно поморщился. Еще бы, ему, конечно ж, не хотелось выглядеть человеком меры; решившись на злодейство, ему злодеем и хотелось казаться. Поэтому когда я дал ему водку, высокий стакан тонкого стекла, лед и нарзан и колбасы с сыром наскоро порезал, чтобы уж чин чином, он набухал почти полный стакан (полбутылки ушло) - и выпил двумя глотками, шумно втянув после этого в себя воздух и потом выдохнув, к еде же и нарзану не прикоснулся. У нас, русских, так: выпить нигде не считается зазорным, даже в доме врага (не пить же - нелепо, как, например, взять и не дышать), а вот угощаться пищей врага - нельзя, грех, западло.
- Вы, конечно, понимаете, зачем я пришел, - сказал он, машинально вертя в пальцах мои ключи от двери, которые я бросил на стол. Я глупо подумал, что один из них, длинный, остроконечный, может запросто послужить орудием убийства.
Майор поймал мой взгляд и, словно поняв мои мысли, положил ключи.
- Понимаю, - сказал я.
- Вывернетесь?
- Конечно.
- Вряд ли. Есть ведь люди, которые не просто хотят вас попугать. Они вас посадить хотят.
- Куда? - полюбопытствовал я.
- В тюрьму, родимый, в палаты каменные, - вспомнил он ментовский юмор, - где нет, однако, алмазов пламенных, а есть общество, совсем для вас не подходящее.
Тут он правильно угадал, да и легко угадать: не тюрьма мне страшна, а люди тюрьмы, это самое "общество". Положим, я сумею и в этом обществе найти свое независимое место, но обернется мне это большими моральными потерями и убытками: по слухам, братья уголовнички, охотно сотрудничающие с нами на свободе, там, в своей среде, начинают нас резко не любить и притеснять.
- Нет, - сказал я, - в тюрьму меня не посадят.
- Это почему же?
- Да неохота мне!
- Довод веский. И тем не менее. Я знаю, что у вашего компаньона Морошко жена адвокат. Знаю, что у вас самого есть, так сказать, свой адвокат. И даже в прокуратуре у вас знакомства. Звонили уже им?
- Сами звонили: встревожены, беспокоятся. Но главное-то не это, Александр Сергеевич! Главное - я чист. Я делец новейшей формации, скажу больше - делец будущего. За большими барышами не гонюсь, зато - чист.
- А если я знаю, что нет?
- Не блефуйте, Александр Сергеевич! И не тратьте даром ваше время и усилия. Вот вы мной занялись, а к вам ведь очередь, вас больные ждут. Глядишь, двое-трое не дождутся, помрут. Вот и еще три трупа к тем полторам, полторум, полторем? - ох, неотесанность моя! - которые на вас уже висят и не дают вам спокойно спать по ночам. Или ничего, спите?
- Ну и сволочь же ты! - негромко сказал майор Петров.
- Знаете, скажу честно: был бы в самом деле сволочью - согласился бы! Честное слово. Но не могу согласиться. Потому что это неправда. Вам не повезло, Александр Сергеевич! Конечно, вам легче было бы знать, что Нина выходит замуж за подлеца и негодяя, за махинатора, жулика. Но я всего лишь заурядный честный тип с небольшими коммерческими способностями, с умением налаживать контакты, причем без пособий Карнеги, а благодаря собственному умственному развитию и чутью. Вот и с вами я знаю, как себя вести, - не умея, подобно вам, проникнуть в ваш глубокий духовный мир. Одним чутьем! Я ерничаю, согласен, я даже злорадствую, тут уж вредность характера, но раз я это делаю, Александр Сергеевич, а не дрожу, как сучий хвостик, то, значит, чувствую за собой такое право? Или не право, ну, неважно. А я ведь не дурак, и если бы унюхал хоть небольшую с вашей стороны опасность, то вел бы себя совсем по-другому.
- Ты просто хамничаешь. Как ты сказал тот раз - на понт берешь.
- На понт берете вы. А для меня это слишком дешево. Неужели вы, так в меня проникший, не понимаете этого?
Александр Сергеевич уныло выпил еще водки. Проникнуть-то он в меня проник, но понимал, что сделать со мной ничего не может. Поэтому и пришел. А я хоть и не проник, но точно знал, что этот разговор - лишь начало. Я ждал, когда он перейдет к основной части. И он перешел.
- Ладно, - сказал он. - Пусть ты отмоешься. Даже скорее всего. Все вы, сволочи, сейчас заодно.
Я не стал уточнять, с кем это я заодно, хотя терпеть не могу присоединения меня к куче, стае, шобле - и т.п. Он продолжил:
- Но учти. Веришь ты или нет, а я в людях разбираюсь. Я чувствую. Нине от тебя добра ждать не приходится. Да, я не скрываю, люблю ее. Вчера сказал ей об этом.
- Вы у нее были? Она не говорила.
- Об этом потом.
- Как же потом? Она моя невеста!
- Потом! - пристукнул он слегка кулаком по столу - как пристукивал, выйдя из терпения, на какого-нибудь явно завравшегося (зарвавшегося) мазурика у себя в кабинете, где обшарпанный стол с шатающимися ножками (под одну подложена свернутая в несколько раз газета), где унылый учрежденческий шкаф дешевой полировки, где лампа дневного света вот уж год хочет перегореть и противно жужжит - а сама не очищена еще от мела после ремонта, имевшего быть три года назад, где зеленые стены, стулья для посетителей и свой точно такой же стул с засаленным сиденьем, где накурено, окна зарешечены - и уныло висят бледно-розовые шторы на металлическом карнизе, кольца, которыми они прикреплены, противно визжат при раздергивании и задергивании штор...
- Потом! Потом об этом. Или сейчас... Коротко. Она выслушала, поняла. Но понять не захотела.
- Вы не окосевши, Александр Сергеевич? Как это: поняла, но понять не захотела?
Он некоторое время смотрел на меня белыми глазами с красными прожилками.
- Именно так! Понимая - не захотела понять! Ясно? И вот я пришел к тебе.
- Вас тоже можно на "ты"?
- Все шутишь?
- А что? Злые чары нашлете? Экстрасенсы это умеют.
- Чары? Да нет, у меня несколько иные планы.
Тут он резко поднялся и дал мне пощечину. Постоял и грузно опустился на стул.
Я, любезно склонив голову набок, ждал продолжения. Искалечить его я всегда успею - имея на это полное право как гражданин, подвергшийся в собственной квартире нападению пьяного хулигана. Я ждал.
- Ну вот, - удовлетворенно сказал майор, будто дельное дело сделал. Теперь так. У тебя пистолет, конечно, есть?
- Есть.
- У меня тоже. Ты берешь двух своих друзей, я двух своих, и стреляемся. Или можно по одному другу - свидетелей меньше. Ну, секунданты то есть.
Ко многому я был готов - а тут, признаться, чуть челюсть не отвесил.
- Это что, дуэль, что ли?
- Вот именно.
- Ну, вы... А если я не соглашусь?
- Тебя еще раз угостить?
- Приму, - не стал возражать я. - Ударившему тя по левой щеке подставь правую. Продолжаем тему христианства.
Но майор был готов к такому варианту.
- Если ты не согласишься, то я в одностороннем порядке. То есть я пристрелю тебя сейчас, вот и все.
И вытащил пистолет. Несмотря на то что он пил водку, рука у него была тверда и держала оружие уверенно.
- Ну стреляйте, - сказал я.
Майор передернул затвор. Круглое дуло, высунувшееся при этом, глянуло как-то одновременно и неправдашно, киношно, но и вполне реально: вот через эту металлическую трубочку вылетит кусок металла и ударит в мое сердце, и я перестану быть. В сущности, не страшно - но обидно уходить, не исполнив задуманного.
Редкий случай: я не знал, как поступить. Майор держал меня на мушке уверенно, сидел от меня на расстоянии двух метров, напасть нельзя. Вопрос один: насколько серьезна его готовность меня убить? Этот вопрос сопрягается с другим: готов ли он сесть в тюрьму - или надеется каким-то образом замести следы? От растерянности я задал эти вопросы прямо:
- Значит, пиф-паф - и застрелите безоружного? И наказания не боитесь? И светского, и высшего - ежели в Христа веруете?
- Светского не будет. Высшего боюсь. Дважды боюсь: потому что после тебя - себя убью. Два греха, второй страшней первого. Верней, первый вообще не грех - верю, что дьявола убиваю. За это, может, и второй грех простится. Не мне судить. Главное - я готов.
Так. Это уже достоевщина, которая растолковала, что русский человек (русский благородный человек!) из-за денег не убьет, спасая себя - не убьет, рвясь к власти - не убьет, а вот из-за теории - убьет. А теория у Александра Сергеевича готова: я дьявол. Антихрист. Змея подколодная. А по народным поверьям, кто змею пристукнет, тому сорок грехов прощается.
- Хорошо, - сказал я, - дуэль. На каких условиях?
- Пятьдесят шагов, стрелять поочередно по жребию. До смерти.
- Нечестно, гражданин майор! - сказал я, выпив тоже немного водки. Пятьдесят шагов! У вас глаз пристрелямши. Для вас чем дальше, тем шансов больше. Мои условия - десять шагов.
- Это как же? Это рулетка получается! Кому первому выпадет, тот и убьет?
- Это как же? Это рулетка получается! Кому первому выпадет, тот и убьет?
- Зато справедливо. Вы, я вижу, совсем стыд и совесть потеряли. Хотите наверняка меня прибить. А я стрелял-то всего раза три по консервным банкам. Я и с десяти шагов-то не попаду!
Он подумал.
- Хорошо. Рулетка так рулетка. Если ты меня убьешь - она поймет. Не может не понять. Итак, завтра на стройке химкомбината. За городом, глушь, стройка лет десять как заморожена, подвал весь водой залит. Труп - в воду. Завтра утром не позже семи заезжайте за мной, чтобы полвосьмого на месте быть. В это время там на десять километров вокруг никого нет, выстрелов не услышат.
- Выстрела.
- Да, выстрела. Честь имею.
Майор встал, чуть ли не прищелкнув каблуками и слегка поклонившись уважая меня теперь как противника - или уважая суть завтрашней мистерии, имя которой: смерть.
После его ухода я выпил еще водки и стал думать.
Оно очень интересное и приятное дело: читать в книжках про дуэли. Но представить себе, что ты, ТЫ - по-настоящему, без дураков, будешь участником дуэли... ДУЭЛЬ, мысленно говоришь себе. И слегка смешно становится, но тут же морозцем пробирает по плечам: Господи Иисусе, что за чушь выдумал майор, что за бред вытащил из девятнадцатого века, из классиков, из своего не в меру горячего сердца! Ведь пистолеты настоящие и пули настоящие, и... Непонятно! Навел на тебя железку, нажал пальцем - и нет ни стройки, ни голубых небес, ни ощущения твоей живой крови, бьющейся в сердце. И Нины тоже нет. Конечно, с десяти шагов я не промахнусь, все-таки стрелял не три раза и не только по консервным банкам, все-таки после университета военные сборы проходил. Но это если я буду первый. А если нет? И главное - если бы это было ПОСЛЕ задуманного мною! Что ж я, дурак, не догадался предложить ему перенести дуэль на любой день после шестнадцатого октября? Но поздно. Во-первых, за труса примет - но это плевать, мне его мнение не интересно. А во-вторых, у него как раз цель до свадьбы это сделать.
А кого секундантом взять? Ведь если я-таки его убью, а не он меня, никто из известных мне людей не задумается занести этот случай в свою мысленную картотеку - и когда понадобится, извлечет и покажет мне: "Вот ты где у меня, голубчик. Не съездить ли на стройку, не посмотреть: может, вода спала?" И я сделаю все, что мне этот человек скажет.
Один кандидат - Алеша Хворостов. Как поэт - и поймет, и согласится, и даже обрадуется.
Я поехал к Алеше Хворостову, звонил, стучал...
Где его черти носят?
Я не знал, что черти носили уже Алешину душу по ухабам запоя, и в тот момент, когда я рвался к нему, он спал беспробудным глубочайшим сном после пьяного трудного дня.
Что ж, кроме Морошко - никого не остается?
Я затормозил, остановился среди ночной пустой улицы. И подумал: а ведь майор меня убьет. То есть обязательно убьет. Слишком долго мне сопутствовала удача, должна же и расплата прийти. К тому же он, экстрасенс проклятый, обязательно учует своими одаренными пальцами, в каком жребии смерть, а если я буду первый тянуть жребий - наведет мою руку на смертный выбор, для него это пара пустяков! Ай да майор, ай да Александр Сергеевич, ай да сукин сын! - все предусмотрел. Не дуэль это будет, а убийство, самое простое убийство и он ничем не рискует. Почему ж я должен подставлять лоб под пулю? За что? За то, что собираюсь убить Нину? Но, во-первых, будь он сто раз экстрасенс, я не поверю, что он смог угадать мое намерение во всей его конкретности, а во-вторых, может, это моя умственная игра, может, я этим самым возбудил себя для поиска единственной женщины: ЖЕНЩИНЫ, КОТОРУЮ Я ТАК ПОЛЮБЛЮ, ЧТО СПОСОБЕН БУДУ УБИТЬ, ТО ЕСТЬ - ПОЖЕЛАТЬ УБИТЬ, - но не нужно мне теперь никакого убийства, а нужна мне эта женщина во веки веков. Если, конечно, не бросит меня, как бросали предыдущие по непонятным для меня до сих пор причинам. Но верится - не бросит. И мы будем жить долго и счастливо и родим троих детей.
Рассудим холодно и просто. Некий человек, влюбленный в мою невесту, по всем признакам маньяк, хочет убить меня - и убить наверняка - и при этом хитроумно (как все маньяки - я бы вот до такого не додумался, поскольку нормальный человек), оставаясь полностью чистым и невиноватым. Нина ничего не узнает. Пропал человек - и пропал. Ах, Ниночка, мало ли теперь пропадает этого коммерческого люда! Будет около нее, будет терпеливо ждать - и ведь дождется!
Вывод: не дать ему меня убить. Не довести до дуэли.
Но он придумает еще что-нибудь. Или просто прихлопнет меня, как и грозился. А потом - себя? Ну, сказать-то что угодно можно, особенно после бутылки водки...
Вывод: убить его. Не будем залезать в дебри и решать, кто из нас более достоин жить. На меня нападают, я имею право на самооборону.
Тут я вспомнил, что взял с собой пистолет. У меня их два. Этот куплен недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня в "бардачке" и перчатки - для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки потом можно выбросить, пистолет тоже. А хоть бы и на ту химкомбинатовскую стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины... А завтра что - не будет следов?
О чем, собственно, я? Странно устроен человек: думаю о перчатках, о следах, а ведь в голове уже совсем иное - и вот уже сворачиваю в переулок, глухой и темный, где старые двухэтажные дома. Тихо, очень тихо заруливаю в подворотню одного из домов, там оставляю машину - со двора не видно, а на улице прохожих нет, вероятность же того, что кому-то вздумается в третьем часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.
Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные ходы), по деревянной лестнице, дверь незакрыта, как всегда: в этом доме не боятся воров. "Сами воры!" - аттестуют себя коммунальные обитатели, но это не так. Если и украдут что-то, то безгрешно - на выпивку, ибо поголовно все пьяницы. Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища проста: у него затейливая фамилия Бенгуров. Человек для особых поручений, как охарактеризовал его Морошко. Я общался с ним раза три или четыре, но особых поручений не давал, разве что - сопроводить меня во время некоторых опасных поездок, поприсутствовать при некоторых встречах с ненадежными людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта - как и положено человеку для особых поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы ты не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.
В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион, невысокий и даже тщедушный с виду (но я знаю, сколько силы и ловкости в этой тщедушности!), сидел за столом, сложив руки, как примерный ученик, сидел под настольной лампой, стеклянный абажур которой был расколот, - и читал.
- Что это ты делаешь, Бен? - спросил я, от удивления забыв даже поздороваться.
- Читаю, - ответил Бен Гурион. Сам он вообще никогда не здоровался считал лишним неженством.
Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.
- А что читаешь?
- Книгу.
- Интересную?
- Не-а!
- А чего ж читаешь?
- Да зачитался как-то.
- Бессонница?
- Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.
- Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?
Бен не смог ответить, лишь с недоумением посмотрел на книгу. Перевернул, глянул на обложку. "Лев Толстой. Анна Каренина", - прочел я.
- Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?
- Запросто.
- А утром к половине седьмого, нет, лучше даже к шести, пойдешь по адресу, который скажу, это старый дом, там при выходе закуток есть, из него все видно, а туда посмотреть - темнота. Выйдет человек, я тебе его опишу. Вот и все.
- Ясно, - сказал Бен Гурион. И назвал цену. Цена была большая, но не чрезмерная. Я согласился и дал задаток.
- Я бы меньше взял, - вежливо объяснил Бен Гурион, - но жилой массив это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли...
- Давай так. Бабка, наряд милиции - меня не касается. Не сможешь в подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?
- Да понял, - добродушно улыбнулся Бен. - Тут только одно хорошее место есть.
Где?
- Да в книге. Одно только хорошее место: как этот, ну... Ну, сено он косит.
- Левин?
- Может быть. Сено он косит - это хорошо. Я бы покосил. А остальное выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже - все дела.
- Это прошлый век, Бен.
- В прошлом веке не мудохали?
- Случалось, - сказал я, чтобы отвязаться, и стал излагать ему подробности. Повторять не пришлось - у него была замечательная память.
Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:
- Позвонишь из автомата через полчаса после... Скажешь: майора нет.
- Понял.
- Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?
Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:
- Лев Толстой. Анна Каренина. Да я сроду на это внимания не обращаю. Было бы внутри интересно.
- Так неинтересно же.
- Неинтересно! - со вздохом согласился Бен Гурион и снова углубился в чтение.