- Статик, не понимаю, - смеялся я. - Твоей же дочери тоже скоро пятнадцать. Как ты можешь! Я бы если представил, что и мою дочь могут...
- Я в газете читал, - хладнокровно ответил Стасик, - что одна девочка тринадцати лет влюбилась - не в отца, правда, в отчима. И домогалась его. И домоглась.
- Ах ты, гнусь. Ты бы и дочь мог бы! Ведь смог бы?
- У нас очень примитивные об этом понятия, - косвенно ответил Стасик, пахнущий дорогим одеколоном и гладко выбритый, а я подумал: ведь смог бы, зараза!
Хотя он и колоритен, но по-человечески мало мне интересен.
Он, как я уже говорил, компаньон, мы с ним участвуем деньгами и хлопотами в одном деле. И он, и я могли бы все взять в одни руки, но понимаем, что тогда и ответственность - на одного, и спрос - с одного, и опасность вся - одному достанется. Лучше уж при случае кивать друг на друга. Я бы, может, и не стал, но поскольку уверен, что он меня продаст, не задумываясь, то и сам, буде придется, продам его без малейших зазрений.
Мы пили шампанское тихим вечером: Нина, Стасик и я.
- И как же мне теперь быть? - весело спрашивал Стасик. - Я ж теперь убью Сережу, а вас, Ниночка, увезу в далекий горный аул, запру в башне и буду морить жаждой и голодом, пока не согласитесь меня полюбить.
Ну и прочая трепотня в том же духе. Мне даже надоело, хотя вроде бы именно этого я хотел.
Поболтав с часок, Стасик сказал:
- Ниночка, нам бы пятнадцать минут о деле.
- Потом нельзя? - спросил я. - И от нее у меня секретов нет. Она скоро женой будет.
- Вот от жен как раз секреты и необходимы, - изрек Стасик бытовую премудрость, пахнущую кухней.
Хорошо, я попросил Нину оставить нас на пятнадцать минут.
Я знал, о чем хочет поговорить Стасик, - и не ошибся.
- Деньги? - спросил Стасик.
- Нет.
- Ладно. "Мерседес" новый.
- Нет.
- Дача на берегу Волги, можно жить зимой: отопление, вода, дом, а не дача.
- Нет.
- "Мерседес" и дача.
- Нет.
- Все.
- То есть?
- Все, что имею. До последних штанов. А сам меняю паспорт, уезжаю с ней к одному дружку в Питер и начинаю новую жизнь.
- Нет. Да и врешь ты.
Стасик залпом выпил шампанское, налил еще, опять залпом.
- Самое смешное, что не вру.
- Вы рехнулись, что ли, все?
- Кто-то уже торговал?
- Было.
- Любовь, значит?
- Хуже. Женюсь.
- Ладно. Теперь бойся меня.
- Давно боюсь.
- По-настоящему бойся. Будь здоров.
И ушел Стасик Морошко. Я не стал, конечно, рассказывать Нине о нашей торговле. Я лишь подумал: как-то и смешно, и не смешно это. Та же мыльная опера, 444-я серия - когда фантазия авторов истощилась, и герой из 444-й серии талдычит то же, что герой из 443-й, и сюжет уж больно пошл.
Нет, хватит. Чтобы не было 445-й серии - никаких гостей.
Правда, маму ее пришлось, конечно, пригласить, будущую тещу Евгению Иннокентьевну. С таким именем-отчеством ни в коем случае нельзя выбирать профессию школьного учителя, а она именно выбрала, заставляя ежедневно и по многу раз учеников ломать язык, произнося "Евгенокентьна!" Женщиной она оказалась еще молодой, совсем ненамного, в сущности, старше меня - лет на пять. Ровесники почти - но то ли въевшееся в кровь отношение к учителям как к старшим, то ли положение ее в виде будущей моей тещи, то ли мое ощущение молодости, не совпадающее с возрастом: я вел себя с нею (и по этим причинам, но и с расчетом, но и с удовольствием!) как сущий пацан, школьник, суетящийся, заискивающий, заглядывающий в рот. Нина помирала со смеху - про себя, конечно. Но мне не пришлось много стараться, чуть освоившись, Евгения Иннокентьевна заговорила - и говорила без умолку все три или четыре часа, которые гостила в нашем доме. (Вот как уже сказалось: в нашем!) Она говорила, что не ожидала, что дочь так рано соберется замуж, что отнеслась к этому сперва неодобрительно, а потом еще больше неодобрительно, когда узнала, что жениху под сорок, но в жизни все меняется на глазах, в том числе и ее собственные, Евгении Иннокентьевны, воззрения на жизнь, она была уверена, что проносящиеся с риском для своей и чужих жизней молодчики в шикарных машинах сплошь жулики, грабители и воры, а теперь вот видит вполне интеллигентного человека, увлекающегося чтением так, как теперь никто уже не увлекается, от этих постоянных изменений мировоззрения, нет, то есть мировоззрение у нее остается прежним, но каких-то мыслей, понимаете? каких-то частных, так сказать, постулатов, так вот, от этой смены в себе постулатов и каких-то мыслей она устает, и у нее развивается форменный какой-то невроз, это, конечно, ерунда, потому что невроз у всех, а особенно это заметно на детях, которые недавно, например, устроили всем классом, ну, не всем классом, а человек шесть, групповой, извините, секс, буквально три, четыре, ну, пять лет назад об этом и слышно не было, и помыслить никто не мог, конечно, ее воззрения на секс тоже меняются со временем и с возрастом, она и раньше могла многое понять в отличие от ее довольно ортодоксальных коллег, потому что вы даже представить себе не можете, насколько консервативна учительская среда, что, возможно, объясняется и сплошь женским ее составом, ведь не женщины, как известно, а мужчины стремятся к чему-то новому, женщины же быстро привыкают тянуть одну лямку и ни о чем больше слышать не хотят, это касается не только школьной жизни, но и семейной, правда, тут сам черт не разберет (щегольнула она выраженьицем, доказывая свою неортодоксальность и показывая заодно, что она, черт побери, молода еще, ну и вообще...), поскольку женщины приобрели мужские качества, а мужчины наоборот, но есть какие-то незыблемые вещи, я многое могу понять, но когда люди, например, поженившись, через две недели и даже раньше, это не голословно, чего стоит один пример моих соседей по лестничной площадке, он приличный юноша, рабочий, непьющий, вернулся из армии, приятной внешности, правда, несколько замкнутый, но, что характерно, очень любил возиться с детьми, сядет с ними в песочнице и возится, друзья, само собой, смеются над ним, а он не обращает внимания, ведь это надо иметь независимость характера, согласитесь, так вот, этот юноша и его одноклассница, тоже милая девушка, дружили еще до армии, она училась у меня, не сказать, чтобы очень развитая девочка, но тут, скорее, особенности характера, а не ума, то есть, например, плохо говорит, нескладно - и вдруг выскажет нечто такое оригинальное, что отличникам сроду не додуматься, они дружили, приятно было смотреть, она ждала его два года, пока он был в армии, причем, насколько мне известно, никакого слова он с нее не брал и она ему никаких обещаний не давала, то есть ничем не была связана, тем не менее она его ждала, дождалась, и вот свадьба, и через три дня, то есть я даже ошарашена была: ну, неделя, месяц, полгода, - нет, через три дня она уходит от него, не объясняя причин, не знаю, может, тут ваш пресловутый секс виноват, несовместимость и тому подобное, но я, извини, Нина, имею некоторый опыт и знаю, что эта несовместимость вполне может быть преодолена, и вам, Сергей, это тоже должно быть известно, причем побольше моего, у вас, я думаю, опыт достаточно богатый, и в этом нет ничего дурного, и в этом, может быть, как раз гарантия того, что называют старомодным словом верность, за Нину же я вполне могу поручиться, поскольку она в меня, я это знаю точно, а я, без похвальбы скажу, не склонна была - и до сих пор - к чему-то там, то есть принципы для меня святое дело, и если приходится менять по ходу времени какие-то постулаты, какие-то частные мысли, то мировоззрение мое...
Нина очень завидовала мне, когда я, после ухода Евгении Иннокентьевны, полчаса буквально катался по полу от хохота - вырвалось долго сдерживаемое.
- А я вот не могу смеяться. Я это каждый день слышу. Одно и то же. Она странная. То есть не странная... Ведь эта история про солдата и уход молодой жены через три дня, этой истории десять лет. Понимаешь, у обычных людей новое приходит в душу, в ум, а старое понемногу - в архив. Иногда только вдруг - вспомнится. Она же ничего не забывает, все в ней живет одновременно. До смешного - в магазине вдруг пятисотенные начинает считать за пятидесятирублевки. Ее обманывают, она приходит - плачет. Она и замуж второй раз не вышла, потому что для нее мой отец - будто только сейчас дверью хлопнул и, может, еще вернется. Нет, правда, я знаю, она надеется. Отец довольно плохо живет с новой семьей. Они даже, кажется, встречались тайком, представляешь? Он бы, может, и вернулся, но там навешал на себя: дача, квартира, машина, двое детей, жена цепкая... А она ждет. Она держит себя в форме: бегает, гимнастика и все такое. Если подумать: романтическая история. Сюжет для лирической комедии.
- Иди ко мне, - сказал я.
И еще один визит был не только вне программы, но и совсем неожиданный, непонятный. Ко мне заявилась моя вторая жена - та самая, которая ушла от меня сперва к Фазану, задушевному и несчастному, Царство ему небесное, а потом нашла всемирно известного психиатра.
Это было примерно за две недели до нашей свадьбы, точнее бракосочетания. (Я, кстати, мог бы устроить оформление документов в три дня, но мне почему-то захотелось, чтобы как все граждане: подать заявление, постояв в очереди, выслушать напутствия, выждать положенный срок, мне это доставило какое-то особенное удовольствие.) Я вернулся после своих дел довольно поздно, хотел поужинатъ и отвезти Нину домой - после первой ночи и до самого дня получения документов она ни разу не оставалась у меня на ночь. Нина сказала:
Это было примерно за две недели до нашей свадьбы, точнее бракосочетания. (Я, кстати, мог бы устроить оформление документов в три дня, но мне почему-то захотелось, чтобы как все граждане: подать заявление, постояв в очереди, выслушать напутствия, выждать положенный срок, мне это доставило какое-то особенное удовольствие.) Я вернулся после своих дел довольно поздно, хотел поужинатъ и отвезти Нину домой - после первой ночи и до самого дня получения документов она ни разу не оставалась у меня на ночь. Нина сказала:
- Тебя там какая-то женщина ждет.
- Какая? Долго ждет?
- Часа три.
- Что?! И ты ее не выгнала?
- Ей хорошо, она пьет коньяк и слушает радио. Она хотела со мной говорить, но я терпеть не могу говорить с пьяными. Я сказала ей об этом - и ушла читать. Она пыталась еще, мне пришлось повторить. Она успокоилась, сидит одна.
Я поцеловал Нину, прошел на кухню.
Моя вторая жена уже не только пила коньяк, но и кушала. Она достала из холодильника холодную вареную курицу и вот, отломив курью ногу, рвала ее белыми крепкими зубами, вытирая жирный рот рукавом белой блузки.
- Чем обязан? - спросил я.
- Просто зашла, - сказала она, интересуясь, кажется, курьей ногой больше, чем мною, и, может, сожалея, что приходится говорить, вместо того чтобы спокойно поужинать.
- Всё-таки какая-же ты сволочь, - невнятно сказала она, жуя.
- Что?
- Все-таки лучше мужика я не знала, - повторила она, прожевав и икнув.
- Ты пришла, чтобы мне это сказать?
- Только это. Сказать и уйти. Без эмоций. Просто сказать. Иногда язык чешется до смерти: хочется произнести какую-нибудь фразу. У тебя бывает? Сижу раз на заседании кафедры, и смертельно охота сказать вслух матом: ".....!" Совершенно непонятно почему. И настроение нормальное, и погода ничего, и вообще - а вот вдруг! До истерики! Хоть рот зажимай. Ну? Пришлось сделать вид, что живот скрутило или - ну, мало ли, по женской части, в общем, выбежала в сортир, там никого, и я громко: ".....! .....! .....!" Раз двадцать. Только тогда успокоилась.
- Ты потише.
- Ах, да, там девушка. Невеста. Или уже жена. Совсем юная. С горшка снял, воспитал, чистой-невинной взял. Мужчины некоторые, истаскавшиеся сами которые, обожают такие варианты.
Я глядел на нее и думал: странно. Вот она, моя тонкая умом и талией филологиня. Чем старше становится, тем почему-то грубее, презрительнее, что ли, по отношению и к себе, и к другим - а сейчас и вовсе похожа на подпившую мясо-молочную продавщицу, пришедшую излить матерные обиды своему хахалю.
- Ну и сказала бы свои слова, если язык чешется, дома, когда мужа нет.
- Они - адресные. Лучше тебя мужика я не знала. Лучше тебя мужика я не знала. Лучше тебя мужика я не знала...
Она повторяла это действительно без эмоций, без интонации, словно вела счет чему-то неведомому: "Первый... Второй... Третий... Сто пятнадцатый..." - устав при этом считать.
- Что ж, - сказал я. - Спасибо. И до свидания.
Мягко сказал. Хотя подумал вдруг: ведь это из-за тебя, тварь ты продажная, которую я, по несчастью, любил когда-то, то есть не только из-за тебя, но и из-за тебя тоже, я пришел в нынешнее состояние, когда - счастлив, но словно предсмертно счастлив, потому что должен убить самую красивую и умную женщину, какую только встречал. Должен - решено и подписано. И твоя подпись, мразь ты такая, тоже есть!
- Я должна объяснить тебе загадку, которая тебя мучает. Я должна объяснить, почему я от тебя ушла. Я хотела объяснить это твоей чувихе - или жене, извини, я немного выпимши, чтобы она тоже - руки в ноги и тикать. Сейчас объясню.
Объяснять она собралась обстоятельно и со вкусом: налила коньячку, вынула сигарету - чтоб выпить, закурить - и начать.
Я выплеснул коньяк в мойку, мягким, но точным движением выхватил из ее пальцев сигарету, сломал, бросил в пепельницу, полную окурков.
- Пошла прочь, гадина, или я тебе в морду дам.
- Дай! Дай! - вскочила и завизжала она совсем уж как базарная торговка. - Дай, убей - чтобы я не боялась тебя! Я всегда хотела, чтобы ты меня лучше бил, делал что-то такое - чтобы не ждать, чтобы не так страшно было! Я и сейчас тебя боюсь, не сейчас, тут, а там, где живу, я оттуда тебя боюсь что ты придешь и мщения потребуешь. Это не-вы-но-си-мо! - орала она мне в лицо, брызгая слюнями и ошметками непрожеванной курятины.
Я взял ее за холку (кофточка затрещала) и, подбадривая пинками, вывел на лестницу и захлопнул дверь. Она звонила, стучала, в общем, колобродила как могла, но скоро устала, умолкла. Послышались шаги. Домой. К мужу-психиатру. Авось подлечит.
- Это и есть твоя вторая жена? - спросила Нина.
- Да.
- И ты ее любил?
- Да.
- А теперь нет?
- Я же рассказывал.
- Помню. Она тебя бросила. Ни с того ни с сего. Но ведь не так уж много времени прошло. А ты говорил с ней как с совсем чужой женщиной. Ты так обиделся на нее?
- Да.
- А я вот не умею обижаться. Совсем не умею. Абсолютно.
- Ладно. Отвезу тебя домой, хорошо?
- Ты голодный.
- Нет.
- Почему бы мне не остаться? Мать спокойно отнесется к этому. И даже если я совсем к тебе перееду.
- До свадьбы - нет. Это мой маленький каприз.
- Не понимаю. Оригинальничаешь ты, что ли?
Она задавала вопросы, потому что у нее была необходимость спрашивать, но спросить, конечно, хотела о другом: в чем смысл истерических криков моей второй жены? Что она собиралась мне объяснить? Я мог бы подсказать ей: не мучайся, спроси. При условии, если смог бы ответить.
Оставалось совсем немного до нашего тихого бракосочетания - и тут начались странности.
На мое дело, в котором я компанействовал со Стасиком Морошко, а также на все другие дела и предприятия, где я хоть малой толикой участвовал, одновременно напустились налоговые инспекции, различные городские и районные комиссии, включая даже комиссию по охране природы. Дураком надо быть, чтобы не увидеть в этом целенаправленную кампанию, а направление цели - я собственной персоной.
Пришлось взять за грудки Стасика Морошко: неужели ему настолько маниакально полюбилась моя любимая, что он на все готов, лишь бы навредить мне? Стасик заверещал, что он не самоубийца, не такой идиот, чтобы топить себя вместе со мной. Будь спокоен, сказал он, сам слегка успокоившись, когда мне понадобится тебя убрать, я тебя уберу. Но я ж реалист и понимаю, что сейчас этим ничего не добьюсь. Юная невеста тебя любит - и даже дохлому тебе будет верна. А вот когда она от тебя приустанет, когда ты ей надоешь потому что не бывает так, чтобы жить с человеком - и он бы не надоел, вот тогда...
Я стал раскидывать мозгами - и раскидывал, надо сказать, недолго. Конкурентов и недоброжелателей у меня хватает, но всем известно, что я могу за себя постоять (и еще кое-кто может за меня постоять), поэтому связываться со мной - себе дороже. Значит, остается один-единственный непреложный вариант: Александр Сергеевич Петров, и никто иной. Он свой человек в милицейских кругах, ему ничего не стоит получить обо мне и моих делах достаточную информацию. И - спустить на меня борзых, а борзые только рады.
Предполагаю, что Александр Сергеевич, художник, поэт и целитель, гуманист до мозга костей и вообще человек почти возрожденческого душевного многообразия, не сразу решился вот так вот грубо со мной поступить. Он мучался совестью. Он страдал. Он понимал, что это не совсем хорошо: ради женщины (и пусть даже ради хорошей и большой любви) - подличать. А потом его осенило: жизнь одна, годы уходят - и уходит счастье, которое он нашел с таким трудом и которое, как ему представлялось, может стать наградой за все его постылые предыдущие годы.
Что ж, придется его навестить.
Но он навестил меня сам. Он встретил меня у подъезда около одиннадцати вечера, когда я отвез Нину и вернулся домой.
- Ба! - весело поприветствовал я его. - Воистину на ловца и зверь бежит. Мудры русские поговорки. Вы любите русские поговорки? Вы любите вообще русский народ?
Он промолчал. Молча дождался, пока я поставлю машину, молча поднялся со мной на девятый этаж (лифт не работал), не проявив, кстати, никаких признаков усталости, одышки, а я шел очень быстро, почти бежал. Нет, не отстал Александр Сергеевич, и когда я открывал дверь, он стоял за моим плечом.
Молча вошел в квартиру, молча прошел, увидел кресла для утопающих и миновал их, сел на венский стул возле большого письменного стола (стол академический, широкий, двухтумбовый, может, даже красного дерева или карельской березы - не разбираюсь в этом; рабочие, втаскивавшие его, ругались: "Тяжельше пианина, сволочь!" Я сам, когда был студентом, подрабатывал грузчиком в мебельном магазине - имея там, конечно, знакомство в виде молоденькой замдиректорши - и очень их понимал: пианино у профессионалов плеча и руки считается одним из самых неудобных, тяжелых и громоздких грузов).
- Кофе, чай? - спросил я.
- Я бы выпил покрепче. Водки! - упредил он меня, полагая, наверное, что я по-купечески открою винные погреба и начну хвастаться коллекционными напитками.