– И что из этого?
– Обычно они ломают стекло или взламывают замок, как это предположили вы. Иногда они снимают с петель дверь. В арсенале у обычного вора-взломщика есть сотни способов проникновения в помещение, и все они гораздо сподручнее, чем использование отмычек.
– Это был не простой вор-взломщик.
– О да, теперь я это вижу, – сказал Лоубок. – Этот парень еще тот артист. Сами посудите: он умудряется выглядеть вашей копией, несет какой-то непонятный вздор, требуя назад свою жизнь, является в дом вооруженным пистолетом, пользуется инструментом вора-взломпщка подобно артисту, исполняющему роли профессиональных взломщиков в фильмах с криминальным сюжетом а-ля Голливуд, получает две пули в грудь, а ему хоть бы хны, теряет море крови, но не умирает, а встает и уходит. Он очень дерзок, этот парень, но он еще и очень таинствен. Эту роль мог бы сыграть Энди Гарсия или Рей Лиотта, который играл в "Хороших парнях".
До Марти вдруг дошло, к чему клонит детектив и зачем он это делает. Ему бы следовало догадаться об этом раньше, но он не врубился, так как это было слишком очевидно. Марти-писатель искал более экзотическое и сложное объяснение с трудом скрываемому недоверию и враждебности Лоубока, тогда как тот шел по проторенной дорожке избитых клише.
Детектив вскоре преподнес им еще один неприятный сюрприз. Вновь наклонившись к столу и глядя Марти прямо в глаза он спросил:
– Ваши девочки держат дома животных, мистер Стиллуотер?
– Шарлотта держит. Нескольких.
– Странная коллекция домашних животных. Пейдж холодно произнесла:
– Шарлотта не считает их странными.
– А вы?
– Тоже не считаю. Какое это имеет значение, странные они или нет?
– Они у нее давно? – поинтересовался Лоубок.
– Одни – давно, другие – не очень, – ответил Марти, сбитый с толку новым витком продолжающегося интервьюирования.
– Она их любит?
– Да. Очень. Как всякий ребенок. Любит такими данными, как они есть.
Кивая головой и постукивая ручкой по тетради, Лоубок сказал:
– Еще один дерзкий выпад, и тоже очень убедительный. Если вы детектив и при этом сомневаетесь в правдивости всего этого сценария, вашего скептицизма отнюдь не убавится, узнай вы, что самозванец уничтожил всех домашних животных вашей дочери.
У Марти замерло сердце.
– Нет, только не это. Неужели маленький бедный Уискерс, Лоретта, Фред, все они? – произнесла Пейдж голосом, полным страдания.
– Мышь задушена и мертва, – сказал Лоубок, глядя прямо на Марти. – У хомяка свернута шея, черепаха раздавлена ногами, жук также. Про остальных не знаю, я не рассматривал их так внимательно, как этих животных.
Марти охватила ярость, и он сжал под столом пальцы в кулаки. Он знал, что Лоубок считает, что это он убил животных, просто для того, чтобы придуманная им ложь выглядела правдоподобно. Никто ведь не поверит в то, что любящий отец способен затоптать ногами любимицу дочери – маленькую черепашку и свернуть шею хорошенькому маленькому хомячку ради какой-то низменной цели, которая, по мнению Лоубока, двигала Марти; поэтому детектив ошибочно полагал, что это сделал Марти для того, чтобы снять с себя вину и ввести полицию в заблуждение.
– Шарлотта умрет от горя, – сказала Пейдж. Марти чувствовал, как в нем вскипает ярость. Он чувствовал, что к лицу прилила краска, будто он целый час пробыл в солярии. Уши тоже горели огнем. Он знал, что детектив примет его гнев за стыд, который, в свою очередь, является свидетельством его виновности.
Когда на губах Лоубока вновь заиграла мимолетная улыбка, Марти очень захотелось дать ему по зубам.
– Мистер Стиллуотер, поправьте меня, если я ошибаюсь, не ваша ли книга попала недавно в список бестселлеров среди книг в мягком переплете? По-моему, это была перепечатка вашей книги, вышедшей в прошлом году в твердой обложке.
Марти не ответил ему.
Лоубок и не требовал ответа. Он продолжал.
– А через месяц или что-то около того выйдет ваша новая книга, которая, как полагают некоторые будет вашим первым бестселлером в твердой обложке И вы, наверное, работаете сейчас над новой книгой Я видел часть рукописи на вашем столе в кабинете Думаю, раз уж в вашей карьере уже была парочка удачных прорывов, нужно продолжать в том же духе, полностью воспользоваться моментом.
Пейдж хмурилась, казалось, до нее начинало доходить немое толкование детективом вины Марти. Обычно она обладала хорошей выдержкой, и Марти было интересно, какой будет ее реакция, когда Лоубок сформулирует свои идиотские обоснования его вины. Сам он едва сдерживался, чтобы не ударить детектива.
– Если о тебе пишут в журнале "Пипл", это обычно помогает карьере, – продолжал Лоубок. – А когда "Мистер-убийца" сам становится жертвой нападения некоего очень таинственного убийцы, он, конечно же, попадает в центр внимания прессы, да еще как раз в поворотный момент своей карьеры.
Пейдж вздрогнула, как от пощечины.
Ее реакция привлекла внимание Лоубока. Он спросил:
– Что, миссис Стиллуотер?
– Вы не смеете думать, что…
– Думать о чем?
– Марти не лжет.
– Разве я сказал, что он лжет?
– Он ненавидит эти рекламные штучки.
– Выходит, люди из журнала "Пипл" были чересчур настойчивы.
– Посмотрите на его шею! Она покраснела и опухла, а через несколько часов вся покроется шрамами. Вы не можете думать, что он это сделал себе сам.
– А вы в это верите, миссис Стиллуотер? – спросил Лоубок.
И тут сквозь стиснутые зубы она произнесла то, что не мог себе позволить произнести Марти:
– Вы надутый осел.
Делая вид, что потрясен услышанным, что он и представить себе не мог, чем заслужил такую враждебность по отношению себе, Лоубок сказал:
– Миссис Стиллуотер, всегда найдутся циники, считающие, что удушение симулировать легче всего. Ранить себя в руку или ногу тоже довольно-таки убедительно, но тут всегда существует опасность небольшого просчета. Можно неосторожно задеть артерию и потерять больше крови, чем хотелось бы. Что же касается умышленного нанесения себе огнестрельных ранений, то тут велик риск того, что пуля попадет, скажем, не в кость, а проникнет глубоко в ткань. Не исключается и шоковое состояние.
Пейдж вскочила на ноги так резко, что опрокинула стул.
– Убирайтесь вон!
– Простите, что вы сказали?
– Сейчас же убирайтесь вон из моего дома, – повторила она.
Марти сознавал, что этим они отметают последнюю слабую надежду на то, что убедят детектива и заручатся покровительством полиции, но ярость взяла верх. Его била дрожь. Он встал и сказал:
– Моя жена права. Возьмите своих людей и уходите, лейтенант.
Оставаясь на месте и этим бросая им вызов, Сайрус Лоубок сказал:
– Покинуть ваш дом прежде, чем мы закончим расследование?
– Да. Не важно, закончили вы его или нет.
– Мистер Стиллуотер… Миссис Стиллуотер… вы отдаете себе отчет в том, что заявлять о несовершенном на деле преступлении противозаконно?
– Мы не заявляли о мнимом преступлении, – сказал Марти.
– Единственной фальшивкой здесь являетесь вы, лейтенант. А вы сознаете, что изображать из себя полицейского офицера противозаконно? – сказала Пейдж.
Было великим удовольствием наблюдать за тем, как Лоубок покраснел от гнева, как его глаза сузились, а губы сжались от нанесенного ему оскорбления. Самообладание, однако, не покинуло его.
Медленно поднимаясь со стула, он произнес:
– Учтите, что если кровь на ковре окажется не вашей, а, скажем, какого-нибудь животного, лабораторный анализ сможет это легко установить.
– Я не сомневаюсь в возможностях и компетентности судебной медицины, – заверил его Марти.
– Да, конечно, вы же работаете в детективном жанре. Судя по публикациям в журнале "Пипл", вы проводите большую исследовательскую работу, помогающую написанию ваших романов.
Лоубок закрыл свою записную книжку.
Марти ждал.
– Мистер Стиллуотер, вы в курсе, сколько крови в человеческом организме, скажем, в таком, как ваш?
– Пять литров.
– Правильно. – Лоубок положил записную книжку на пластиковый пакет, в котором лежала кожаная сумка с отмычками. – По моим предположениям, на ковре от одного до двух литров крови, то есть от двадцати до тридцати процентов всей крови двойника. Я бы даже сказал, до сорока процентов. И знаете, что бы я ожидал увидеть рядом с этой кровью, мистер Стиллуотер? Я бы ожидал увидеть тело, из которого она вытекла, так как, ей-богу, никакого воображения не хватит на то, чтобы представить себе, что человек, раненный так тяжело, мог просто так исчезнуть.
– Я вам уже говорил, что и сам этого не понимаю.
– Очень таинственно. – Пейдж произнесла эти слова с насмешкой, передразнивая детектива.
Марти считал, что во всей этой неразберихе есть, по крайней мере, один положительный момент: вера Пейдж, несмотря на то, что разум и логика диктовали сомнение, то, как она яростно и решительно защищала его. Он никогда еще не любил ее так сильно, как сейчас.
– Если окажется, что кровь на ковре человеческого происхождения, возникнет много вопросов, требующих дальнейшего расследования, хотите вы этого или нет. Точнее сказать, какими бы ни были результаты лабораторных исследований, мы еще с вами увидимся.
– Мы просто ждем не дождемся новой встречи – сказала Пейдж. Она говорила спокойно, без раздражения. Лоубок вдруг перестал быть угрозой предстал перед ней в комическом свете.
Ее настроение перешло к Марти. Он понял, что это внезапное и неосознанное веселье, этот черный юмор был не чем иным, как их реакцией на невыносимое напряжение последних часов. Он добавил:
– Непременно заходите.
– Мы попьем хорошего чайку, – сказала Пейдж.
– С лепешками.
– С пышками.
– С булочками и пирожными.
– И обязательно приведите с собой жену, – сказала Пейдж. – Мы люди терпимые. С широкими взглядами. Будем рады видеть ее, даже если она нам не подстать.
Марти чувствовал, что Пейдж вот-вот расхохочется. Он и сам был близок к этому, хотя и понимал, что это ребячество. Ему пришлось применять всю свою выдержку, чтобы прекратить смеяться над Лоубоком, пока тот шел к выходу, не заставить его пятиться – назад подобно тому, как профессор фон Хельсинг заставил отступить графа Дракулу, размахивая перед его носом крестом.
Удивительно, но эта их фривольность расстроила детектива больше, чем их гневные выпады или настойчивые просьбы рассматривать двойника как реально существующее лицо. Было заметно, что он усомнился в своей правоте и, казалось, хочет предложить им вновь сесть и начать все сначала. Однако такая слабость, как сомнение в своей правоте, была настолько нехарактерной для него, что он быстро отринул ее.
Неуверенность в себе быстро сменилась обычным самодовольством, и он сказал:
– Мы заберем с собой пистолет двойника и ваше оружие, пока вы не представите на него необходимую документацию.
Марти с ужасом представил себе, что они нашли "беретту" в кухонном шкафу, "моссберг" под кроватью в спальне, а также все остальное оружие, и он остается вообще невооруженным.
Однако, перечисляя оружие, Лоубок упомянул только "смит-уэссон", "корт" и "Ml6".
Марти с трудом сдержал вздох облегчения.
Пейдж отвлекла Лоубока от его занятия, произнеся сердито:
– Лейтенант, вы когда-нибудь выкатитесь отсюда.
Лицо детектива перекосилось от злости.
– Будьте любезны повторить свою просьба в присутствии двух свидетелей-полицейских, миссис Стиллуотер.
– Вас все еще продолжает преследовать страх перед судебными исками? – задал риторический вопрос Марти.
– С превеликим удовольствием, лейтенант. Мне повторить свою просьбу в той же форме?
Слова, подобные тем, что Пейдж произнесла в адрес Лоубока, она произносила впервые. Марти не мог припомнить ничего подобного, ну разве что в очень интимной обстановке. Это означало, что гнев Пейдж не прошел, хотя она и скрывала его под маской веселости и фривольности. И это было хорошо. Ей понадобится злость, чтобы пережить эту ночь. Она поможет ей обуздать страх.
***Он закрывает глаза и пытается обрисовать свою боль. Это огонь. Красивое яркое филигранное кружево, калено-белое с оттенками красного и желтого. Она начинается в основании шеи, пронзает спину, опоясывает бедра, грудь и живот.
Составляя отчетливый зрительный образ боли, он лучше представляет себе свое состояние. Улучшается оно или ухудшается. Его, по сути, интересует одно: как быстро он поправляется. Это не первое его ранение, правда, предыдущие были не такие серьезные, и он знал, чего ему ждать: слишком долгое выздоровление не пойдет ему на пользу.
Боль была ужасной в течение одной-двух минут после ранения. Она вгрызалась в его внутренности подобно чудовищному утробному плоду, ищущему из них выхода.
К счастью, у него поразительно высокий, уникальный предел терпимости к боли. Его знание того, что на смену агонии вскоре придет более терпимая боль, также придавало ему мужества.
К тому времени, когда он ковылял через черный ход к своей "хонде", кровотечение полностью прекратилось. Теперь он испытывает приступ голода, который изнуряет его больше, чем боль от ран. Желудок сводит, затем спазмы прекращаются, но сразу же начинаются вновь.
По дороге из своего дома, в машине, в самый разгар ливня, рассекая мутные потоки воды, он испытывает такое чувство голода, что его начинает трясти. Это не простой озноб, вызванный желанием поесть, а изматывающая его дрожь, которая заставляет зубы сжиматься.
Его удивительный обмен веществ придает ему силу, поддерживает его жизненную энергию на высоком уровне, избавляет от необходимости спать каждую ночь, позволяет выздоравливать с поразительной быстротой – одним словом, это кладезь различных физических благодатей. Однако и у него есть определенные требования. Даже в обычный день у него аппетит равен аппетиту двух лесорубов. Когда он лишен сна, ранен или испытывает какие-либо чрезвычайные нагрузки, просто голод переходит в волчий аппетит, а тот в свою очередь – в невыносимую потребность насытиться, что не позволяет ему думать ни о чем ином, кроме пищи.
И хотя в салоне "хонды" полно пустых пакетов и сумок из-под еды, нигде нет и намека даже на небольшой кусочек съестного. На последнем отрезке пути от гор Сан-Бернардино в долину округа Орандж он лихорадочно уничтожил все до последней крошки. Кусочки высохшего шоколада, капли горчицы, масла, жира не могли бы подкрепить его силы и компенсировать даже ту энергию, которую бы он затратил, ползая в темноте, чтобы найти и слизать их.
Когда он добирается до ресторана быстрого обслуживания с окошком для выдачи заказа, ему кажется, что в центре его брюшной полости холодная пустота, в которой он растворяется. Она все пустеет и пустеет, становится все холоднее и холоднее, будто его организм ест себя, чтобы восстановиться, разлагая две клетки и создавая только одну. Он кусает свою руку в отчаянной попытке облегчить изматывающую его боль, вызванную голодом. Он представляет себе, как он рвет на куски свою собственную плоть и с жадностью высасывает и глотает свою горячую кровь. Все, что угодно, лишь бы облегчить свод страдания, все, что угодно, не важно каким омерзительным это может показаться. Но он сдерживает себя, потому что, охваченный этим диким приступом нечеловеческого голода, он почти уверен, что от него осталась только кожа да кости. Он ощущает себя совершенно пустым и хрупким, как тончайший стакан с новогодним орнаментом, и верит в то, что может раствориться и превратиться в тысячи безжизненных кусочков, как только его зубы прокусят высохшую кожу.
Окошко заказов "Мак-Дональдса" оснащено стареньким переговорным устройством, по которому голос невидимого официанта дрожит и кажется неестественным. Киллер уверенно заказывает столько еды, сколько было бы достаточно для персонала небольшого офиса: шесть чизбургеров, биг-маки, жареный картофель, два бутерброда с рыбой, два шоколадных коктейля с молоком и большие стаканы с кокой; его обмен веществ, если его не подпитывать, быстро ведет не только к истощению, но и обезвоживанию организма.
Его машина окружена множеством других машин, стоящих в очереди к окошку. Очередь движется слишком медленно. Ему приходится ждать, так как его запачканная кровью одежда и простреленная рубашка не позволяют войти в ресторан или магазин и получить желаемое, не вызвав к себе повышенного интереса окружающих.
Кровотечение прекратилось, но два пулевых ранения еще не зажили. Эти зияющие дыры, в которые он мог вставить на довольно-таки большую глубину большой палец, вызвали бы больший интерес, чем окровавленная рубашка.
Одна из пуль полностью прошла через него, задев спину и позвоночник. Он знает, что это отверстие на спине больше обеих дыр в груди. Он чувствует, как растягиваются рваные клочья раны, когда спина прикасается к сиденью машины.
Ему повезло, что ни одна из пуль не задела сердце. Он бы не выжил. Ему страшны только ранения в сердце и голову.
Подъехав к окошку, он расплачивается с кассиром деньгами, взятыми у Джека и Френни в Оклахоме двое суток тому назад. Чтобы молодая женщина окошке кассы не увидела, что его трясет, он, передавая ей деньги, изо всех сил пытается унять сильную дрожь. Он не смотрит ей в лицо, повернув голову в сторону, и она не видит его изуродованную грудь, бледное лицо, обезображенное страданием.
Официантка протягивает ему его заказ в нескольких белых пакетах, он, не глядя на нее, берет их и сгружает на сиденье рядом с местом водителя. Он с трудом удерживается от того, чтобы не разорвать пакеты и тотчас же не накинуться на еду. Ему хватает ума, чтобы понять, что таким образом он задержит очередь.
Он паркует машину в самом темном углу стоянки, выключает фары и "дворники". Бросает беглый взгляд в зеркало заднего обзора, видит свое исхудалое лицо и понимает, что за прошедшие часы потерял несколько килограммов. Глаза ввалились, а под ними большие черные круги. Он приглушает насколько это возможно свет на панели управления, но мотор не выключает, так как ему в его ослабленном состоянии необходимо тепло нагревателя. Теперь он в надежном укрытии. Капли дождя, стекающие по стеклу, мерцают в отраженном свете неоновых огней, укрывая его от любопытных взглядов.