Наконец, подошло время для продолжения переговоров с Фай-брасом. Члены Совета встретились с делегацией Соул Сити за круглым столом в самой большой комнате дворца Джона. Сэм хотел бы отложить переговоры, так как Джон находился в еще более мрачном настроении, чем обычно. Одна из его женщин попыталась прикончить его, как он заявил. Прежде, чем он разбил ей голову об угол стола, она успела ранить его кинжалом в бок. Женщина умерла часом позже не приходя в сознание, и утверждение Джона, что она напала на него первой, пришлось принять без доказательств.
Джон страдал от раны и от стыда, считая позорным получить удар от женской руки. Свои страдания он усиленно заливал крепким бурбоном, используемым в качестве анестезирующего средства. Скорчившись в тяжелом дубовом кресле, обитом красной рыбьей кожей, он сжимал в одной руке объемистую посудину с виски, а в другой — дымящуюся сигару.
Речь держал Файбрас.
— Хаскинг верит в необходимость разделения белых и небелых людей. Постарайтесь понять его взгляды. Он искренне считает, что белые никогда с открытым сердцем и душой не смогут признать равными себе цветные народы — черных, полинезийцев, монголоидов и американских индейцев. Единственный путь, на котором небелые могут достичь мира, покоя и достойной жизни — путь разделения.
— Хаскинг был членом организации Черных Мусульман в период ее кризиса. Малькольм, вождь Черных Мусульман, покинул организацию. Он понял, что был несправедлив к белым. Далеко не все белые являлись дьяволами во плоти, расистскими чудовищами; это было совсем не так. Что касается Хаскинга, то он уехал из Штатов в Алжир, и здесь он обнаружил, что Источником расизма является не цвет кожи, а мировоззрение, внутренняя позиция человека.
«Едва ли это открытие является оригинальным», — подумал про себя Сэм, но не стал прерывать речь Файбраса.
— Затем начались выступления белых в Соединенных Штатах. Многие молодые люди отвергали предрассудки поколения их отцов и поддерживали черных в их борьбе. Они выходили на улицы и устраивали демонстрации в защиту негритянского населения. Они относились к черным с искренней доброжелательностью — не из чувства абстрактного долга, но потому, что черные являлись человеческими существами, а к любому человеческому существу следует питать доброжелательность и любовь.
— Хаскинг, однако, не испытывал теплых чувств к новому поколению белой американской молодежи, даже когда он пытался думать о них, как о человеческих существах. Его душа была разрушена ненавистью — так же, как и души белых американцев старшего поколения. Правда, он старался — искренне старался относиться с уважением к молодым белым, которые послали к дьяволу своих родителей и их расистское общество.
— Потом он умер — как умирают все, черные и белые. Он воскрес среди древних китайцев, которые считали себя избранным народом, главенствующим над другими расами. Жизнь среди них была для Хаскинга нелегкой.
Сэм вспомнил китайцев Невады и Калифорнии, маленьких желтокожих мужчин и женщин, поразительно работящих, тихих и покорных. Они копались в земле с утра до ночи; они таскали грузы, которые добрый хозяин не навалил бы даже на спину мула. Любой преступник, любой мерзавец мог оскорбить их; их мучили, оплевывали, насиловали, побивали камнями. Они не имели права на что-либо, не имели защитников или покровителей. И они никогда не роптали, не возмущались, они только терпели. Какие мысли скрывались за этими бесстрастными лицами? Может быть, они тоже верили в превосходство китайцев над белыми дьяволами? Почему же они никогда не отвечали ударом на удар — ни один из них? Если бы кто-то из них осмелился поступить так, его прикончили, но, по крайней мере, он умер бы как человек.
Но китайцы полагались на ход времени; время являлось их союзником. Если время не принесло удачи отцу, оно могло подарить ее сыну. Или внуку.
Файбрас продолжал:
— Наконец, Хаскинг сделал челнок и поплыл вниз по течению Реки. Преодолев много тысяч миль, он оказался среди африканских негров семнадцатого века. Эти люди были предками зулусов и до миграции на юг Африки они обитали в центральной части континента. Спустя некоторое время, он покинул их тоже. Обычаи этого племени были слишком отталкивающими, слишком кровавыми и жестокими для человека двадцатого столетия.
— Затем он жил в области, населенной белыми охотниками позднего каменного века. Эти люди хорошо приняли Хаскинга, но он искал свой собственный народ, американских негров. Итак, он двинулся дальше и попал в руки древних арабов, бежал, был обращен в рабство древними евреями, снова бежал, нашел маленькую общину американских негров, рабов времен гражданской войны, и жил с ними счастливо несколько лет. Но их рабская покорность судьбе и обстоятельствам, которую Хаскинг называл «духом дядюшки Тома», раздражали его. Он снова отправился в путь вниз по Реке и жил с разными другими народами. Наконец в один прекрасный день на страну, в которой он нашел себе очередное пристанище, напали светловолосые белолицые люди — древние германцы или викинги. Он сражался с ними — и погиб.
— Он воскрес здесь. К этому времени Хаскинг был убежден, что самыми счастливыми и благополучными странами в долине Реки являлись те, которые населяли люди с одинаковым цветом кожи, со сходными обычаями, жившие на Земле в один и тот же период времени. Он сделал еще одно заключение. Люди здесь не изменились. На Земле можно было надеяться на прогресс. Старое поколение уходило из жизни, и молодежь постепенно освобождалась от расовых предрассудков. Но здесь отсутствовали перемены. Каждый человек — или группа людей — шли по своему традиционному пути. Только по счастливой случайности Хаскинг мог найти здесь своих современников — черных и тех белых, которые отвергали расизм. Конечно, древние белые народы ничего не имели против черных; но их образ жизни является слишком странным для цивилизованного человека.
— Итак, к чему же вы пришли, мистер Файбрас? — спросил Сэм.
— Мы хотим создать страну с однородным населением. Мы не можем найти всех чернокожих американцев второй половины двадцатого века, но мы хотим, по крайней мере, собрать как можно больше черных. Мы знаем, что в Пароландо около трех тысяч негров. Мы желали бы обменять наших дравидов, арабов и прочих жителей, не относящихся к чернокожей расе, на ваших негритянских граждан. Хаскинг делал подобные предложения всем нашим соседям, но у него нет рычагов воздействия на них.
Король Джон выпрямился в кресле и громко сказал:
— Это означает, что он не имеет чего-либо, что ваши соседи хотели бы получить?
Бросив на Джона холодный взгляд, Файбрас сказал:
— Да, это так. Но наступит день, когда они станут более внимательно прислушиваться к нашим просьбам,
— Вы имеете в виду — когда у вас будет достаточно стального оружия? — бросил Сэм.
Файбрас пожал плечами.
Джон со стуком опустил свою пустую чашу на стол.
— Ну что ж, мы тоже не хотим ваших арабов, или ваших дравидов, или любого другого дерьма из вашего Соул Сити! — вскричал он. — Но я скажу вам, чего мы хотим! За каждую тонну бокситов или за унцию платины мы готовы давать вам одного нашего негра! Вы можете оставить у себя своих сарацинских язычников — или утопить их в Реке, это ваше дело!
— Подождите минуту, — сказал Сэм. — Мы не имеем права гнать своих граждан прочь. Если найдутся добровольцы — прекрасно. Но применять насилие мы не будем. Здесь демократическое государство.
В ответ на яростную вспышку Джона лицо Файбраса помрачнело.
— Я не имел в виду, что вы станете гнать кого-нибудь из своей страны, — сказал он. — Вам известно, что мы не рабовладельцы. Мы хотим произвести добровольный обмен — одного на одного. Племя ваххабитов, которых представляют в нашей делегации Фаз-хули и Абд ар-Рахман, чувствует себя нежеланными гостями в Соул Сити. Они готовы переселиться туда, где им будет дана возможность организовать собственную автономную общину.
Сэм подумал, что это звучит по меньшей мере странно. Почему бы арабам не создать свою общину в Соул Сити? Или просто не уйти от Хаскинга? Одной из прелестей этого мира была полная независимость от вещей. Все, в чем человек нуждался, он мог унести на своей спине, а построить новый дом было нетрудно в любом месте побережья, где бамбук рос со скоростью двух дюймов в день. Возможно, Хаскинг хочет внедрить своих людей в Пароландо в качестве пятой колонны, которая в нужный момент окажет ему помощь?
Сэм сказал:
— Мы обсудим ваше предложение об обмене индивидуально с каждым из наших черных граждан. Это все, что мы можем сделать. Теперь, каковы намерения мистера Хаскинга относительно поставок необходимой нам руды и древесины?
— Поставки будут продолжаться — в обмен на железо и стальное оружие, — сказал Файбрас. Но Хаскинг думает повысить цены.
Сэм подумал, что это звучит по меньшей мере странно. Почему бы арабам не создать свою общину в Соул Сити? Или просто не уйти от Хаскинга? Одной из прелестей этого мира была полная независимость от вещей. Все, в чем человек нуждался, он мог унести на своей спине, а построить новый дом было нетрудно в любом месте побережья, где бамбук рос со скоростью двух дюймов в день. Возможно, Хаскинг хочет внедрить своих людей в Пароландо в качестве пятой колонны, которая в нужный момент окажет ему помощь?
Сэм сказал:
— Мы обсудим ваше предложение об обмене индивидуально с каждым из наших черных граждан. Это все, что мы можем сделать. Теперь, каковы намерения мистера Хаскинга относительно поставок необходимой нам руды и древесины?
— Поставки будут продолжаться — в обмен на железо и стальное оружие, — сказал Файбрас. Но Хаскинг думает повысить цены.
Джон грохнул кулаком по столу.
— Мы не дадим грабить себя! — заорал он. — Мы и так платим слишком много! Не пытайтесь прижать нас, Файбрас, иначе вы можете лишиться всего! Даже собственных жизней!
— Полегче, Ваше Величество, — сказал Сэм спокойно, и, обернувшись к Файбрасу, добавил: — Джон неважно себя чувствует. Пожалуйста, не придавайте значения его словам. Но кое в чем он прав. Эти споры могут завести нас слишком далеко.
Но в этот момент вскочил Абдулла и, ткнув пальцем в сторону Сэма, сказал:
— Вы, хонки, прекратите угрожать нам! Мы не потерпим оскорблений от вас, Мистер Белый! Нет! Особенно от человека, который написал книгу, где черных называют ниггерами! Нам не нравятся белые расисты, и мы не желаем иметь с ними дела!
— Успокойся, Абдулла, — сказал Файбрас, коснувшись ладонью плеча иегра.
Сэм издал звук, похожий на стон, и спросил:
— Вы читали «Гекльберри Финна», мистер Абдулла?
Абдулла, фыркнув, сказал:
— Я не читаю всякий хлам.
— Тогда вы не знаете, о чем вы говорите, не так ли?
Лицо Абдуллы потемнело. Файбрас усмехнулся.
— Я не имел желания читать этот расистский бред! — вскричал Абдулла. — Хаскинг говорил мне о вашей книге — и этого для меня вполне достаточно!
— Тогда сначала прочитайте ее, и мы вернемся к обсуждению этой темы!
— Вы издеваетесь надо мной? — сказал Абдулла. — Вам, что, неизвестно об отсутствии книг в этом мире?
— Ну что ж, значит вы навсегда потеряли возможность прочитать мою книгу, — сказал Сэм, стараясь сохранить спокойствие. Беседы с черными в подобном тоне были для него непривычны. — Во всяком случае, мои книги не относятся к тому сорту литературы, который можно обсуждать за чаем и выпивкой. Давайте обратимся к нашим спорным вопросам.
Но Абдулла продолжал распространяться о расистских книгах, которые написал Сэм. Наконец Джон, потеряв терпение, вскочил и рявкнул:
— Заткнись, неграсо!
Джон произнес эту фразу на эсперанто, добавив к слову негро (черный, негр) уничижительную частицу «ас». Всем было ясно, что он хотел сказать.
На мгновение все замерли, шокированные. Абдулла застыл с открытым ртом, затем захлопнул его и огляделся вокруг. Он выглядел почти триумфатором — похоже, он своего добился. Файбрас сурово сжал губы. Джон, упираясь в стол стиснутыми кулаками, нахмурился. Сэм выпустил клуб дыма из своей сигары. Он знал меру презрения Джона к людям — к каждому из них и всему человечеству в целом — и его способность изобретать оскорбительные слова. Джон не имел расовых предрассудков; за всю свою жизнь на Земле он видел не более полудюжины черных. Но он прекрасно знал, каким образом лучше всего оскорбить человека; это знание было его второй натурой.
— Я ухожу! — заявил Абдулла. — Я отправляюсь домой — и я готов держать пари на белоснежный цвет вашей кожи, мистер Джонни, что больше вы не увидите ни платины, ни алюминия.
Сэм поднялся на ноги и сказал:
— Подождите минуту. Если вы хотите извинений, я приношу их вам от лица всей страны.
Абдулла бросил взгляд на Файбраса. Тот равнодушно изучал потолок. Тогда Абдулла сказал:
— Я хочу извинений от него — и немедленно!
И он показал на короля Джона.
Сэм наклонился к Джону и тихо сказал:
— Слишком многое сейчас поставлено на карту, чтобы изображать гордого монарха, Ваше Величество. Кроме того, возможно, что вы — с вашими припадками ярости — являетесь просто игрушкой в их руках, деталью хорошо разработанного плана. Они что-то замышляют, готов держать пари. Проявите выдержку и извинитесь!
Джон нахмурился и заявил:
— Я не приношу извинений вульгарным простолюдинам — тем более этой языческой собаке!
Сэм хмыкнул и воздел к небу руки:
— Когда же ваша твердолобая ланкастерская голова смирится с мыслью, что тут не существует таких понятий, как королевская кровь и божественное право монарха делать все, что заблагорассудится? Что здесь мы все — простолюдины? Или все — короли?
Джон не ответил. Он встал и вышел из комнаты. Абдулла посмотрел на Файбраса и тоже двинулся к выходу.
— Ну, мистер Файбрас, что же дальше? — спросил Сэм. — Вы и ваши люди отправитесь домой?
Файбрас покачал головой.
— Нет, я не сторонник поспешных решений. Но наши переговоры придется приостановить до тех пор, пока Джон Ланкастер не принесет надлежащих извинений. Я даю вам время до завтрашнего полудня, чтобы вы решили этот вопрос.
Файбрас двинулся к выходу.
— Я поговорю с Джоном,— сказал Сэм, — но он упрям, как миссурийский мул.
Файбрас остановился.
— Меня беспокоит, что наши переговоры могут быть свернуты из-за того, что один человек не может сдержать свой язык, — сказал он. — И я не стремлюсь к осложнениям в нашей торговле, которые могут помешать строительству вашего Корабля.
— Вы заблуждаетесь, мистер Файбрас, — ответил Сэм. — Я не хотел бы угрожать, но предупреждаю — меня ничто не остановит. Я получу алюминий — даже если для этого мне придется выгнать Джона из этой страны или явиться к вам в Соул Сити с целым войском.
— Я понимаю вас, — кивнул Файбрас. — Но вы не хотите понять, что Хаскинг не собирается применять силу. Оружие нужно ему не для нападения, а для защиты. Он хочет, чтобы граждане нашей страны спокойно наслаждались жизнью в хорошо охраняемом государстве. И они будут получать удовольствие от жизни, потому что все они имеют одинаковые обычаи и одинаковые цели. Словом, все они будут являться черными.
— Ну, что ж... — протянул Сэм. Он помолчал минуту и затем, прежде, чем Файбрас направился к выходу, сказал: — Простите, мистер Файбрас... вы читали «Гекльберри Финна»?
— Конечно. Когда я был ребенком, я считал ее одной из величайших книг в мире. Потом уже обучаясь в колледже, я снова перечитал ее. Тогда я был взрослым и мог видеть ее недостатки, но, несмотря на это, я получил огромное наслаждение.
— Возмущает ли вас то, что я называю Джима ниггером?
— Вы должны вспомнить, что я родился в 1975 году на ферме вблизи Сиракуз, штат Нью-Йорк. В те времена жизнь сильно изменилась и эта ферма была собственностью еще моего пра-пра-прадеда. Он бежал из Джорджии в Канаду, работал на строительстве железной дороги, после Гражданской войны, вернулся в Штаты и завел ферму. Нет, я не в претензии на вас за то, что вы используете это слово. Негров открыто называли ниггерами в те времена, когда вы писали свою книгу, и белые не видели в этом ничего особенного. Хотя это слово было оскорбительным. Но вы изображали людей и их речь такими, какими они были в действительности. Я понимаю этическую основу вашего романа. Гек колеблется между требованиями гражданского долга и отношением к Джиму как к человеческому существу — и это последнее чувство побеждает. Вся ваша книга была обвинением рабству, обвинением феодальному обществу Юга — это ясно каждому глупцу. Почему же я должен упрекать вас за это?
— Тогда почему...
— Абдулла — его настоящее имя Джордж Роберт Ли — родился в 1925 году, а Хаскинг родился в 1938. Черные были тогда грязными ниггерами для большинства белых — правда, не для всех. Черные считали, что только с помощью насилия можно добиться гражданских прав — это стало основой их мировоззрения в те годы. Вы умерли в 1910, не правда ли? Но, по-видимому, вы встречали много людей, которые могли рассказать вам, что случилось потом?
Сем кивнул.
— В это трудно поверить. Насилие и бунты ничего не дали. Чтобы решить эту проблему должны были произойти изменения в обществе. Мне до сих пор трудно представить жизнь в конце двадцатого века — ее раскрепощенность и свободу.
Файбрас рассмеялся и сказал:
— Сейчас вы живете в обществе, которое, с точки зрения девятнадцатого века, является еще более раскрепощенным и свободным. Тем не менее вы адаптировались.
— Полагаю, что да, — ответил Сэм. — Но две недели полной наготы в первые дни после Воскрешения доказали, что люди никогда уже не станут прежними. В том, что касается наготы, во всяком случае. Кроме этого, сам неоспоримый факт Воскрешения опрокинул множество застывших концепций и устаревших взглядов. Хотя среди нас все еще хватает твердолобых упрямцев — вроде ваших мусульман — ваххабитов.