Харри проглотил кусок, взял бумажную салфетку и вытер уголки рта:
— У меня не было доказательств. К тому же я уже не работал в полиции. Это было не мое дело. Да и сейчас это не мое дело, Арнольд.
— Ну ладно. — Фолкестад подцепил вилкой кусочек мяса, поднял его и стал рассматривать. — Не то чтобы это было моим делом, Харри, но если подобное — не твое дело и ты больше не полицейский, то почему Институт судебной медицины присылает тебе копию отчета о вскрытии этого Рудольфа Асаева?
— Мм. Значит, ты его видел.
— Только потому, что я обычно забираю и твою почту, когда проверяю свою ячейку. Потому что администрация вскрывает всю почту. И потому что у меня, естественно, длинный любопытный нос.
— Вкусно?
— Я еще не попробовал.
— Давай же, он не кусается.
— И тебе того же, Харри.
Харри улыбнулся:
— Они поискали за глазным яблоком и нашли то, что мы искали. Маленькую дырочку в большом кровеносном сосуде. Кто-то мог, например, сдвинуть в сторону глазное яблоко Асаева, когда тот лежал в коме, одновременно ввести в уголок глаза шприц и вколоть ему воздушные пузыри. В результате — мгновенная слепота, а потом закупорка сосуда в мозгу, которую невозможно определить.
— Сейчас мне как раз особенно захотелось это съесть, — сказал Арнольд Фолкестад, состроив гримасу, и снова отложил вилку. — То есть ты доказал, что Асаева убили?
— Нет. Как я уже говорил, точную причину смерти установить невозможно. Но наличие дырочки показывает, что могло произойти. Загадкой, конечно, остается то, как убийца проник в больничную палату. Дежурный полицейский утверждает, что в тот период времени, когда мог быть произведен укол, мимо него никто не проходил. Ни врачи, ни посторонние.
— Тайна запертой комнаты.
— Или что-нибудь попроще. Например, дежурный полицейский покинул свой пост или заснул и по понятным причинам не захотел в этом признаться. Или он участвовал в убийстве напрямую либо косвенно.
— Если бы он оставил пост или заснул, то обстоятельства для убийства сложились бы удивительно удачно, а мы ведь в такое не верим?
— Нет, Арнольд, не верим. Но его могли выманить с поста. Или опоить чем-нибудь.
— Или подкупить. Ты должен допросить этого полицейского!
Харри покачал головой.
— Да господи, почему же нет?
— Во-первых, я больше не полицейский. Во-вторых, дежурный полицейский погиб. Это его убили в той машине под Драмменом. — Харри кивнул сам себе, поднял чашку с кофе и сделал глоток.
— Чтоб тебя! — Арнольд наклонился в его сторону: — А что в-третьих?
Харри подал знак Нине, чтобы она принесла счет.
— А я говорил, что есть третье?
— Ты сказал, «во-вторых», а не «а во-вторых». Как будто перечисляешь несколько пунктов.
— Н-да, придется подучить норвежский.
Арнольд склонил большую взъерошенную голову набок. И Харри увидел во взгляде коллеги вопрос: «Если ты не собираешься заниматься этим делом, то зачем рассказываешь мне все это?»
— Доедай, — велел Харри. — У меня лекция.
Солнце проскользнуло по бледному небу и мягко опустилось за горизонт, окрасив облака в оранжевый цвет.
Трульс Бернтсен сидел в машине и в ожидании наступления темноты вполуха слушал полицейскую волну. Он ждал, когда в доме над ним зажжется свет. Ждал, когда увидит ее. Всего один взгляд на Уллу — и достаточно.
Что-то творилось. Он понял это из обмена сообщениями: происходило нечто выходящее за рамки обычного, рутинного, приглушенного. Время от времени он слышал короткие резкие сообщения, как будто полицейским велели не пользоваться связью больше необходимого. И этого не говорилось, скорее, это недоговаривалось. И еще то, каким образом это недоговаривалось. Он слышал отрывистые предложения, речь в которых, без сомнения, шла о досмотрах и транспорте, но ни адреса, ни время, ни имена не назывались. Говорили, что полицейская частота в свое время была четвертой по популярности местной радиостанцией Осло, но это было до того, как ее начали кодировать. И все же сегодня вечером полицейские разговаривали так, словно ужасно боялись что-то разболтать.
Вот опять. Трульс увеличил громкость.
— Ноль-один. Дельта два-ноль. Все спокойно.
Спецподразделение «Дельта». Вооруженная операция.
Трульс достал бинокль и направил его на окно гостиной. В новом доме разглядеть ее было сложнее, мешала терраса перед гостиной. Когда они жили в старом доме, он мог стоять на пригорке и смотреть прямо в гостиную, на то, как она сидит на диване, поджав под себя ноги. Босиком. Как отводит со лба светлые локоны, будто знает, что за ней наблюдают. Она была так красива, что он мог прослезиться.
Небо над Осло-фьордом из оранжевого превратилось в красное, а потом в фиолетовое.
В ту ночь, когда он припарковался рядом с мечетью на улице Окебергвейен, небо было черным. Он вошел в Полицейское управление, повесив на шею свое удостоверение на случай, если дежурный будет его разглядывать, миновал атриум и спустился в хранилище вещдоков. Он отпер его копией ключа, которую изготовил еще три года назад, и надел на голову прибор ночного видения. Трульс стал пользоваться им после того, как включенный в хранилище свет вызвал подозрения у дежурного сотрудника охраны в тот раз, когда он производил сжигательную операцию для Асаева. Он действовал быстро: нашел по дате нужный ящик, открыл пакетик с девятимиллиметровой пулей, вынутой из головы Калснеса, и заменил ее на ту, что была у него в кармане.
Единственной странностью было возникшее у него ощущение, что в помещении он не один.
Он посмотрел на Уллу. Она тоже это ощущала? Поэтому ли она иногда отрывала взгляд от книги и смотрела в окно? Как будто за ним что-то было. Как будто что-то ее ждало.
В рации снова раздались голоса.
Он понял, о чем они говорят.
Понял, что они планируют.
Глава 25
День «Икс» медленно подходил к концу.
В рации раздавалось тихое потрескивание.
Катрина Братт повернулась на тонкой подстилке, снова подняла бинокль и навела его на дом в Бергслиа. Темно и тихо. Как и на протяжении почти всех последних суток.
Скоро что-нибудь должно случиться. Через три часа наступит новый день. Дата станет неверной.
Катрина дрожала от холода, но могло быть и хуже. Днем было почти десять градусов тепла, без осадков. Но после захода солнца температура понизилась, и Катрина начала мерзнуть, хотя была одета в зимнее белье и пуховик, который, по утверждению продавца, был «на восемьсот по американской шкале, а не по европейской, вот так-то». Продавец говорил что-то про тепло, поделенное на вес. Или про количество перьев на единицу объема? В настоящий момент единственное, чего ей хотелось, — это иметь куртку теплее, чем на восемьсот. Теплую, как мужчина, к которому можно прижаться…
В самом доме поста не было, они решили не рисковать быть замеченными по дороге внутрь или наружу. Даже во время осмотра они парковались далеко от дома и осторожно передвигались на большом расстоянии от него группами не более двух человек и обязательно в штатском.
Катрине назначили место на небольшой возвышенности в лесу Бергскуген, поодаль от места, где размещались бойцы «Дельты». Она знала их позиции, но не видела их, даже рассматривая места дислокации в бинокль. Но она знала, что там четыре снайпера, прикрывающие каждый свою сторону дома, и одиннадцать человек, готовых броситься на штурм, и им потребуется не более восьми секунд, чтобы добраться до дома.
Она еще раз взглянула на часы. Осталось два часа пятьдесят восемь минут.
Насколько им было известно, первоначальное убийство произошло в конце дня, но установить точное время смерти в случае, когда труп изрезан на кусочки максимум по два килограмма, не представлялось возможным. И все же время совершения повторных убийств худо-бедно совпадало со временем совершения первоначальных, поэтому к тому, что в ночь на сегодня ничего не произойдет, они были готовы.
С запада в их сторону летели тучи. Обещали погоду без осадков, но будет темнее и видимость ухудшится. С другой стороны, может быть, немного потеплеет. Конечно, надо было взять с собой спальный мешок. Завибрировал мобильник.
— Что происходит? — спросила Беата.
— Ничего, о чем можно доложить, это точно, — ответила Катрина, почесывая шею. — Кроме того, что глобальное потепление — установленный факт. Здесь полно мошкары. Это в марте-то.
— Ты хочешь сказать — комаров?
— Нет, мошкары. Это такие… ну, таких полно у нас в Бергене. Были ли интересные телефонные звонки?
— Нет. Здесь у нас только сырный попкорн, «Пепси Макс» и Гэбриел Бирн. Скажи мне, он клевый или в меру староват?
— Клевый. Ты смотришь «Лечение»?
— Первый сезон. Диск три.
— Не думала, что ты любишь калории и DVD. Тренировочные брюки для бега?
— Клевый. Ты смотришь «Лечение»?
— Первый сезон. Диск три.
— Не думала, что ты любишь калории и DVD. Тренировочные брюки для бега?
— С очень свободной резинкой. Должна же я воспользоваться шансом побыть гедонисткой, пока золотце в отъезде.
— Поменяемся?
— Нет. Мне надо повесить трубку, на случай если будет звонить наш принц. Держи меня в курсе дел.
Катрина положила телефон рядом с рацией, подняла бинокль и посмотрела на дорогу перед домом. В принципе, он мог появиться откуда угодно. Конечно, вряд ли он полезет через решетку, с двух сторон огораживающую рельсы, по которым только что промчался поезд метро, но если он будет двигаться со стороны площади Дамплассен, то может пойти по одной из многочисленных лесных тропинок. Или проникнуть через сады соседских домов по улице Бергслиа, особенно если сейчас небо затянет тучами и станет намного темнее. Но если он чувствует себя в безопасности, то ничто не мешает ему прийти прямо по дороге. Человек на старом велосипеде с трудом катился вверх по склону, виляя из стороны в сторону; возможно, он был не совсем трезв.
Хотелось бы знать, что Харри делает сегодня вечером?
Даже сидя прямо напротив Харри, нельзя было точно знать, чем он занимается. Таинственный Харри. Не такой, как все. Не такой открытый, как Бьёрн Хольм, который вчера сообщил ей, что, сидя у телефона в ожидании звонка, будет по очереди слушать все диски Мерла Хаггарда[58] и есть домашние пирожки с лосятиной из Скрейи. А когда Катрина наморщила носик, он сказал, что после того, как все останется позади, он, блин, пригласит ее на мамины пирожки с лосятиной с картофелем фри и посвятит в тайны музыки кантри. Единственные тайны, что были ему известны. Неудивительно, что парень не женат. Когда она вежливо отклонила предложение, он, похоже, пожалел, что вообще его сделал.
Трульс Бернтсен ехал по району Квадратура, как почти каждый вечер в последнее время. Он ездил то быстрее, то медленнее, то туда, то сюда. Улицы Дроннингенс-гате, Киркегата, Шиппергата, Недре-Шлоттс-гате, Толлбугата. Это его город. Этот город снова будет принадлежать ему.
На полицейской волне не прекращалась болтовня. Коды, предназначенные для него, Трульса Бернтсена, это от него надо было скрывать происходящее. И эти идиоты думали, что добились успеха, что он ничего не понял. Но они его не обманули. Трульс Бернтсен поправил зеркало и бросил взгляд на служебный пистолет, лежащий на куртке на переднем сиденье. Как всегда, все наоборот. Это он их обманет.
Женщины на тротуарах не обращали на него внимания, они узнавали машину и понимали, что он не будет покупать их услуги. Молодой, сильно накрашенный юноша в слишком тесных брюках обвивался вокруг столба со знаком «Парковка запрещена», как вокруг шеста. Он выставил вперед бедро и надул губки, глядя на Трульса, который ответил ему поднятым вверх средним пальцем.
Казалось, что темнота стала чуточку плотнее. Трульс нагнулся к лобовому стеклу и посмотрел вверх. С запада налетала облачность. Он остановился на красный свет и снова посмотрел на соседнее сиденье. Он обманывал их раз за разом и вот-вот обманет снова. Это его город, никто не сможет явиться и отнять его у Трульса.
Он засунул пистолет в бардачок. Орудие убийства. Это было так давно, но он до сих пор видел перед глазами его лицо. Лицо Рене Калснеса. Слабовольная, по-девичьи красивая рожа гомика. Трульс ударил рукой по рулю. Давай уже зеленый, черт тебя подери!
Сначала он избил его дубинкой.
А потом вынул свой служебный пистолет.
Даже в кровавом месиве лица Трульс разглядел мольбу и услышал бессловесное умоляющее шипение, как из проколотого колеса велосипеда. Бесполезно.
Он выстрелил в переносицу, увидел, как дернулась голова, будто в кино. Потом он сбросил автомобиль с обрыва и уехал оттуда. Отъехав на приличное расстояние, он обтер дубинку и выбросил ее в лесу. Дома в шкафу в спальне у него были запасы. Оружие, приборы ночного видения, пуленепробиваемый жилет и даже винтовка «мерклин», которая, по общему мнению, до сих пор находится на складе улик и конфиската.
Трульс ехал по тоннелям в чреве Осло. Правые политики-автомобилисты называли эти недавно построенные тоннели жизненно необходимыми кровеносными сосудами столицы. Представитель экологической партии в ответ назвал их кишками города: может, они и необходимы, но передвигалось по ним в основном дерьмо.
Трульс маневрировал между съездами и площадками кругового движения, следуя указателям, размещенным в соответствии со старой традицией Осло: ты должен прекрасно знать город, чтобы не попасться на шуточки Управления дорожного движения. Вот он поднялся наверх. Восточный Осло. Его район. На полицейской волне раздалось кудахтанье. Один из голосов заглушил металлический скрежет. Метро. Вот идиоты. Они что, действительно думали, что он не сумеет расшифровать их детские коды? Они были на Бергслиа. Перед желтым домом.
Харри лежал на спине и смотрел на сигаретный дым, медленно восходящий к потолку спальни. Дым рисовал фигуры и лица. Харри знал чьи. Мог назвать их по имени одного за другим. Общество мертвых полицейских. Он подул на них, и они растворились. Он принял решение. Харри не знал точно, когда он это сделал, знал только, что теперь все изменится.
Какое-то время он пытался вообразить, что это не так уж опасно, что он преувеличивает, но он был алкоголиком на протяжении слишком многих лет, поэтому сразу узнал фальшивые глупые попытки снять напряжение. Когда он произнесет то, что собирался сказать, его отношения с женщиной, что лежит рядом, полностью изменятся. Харри боялся. Он повторил про себя формулировки. Нужно сказать это сейчас.
Он сделал вдох, но она его опередила.
— Дашь затянуться? — пробормотала Ракель, еще теснее прижимаясь к нему.
Голая кожа излучала тепло, подобно изразцовой печи, и он мог начать скучать по этому теплу в самые неожиданные моменты. Одеяло было теплым внизу и холодным снаружи. Белое постельное белье, всегда белое постельное белье, никакое другое не может охлаждаться таким же правильным образом.
Харри протянул ей сигарету «Кэмел». Посмотрел, как она неумело держит ее, как втягивает щеки, кося глазами на сигарету, как будто ради безопасности с нее нельзя сводить глаз. Он подумал обо всем, что имел.
Обо всем, что мог потерять.
— Отвезти тебя завтра в аэропорт? — спросил он.
— Тебе необязательно это делать.
— Знаю, но мои занятия начинаются поздно.
— Отвези меня. — Она поцеловала его в подбородок.
— У меня два условия.
Ракель перевернулась на бок и вопросительно уставилась на него.
— Во-первых, ты никогда не перестанешь курить, как подросток на гулянке.
Она тихо засмеялась:
— Я попробую. А во-вторых?
Харри собрал во рту слюну, зная, что, возможно, когда-нибудь будет вспоминать об этом миге как о последнем счастливом мгновении своей жизни.
— Я жду.
Черт, черт.
— Я собираюсь нарушить обещание, — сказал он. — Обещание, которое в первую очередь дал самому себе, но которое, я боюсь, касается и тебя.
Он скорее заметил, чем услышал, как изменилось в темноте ее дыхание. Стало отрывистым, быстрым. Она испугалась.
Катрина зевнула и посмотрела на часы. На светящуюся зеленым цветом секундную стрелку, ведущую обратный отсчет. Никто из членов той следственной группы не сообщил о поступившем телефонном звонке.
Она должна была бы почувствовать, как нарастает напряжение по мере приближения критического срока, но вместо этого все было наоборот, она уже почти начала бороться с разочарованием, судорожно придумывая позитивные мысли. Например, о том, что, вернувшись в свою квартиру, она примет горячую ванну. О кровати. О кофе, который будет пить завтра утром, о новом дне и новых возможностях. Потому что новые возможности всегда появлялись, должны появляться.
Она видела огни фар на Третьем кольце, жизнь города, которая так непостижимо и невозмутимо шла своим чередом. Тьма стала еще плотнее после того, как тучи шторой загородили луну. Катрина хотела перевернуться, как вдруг замерла. Звук. Треск. Сучок. Здесь.
Она затаила дыхание и прислушалась. Позиция, доставшаяся ей, была окружена плотным кустарником и деревьями. Важно, чтобы ее не было видно ни с одной из тропинок, по которым он мог пройти. Но на тропинках не валялись сучья.
Снова треск. На этот раз ближе. Катрина автоматически открыла рот, как будто крови, которая быстрее понеслась по венам, требовалось больше кислорода.
Катрина потянула руку к рации, но не успела до нее дотянуться.
Он должен был двигаться молниеносно, и, несмотря на это, дыхание, которое она почувствовала на шее, было совершенно спокойным, а тихий голос у ее уха — невозмутимым, почти веселым: