Я расстегнул ее мешок, затащил ее внутрь, застегнул. Ее брюки были мокрыми от крови, снег вокруг тоже пропитался кровью. Я подтянул к ней сани, уложил ее на них, закутал одеялом. При моей попытке разрезать ей штанину и осмотреть ногу она покрутила головой и прошептала:
– Не надо…
После этого она перестала шевелиться. У нее дрожала нижняя губа. Попытка вправить перелом могла бы ее убить. Потеря крови была несильной. Кость сломалась наружу, а не вовнутрь – это был предпочтительный вариант. В противном случае кость пробила бы бедренную артерию и она уже лежала бы мертвой. А вместе с ней и я.
Небо затянулось тучами, снова пошел снег, стремительно темнело.
Наклонившись к Эшли, я прошептал:
– Я пойду за помощью.
Она пошевелила головой.
– Не оставляйте меня.
Я подоткнул под нее спальный мешок.
– Вы с самого начала нашего путешествия пытались от меня избавиться. Наконец-то я выполняю ваше желание.
Она промолчала. Я наклонился еще ниже, обдав ее своим дыханием.
– Слушайте меня внимательно. – Она лежала с плотно зажмуренными глазами. – Эшли! – Она повернула голову. Было видно, как ее пробивают судороги боли. – Я иду за помощью.
Она схватила и стиснула мою руку.
– Вас нельзя беспокоить. Я оставлю с вами Наполеона. Я приведу помощь.
Она еще сильнее сжала мою руку, дрожа от боли.
– Я вернусь, Эшли.
– Обещаете? – спросила она шепотом.
– Обещаю.
Она закрыла глаза и выпустила мою руку. Я поцеловал ее в лоб, потом в губы. Они были теплыми и дрожали, мокрые от крови и слез.
Я положил на нее Наполеона, встал и пошел к дороге. Тучи сгустились, и я не видел, куда она ведет.
Глава 45
Всю свою жизнь я потратил на бег. Что я хорошо освоил, так это умение смотреть на несколько футов вперед. На 4–5 шагов – не более того. Это помогает при беге на длинные дистанции: тебе уже совсем худо, и разбивать расстояние на короткие, посильные отрезки – это все, на что ты еще способен. Кто-то будет утверждать, что важнее смотреть вдаль, сосредоточиваться на финишной ленте, но мне это никогда не удавалось. Мой предел – сфокусироваться на том, что расположено прямо передо мной. Если это получается, то финишная лента никуда не денется.
Вот и теперь я просто передвигал одну ногу, потом другую. Дорога, извиваясь, уходила вниз, змеилась в направлении долины, где мы видели оранжевый свет и дымок. По моей прикидке, мне нужно было преодолеть 25–30 миль; моя скорость в лучшем случае составляла две мили в час. Мне следовало бежать, пока у меня над правым плечом не поднимется солнце.
Я смогу. Или нет?
Да.
Если не сдохну в пути.
Это было бы не так плохо.
А как же Эшли?
Как же Эшли.
Я закрывал глаза, и передо мной оставалась только Эшли. Одна она.
Было то ли 3, то ли 4 часа утра, двадцать восьмой день – кажется. Я тысячу раз падал, тысячу один раз поднимался. Снег превратился в песок, я чувствовал запах и вкус соли. Откуда-то доносился крик чаек. Отец стоял у сторожевой будки с пончиком и с кофе в руках, с недовольной физиономией. Я дотронулся до красного кресла спасателя, выругал про себя отца, развернулся и начал набирать скорость. Пляж растягивался передо мной, и всякий раз, когда мне казалось, что дом уже близко, он таял вдали, а пляж удлинялся, вместо дома возникало какое-нибудь другое событие, мгновение из жизни. Прошлое разыгрывалось перед моими глазами, как в кино.
Помню, как я падал, как полз на локтях, вставал и снова падал. И так без конца.
Много раз мне хотелось сдаться, упасть и уснуть. Я закрывал глаза и видел Эшли. Она тихо лежала на снегу, хохотала с кроличьей лапкой в руке, болтала, устроившись на санях или принимая ванну в кухне, смущалась из-за бутылки с широким горлышком, палила из ракетницы, пила кофе, вытягивала меня из снега…
Возможно, именно эти мысли заставляли меня вставать и продолжать передвигать ноги. Один раз, под луной, на бетонном мосту через речку, я рухнул с широко открытыми глазами. Картина изменилась. Я увидел ее.
Рейчел.
Она стояла на дороге одна. Кроссовки. Пот на верхней губе, пот, сбегающий струйками по рукам, упертым в бока. Она манила меня и что-то шептала. Сначала я ничего не слышал, но она, улыбаясь, продолжала шептать. Я не мог шелохнуться. Посмотрев вниз, я попытался сдвинуться с места, но оказалось, что я вмерз в снег. Застрял.
Она подбежала, протянула руку и прошептала: «Бежим со мной!»
Рейчел передо мной, Эшли позади. Я разрывался между ними, бежал сразу в обе стороны.
Я кое-как встал, сделал шажок и опять упал. Новая попытка, новое падение. Наконец я побежал, пытаясь догнать Рейчел. Ее локти сновали взад-вперед, как поршни, пальцы ног едва касались земли. Я опять бежал по дорожке вместе с девушкой, с которой познакомился в школе.
Дорога вела на подъем, к воротам с какой-то надписью – не помню, что она означала. Она бежала вместе со мной вверх по склону, к солнечному свету. На вершине горы я грохнулся. Мой организм дал окончательный сбой. Больше я бежать не мог. Я сделал то, чего не делал еще никогда: достиг завершения себя самого.
«Бен…» – прошептала она.
Я приподнял голову. Ее больше не было рядом, но я снова услышал: «Бен…»
– Рейчел?
Я не видел ее.
«Вставай, Бен».
Впереди, в нескольких сотнях ярдов, над деревьями вился дымок.
Бревенчатая хижина. Несколько снегоходов вокруг нее. Сноуборды, прислоненные к крыльцу. Свет внутри, отражение огня на стене. Глухие голоса. Смех. Запах кофе и… горячих сладких пирожков? Я прополз по подъездной дорожке, поднялся на крыльцо, толкнул дверь. У меня богатый опыт неотложной помощи, умение вложить максимум информации в минимум слов. Однако, когда распахнулась дверь, я только и сумел, что прохрипеть:
– Помогите…
Через считаные минуты мы уже перекрикивались, отплевываясь от снега. Мой водитель был низкорослым силачом, и из снегохода он выжимал все, что мог. Сначала его спидометр показывал 62 мили в час, потом – все 77.
Я изо всех сил цеплялся за него, но только одной рукой, потому что другой показывал дорогу. Он ехал туда, куда я тыкал пальцем. За нами мчались еще двое парней. Мы влетели в долину, и я издали увидел синий спальный мешок Эшли с задранным от ветра краем. Она лежала неподвижно. Наполеон встретил нас лаем и дьявольскими кругами по снегу. Водитель заглушил мотор, и я услышал шум вертолета.
Когда я приблизился к ней, Наполеон уже лизал ей лицо, поглядывал на меня и скулил. Я упал на колени.
– Эшли!
Она открыла глаза и посмотрела на меня.
Спасатели выпустили в небо зеленую ракету, и вертолет сел на дорогу. Я коротко проинструктировал санитаров, они дали Эшли кислород, сделали инъекцию болеутоляющего, положили ее на носилки, поставили капельницу и задвинули в тесный задний отсек вертолета. Я посторонился, пропеллер начал вращаться, она потянулась ко мне. Я дал ей руку, и она успела сунуть что-то мне в ладонь. Вертолет взмыл в воздух, наклонил нос и помчался над горами, мигая красными огоньками.
Я разжал ладонь. Это был диктофон, согретый ее теплом. Ремешок порвался – вероятно, я потерял его в лавине. Я попробовал его включить – тщетно. Замигала только красная лампочка недостаточной зарядки – синхронно с удаляющимся красным сигналом на хвосте вертолета.
Парень со снегохода шлепнул меня по спине.
– Садись, старина!
У меня подкашивались ноги. Я схватил Наполеона и уселся.
На въезде в город мелькнуло ограничение скорости – 55 миль в час. Я выглянул из-за плеча водителя, слыша его смех. Спидометр показывал 82.
Глава 46
Палата была отдельная. Она лежала под белой простыней, в беспамятстве от сильной дозы успокоительного. Жизненно важные органы были в порядке, показатели внушали оптимизм. Над ней мигали синие огоньки и цифры. Я повернул жалюзи, погрузив палату в полумрак, потом сел и взял ее за руку. На лице Эшли уже начали появляться краски жизни.
Вертолет не сел в Эванстоне, а полетел прямиком в Солт-Лейк, где уже через два часа врачи экстренной помощи вставили ей в ногу несколько штырей. Меня, примчавшегося в Эванстон на снегоходе, уже ждали: загрузили в «Скорую» и повезли с полицейским эскортом в Солт-Лейк. Там мне поставили капельницу и начали задавать вопросы. Мои ответы вызвали удивление. В Солт-Лейк уже успели съехаться телевизионщики.
Я попросил встречи с заведующим хирургическим отделением Бартом Хэмптоном, с которым неоднократно общался на конференциях. Он уже слышал о наших злоключениях. Узнав, что один из спасшихся – я, он велел медсестре, делавшей мне внутривенные вливания, отвезти меня в смотровую над операционной, откуда я вместе с ним наблюдал за завершением операции с ногой Эшли. Врачи сообщали мне по переговорному устройству, что они видят и что делают. Эшли попала в хорошие руки, вмешиваться не было необходимости. Я был совершенно измучен, ладони были ободраны до мяса. Выполнять врачебные функции я бы все равно не смог.
После операции ее вернули в палату, и Эшли осталась одна. Я отправился туда, включил свет и изучил рентгеновские снимки до и после операции. Я бы не сделал ее лучше. Она обязательно выздоровеет. Она была крепкой женщиной и должна была справиться.
Синий свет сверху освещал ее лоб и простыни. Я поправил ей волосы и прикоснулся губами к ее щеке. Она была гладкой, чистой, пахла мылом. Я провел своей изодранной ладонью по ее нежной руке и прошептал ей на ухо:
– У нас получилось, Эшли!
Мой адреналин иссяк, я буквально валился с ног. Меня поддержал Барт.
– Хватит, Стив, – сказал он. – Пора привязывать тебя к койке.
Ничего мне так не хотелось, как уснуть. Но в его словах меня что-то резануло.
– Как ты меня назвал?
– Стив. Стив Остин.
– Кто это?
– А то ты не знаешь! Актер. Его прозвище – Ледяная Глыба.
Когда я проснулся, был день. Я лежал в белоснежной постели, купаясь в аромате свежего кофе. Из коридора доносились невнятные голоса. Надо мной стоял Барт с пластмассовой чашечкой в руке. Соотношение было непривычным: обычно в роли врача выступал я сам.
– Это мне?
Он со смехом сунул мне чашку. До чего же хорош был кофе!
Мы поговорили, я сообщил ему кое-какие подробности. Он в основном слушал, качая головой. Когда я закончил, он сказал:
– Чем я могу тебе помочь?
– Ты видел мою собаку? То есть это не мой пес, но я его полюбил, и…
– Он дрыхнет в моем кабинете. Я угостил его мясом. Он совершенно счастлив.
– Мне нужно взять напрокат автомобиль. Еще мне нужно, чтобы ты защищал нас от журналистов, пока Эшли не сможет с ними поговорить.
– Эшли?
– Да. Я, например, не готов.
– Полагаю, у тебя есть на то причины.
– Вот именно.
– Когда просочатся подробности, вас будут рвать друг у друга все ток-шоу страны. Вы вдохновите огромное количество людей.
– То, что сделал я, сделал бы каждый.
– Бен, ты достаточно проработал врачом, чтобы понимать, что мало кто в целом свете сделал бы то, что ты. Больше месяца ты тащил на себе эту женщину при минусовых температурах. Вы проделали почти семьдесят пять миль.
Я посмотрел в окно, на горы, увенчанные снежными шапками. Странно было наблюдать их с совсем другой стороны. Месяц назад я находился в аэропорту Солт-Лейк-Сити и фантазировал, что там, за горами. Теперь я это знал. Там тюрьма, вернее, могила.
– Я переставлял ноги, только и всего.
– Я звонил в твою Баптистскую больницу в Джексонвилле. Сказать, что все они в восторге, – ничего не сказать. Они рады, что ты жив. Все это время они ломали голову, куда ты подевался. «Не в его правилах взять и исчезнуть» – так они сказали.
– Приятно слышать.
– Что-нибудь еще? Хотелось бы хоть чем-то помочь тебе.
Я приподнял одну бровь.
– В моей больнице хорошо известно, кто из медсестер лучше остальных. Они обычно выделяются. Вот если бы ты мог…
Он закивал.
– Об этом я уже позаботился. Они уже приставлены к Эшли. Ей круглосуточно обеспечен наилучший уход.
Я перевернул пустую чашечку.
– У вас тут делают латте? Или капучино?
– Все, что пожелаешь!
Его ответ долго звенел у меня в голове. Мы вернулись в мир, где достаточно было попросить, чтобы получить любое количество кофе. Разница была колоссальной, просто невообразимой.
Ближе к полудню Эшли зашевелилась. Я прошелся по коридору, купил все необходимое и вернулся. Когда она приоткрыла один глаз, я наклонился и шепотом поприветствовал ее.
Она повернула голову и медленно открыла глаза.
– Я говорил с Винсом. Он летит сюда. Будет через несколько часов.
Она наморщила нос, слегка приподняла бровь.
– Это пахнет кофе?
Я снял со стаканчика крышку и поднес его к ее носу.
– Можно ввести его внутривенно?
Я дал ей сделать несколько глоточков.
– Второй лучший кофе в моей жизни. – Она откинула голову и блаженно зажмурилась.
Я сел на табурет из нержавейки на колесиках и подъехал к койке.
– Операция прошла успешно. Я говорил с вашим врачом. Мы с ним встречались раньше, участвовали в работе одной и той же секции разных конференций. Он – мастер своего дела. Если захотите, я покажу вам рентгеновские снимки.
За окном набирал высоту реактивный лайнер. Мы наблюдали, как он делает разворот и ложится на курс над нашими горами.
Она покачала головой.
– Никогда больше не полечу!
Я усмехнулся.
– Вас уже через три часа поставят на ноги и заставят ходить. Будете как новенькая!
– Вы меня обманываете?
– Я никогда не ввожу пациентов в заблуждение относительно их состояния.
Она улыбнулась.
– Настало время для хороших новостей. Пока мы с вами шлялись по горам, я слышала от вас только дурные вести, одна другой хуже.
– Не спорю.
Она уставилась в потолок, шевеля под простыней ногами.
– Больше всего мне хочется принять ванну и побрить ноги.
Я отодвинул дверь и поманил медсестру. Она вошла в палату.
– Эту милую женщину зовут Дженнифер. Я уже объяснил ей, где вы провели последний месяц. Она поможет вам принять душ. Она же предоставит вам все, что вам нужно. Когда вы приведете себя в порядок, вами займется другая сестра. Помните, что я вам обещал?
Она покосилась на меня.
– Что вы затеяли?
– Некоторое время назад я дал вам одно обещание. Теперь я намерен его сдержать. – Я похлопал ее по ноге. – Загляну попозже. Винс приземлится через два часа.
Она отбросила край простыни, потянулась ко мне, взяла за руку. Как объяснить другим людям, через что мы прошли? Какие слова употребить, как такое выговорить? Мы побывали в аду, в ледяном аду, и чудом выжили. Вместе. У меня не было для всего этого слов, как и у нее.
Я потрепал ее по руке.
– Знаю, ко всему этому надо привыкнуть. Я скоро вернусь.
Она сжала мою руку.
– Вы в порядке?
Я утвердительно кивнул и вышел. Симпатичная азиатка с сумкой на коленях терпеливо ждала в кресле в коридоре.
– Она принимает душ. Подождите еще немного. Не знаю, какой цвет она предпочитает, сами ее спросите. – Я дал ей сто долларов. – Годится?
Она покачала головой, роясь в сумке.
– Слишком много.
Я махнул рукой.
– Берите! Главное, не торопитесь. Пациентке здорово досталось.
Она кивнула, и я отправился в гриль.
В гриле кормили типичными для больницы блюдами быстрого приготовления, но выбирать не приходилось. Я подошел к прилавку.
– Мне большой двойной чизбургер со всеми приправами и двойную порцию картошки.
– Что-нибудь еще?
– Доставьте заказ через час в палату 316.
Я заплатил, вышел на улицу, сел во взятый напрокат автомобиль и ввел в бортовой навигатор адрес.
Глава 47
Домик на холме недалеко от города был незамысловатый. Зеленые ставни, белый заборчик, вокруг цветы, все тщательно прополото, на почтовом ящике пустой флажок-флюгер, как в аэропорту.
Она сидела на веранде в кресле-качалке и лущила фасоль. Высокая красивая женщина. Я вылез из машины. Наполеон спрыгнул на землю, принюхался, немного порылся на обочине, потом пулей преодолел ступеньки и запрыгнул ей на колени, раскидав фасоль. Она со смехом прижала его к груди, он принялся оживленно вылизывать ей лицо.
– Где же ты был, Тэнк?
Тэнк – вот как его зовут!
Я поднялся на веранду.
– Мэм, меня зовут Бен Пейн, я врач из Джексонвилла. Я был с вашим мужем, когда разбился его самолет.
Она прищурилась, качая головой.
– Его самолет не мог разбиться, он был слишком хорошим пилотом.
– Вы правы, мэм. У него случился сердечный приступ, и он посадил самолет на горный склон. Он спас нам жизнь. – Я открыл и поставил с ней рядом коробочку. В ней лежали его часы, бумажник, трубка и ее подарок – зажигалка.
Она все это перебрала, оставив напоследок зажигалку. Ее она положила себе на колени. У женщины дрожали губы, из глаз катились слезы.
Мы проговорили несколько часов. Я рассказал ей все, что смог вспомнить, даже о месте захоронения и об открывающемся оттуда виде. Ей понравилось, она сказала, что ему тоже понравилось бы.
Она показала мне семейные альбомы и поведала их историю. Рассказ был полон нежности, я слушал его с болью.
Наконец я встал, чтобы уйти. Что еще я мог сказать? Крутя в пальцах ключи от машины, я пробормотал:
– Мне бы хотелось…
Она покачала головой. Тэнк не желал покидать ее колени. Она наклонилась вперед, песик спрыгнул на пол, и она медленно встала. Я заметил, что у нее проблема с левым бедром. Она постояла, скособочившись, потом с трудом выпрямилась и подала мне руку.
– Если и когда вам понадобится замена сустава, позвоните мне. Я приеду сюда и все сделаю бесплатно.
Она улыбнулась. Я присел на корточки.
– Тэнк, ты самая лучшая псина на свете! Я буду по тебе скучать.
Он обмусолил мне лицо, потом удрал к себе во двор и принялся метить все деревья подряд.
– Знаю, ты тоже будешь по мне скучать.
Я сунул ей свою визитную карточку. Мне трудно было решить, как с ней расстаться: обнять, пожать руку? Каков протокол прощания с вдовой летчика, который погиб, спасая вашу жизнь? Не говоря о том, что если бы я не нанял его для полета в Денвер, то он остался бы в живых и сидел бы сейчас рядом со своей женой на веранде их дома. Видимо, вдову тоже посетила эта мысль.