– Как сказать собаке, что добавки не будет?
– Сами выкручивайтесь! – отмахнулась она.
Пришлось дать ему еще немного, но когда он потребовал еще, я сбросил его с себя и твердо сказал «нет». Отвергнутое создание обиженно отвернулось от меня и улеглось калачиком у Эшли в ногах.
Мы долго сидели молча, пока не выпили весь кофе.
Потом она сказала:
– Не выбрасывайте гущу, ее можно использовать во второй раз, а в совсем уж отчаянной ситуации жевать.
– Как серьезно вы относитесь к кофе! – Я опять нажал кнопку прибора GPS, и он заработал. – В вашем кейсе есть бумага или блокнот?
– Обязательно, в переднем отделении.
Я нашел желтый блокнот и карандаш, включил на приборе изображение нашего местоположения и попытался перерисовать его как можно ближе к оригиналу. Координаты я записал с точностью до минуты. Держа в руках рисунок, которым гордился бы воспитанник детского сада, я сказал Эшли:
– Я сейчас.
Выбравшись наружу, я сравнил свой рисунок с тем, что предстало моему взгляду, жирно обвел горы и попытался запомнить хребты и их ориентацию по сторонам света. Теперь я знал, где у нас север, где юг. Одно дело потеряться, другое – блуждать. Я мог не знать, где мы находимся, но способность определить направление – уже что-то. Еще я знал, что батарейки долго не протянут и то, что я перерисовал, очень пригодится впоследствии. Чем больше проходило времени, тем яснее становилось, в какую беду мы угодили. Все складывалось хуже не придумаешь.
– С какой новости начать – с хорошей или с плохой?
– С хорошей.
– Я знаю, где мы.
– Теперь давайте плохую.
– Мы находимся на высоте 11 652 фута плюс-минус три фута, ближайшая лесовозная дорога пролегает в тридцати милях и в пяти горных перевалах отсюда, вот здесь. – Я показал ей место. – От ближайшего очага цивилизации и от дороги с твердым покрытием отсюда полсотни миль. И в довершение всего снега вокруг столько, что я могу провалиться в него с головой.
Она прикусила губу и, сложив на груди руки, оглядела белые стены пещеры.
– Вам придется оставить меня здесь.
– Это не в моих правилах.
– Это начертано на снегу: вам меня не вытащить. У вас одного больше шансов. Оставьте мне кофе, берите ноги в руки, забирайте с собой мои координаты. Пришлите сюда вертолет.
– Лучше пейте кофе и помалкивайте, Эшли.
– Я замолчу, а вы признайте, что это хоть какой-то шанс. – Она прищурилась. – Признаете?
– Значит, так. Нам нужен костер, еда, нам нужно спуститься на несколько тысяч футов. Остальное обсудим потом. Всему свое время.
– Но… – Она была сильной, ее мужественность производила впечатление. Такому не учат в школе. Ее тон изменился. – Будем смотреть правде в глаза. Это хоть какая-то возможность.
– Говорю вам, я не могу бросить человека в беде.
Песик уловил мой новый тон, встал, подошел к Эшли и засунул голову под ее ладонь. Он еще не простил мне эпизод с мюсли. Она почесала его за ушком, у него заурчало в животе, он оглянулся на меня и вернул голову на прежнее место.
– Я слышу. Знаю, ты голоден.
Мы слушали ветер, трепавший брезент. Я опять залез в свой спальный мешок, чтобы согреться.
– Вы всегда так поступаете с вашими друзьями? – спросил я ее.
– Как?
– Готовите их к худшему.
Она кивнула.
– Если худшее возможно, лучше не засовывать голову в песок, не прятаться от худшего, не спасаться бегством. Оно может случиться. Лучше заранее к этому подготовиться. Тогда превращение вашей худшей догадки в реальность не собьет вас с ног.
Я растопил в горелке еще снегу, и мы попили горячей воды. Это, по крайней мере, кое-как подавляло голод. Весь день мы провели в полудреме. Несмотря на мюсли, еда была острой проблемой. На голодный желудок я ничего не мог предпринять, но чтобы преодолевать снежные заносы в поисках еды, мне требовалась энергия. Следующий день обещал быть трудным. Возможно, такого сложного дня у нас еще не было. Боль в груди становилась все сильнее и обширнее.
С наступлением сумерек похолодало. Пока совсем не стемнело, я вылез наружу, раскопал снег под нижними ветками разлапистой ели, сгреб несколько кучек сухих иголок и обломков веточек и сложил их под крылом. Для этого мне потребовалось три вылазки, во время которых я задыхался и то и дело хватался за грудь. Эшли, щурясь, наблюдала за моей возней.
Дверца Гровера была единственным доступным нам железным листом, повисшим на одной петле. Весу в ней оказалось не больше десяти фунтов. Я оторвал ее, ударив ногой, положил под крыло, навалил сверху еловых иголок и веток. Проблема с костром в нашей ситуации заключалась в том, что огонь мог растопить нашу защитную стену, не говоря о том снеге, на котором мы располагались. Дверь служила щитом для тепла, а холодный воздух снаружи должен был обеспечить прочность нашей пещеры ночью. Стоило солнцу начать клониться к закату, как температура ощутимо упала.
Чтобы зажечь костер, нужна была искра. Можно было бы воспользоваться горелкой, но бутан следовало экономить. Тут я вспомнил про зажигалку Гровера. Пришлось разбросать снег, чтобы, запустив руку в карман его джинсов, вытянуть оттуда зажигалку. Ее щелчок напомнил мне о Дине Мартине и о Джоне Уэйне. Я крутанул колесико и увидел язычок пламени.
– Спасибо, Гровер.
Я покрутил зажигалку пальцами. За много лет она поцарапалась, углы сточились. Но на ребре еще можно было разобрать выгравированную надпись: «Фонарь, освещающий мне путь».
Я поджег веточку, дал ей разгореться и, дождавшись, чтобы огонь дополз почти до моих пальцев, подсунул ее под горку сухих иголок. Они мигом занялись. Я подбросил в огонь пустую коробочку от мюсли, добавил веток покрупнее. Костер разгорелся быстро.
Эшли смотрела, как превращается в пепел бумажная коробочка.
– Хорошие были мюсли…
Песик, почуяв тепло, переполз на край ее спального мешка и свернулся калачиком футах в четырех от пламени. Огонь улучшил наше настроение, совсем упавшее из-за голода и слишком слабой надежды отыскать пропитание.
Я полагал, что смог бы продержаться без еды неделю, была бы вода, но какой бы от меня, такого слабого, был толк? Много лет назад меня привел в ужас фильм «Живые»[10]. Сейчас, глядя на Гровера, я боролся с еще более сильным приступом ужаса. О том, чтобы начать есть его, и речи быть не могло. Это означало – если, следуя правилу Эшли, не прятать голову в песок, то есть в снег, – что перед лицом голодной смерти у нас не осталось бы другого выхода, кроме пожирания собаки. Но проблема состояла в том, что ее хватило бы нам всего на один раз. Наверное, впервые в жизни плюгавый размер джек-рассел-терьера стал его спасением. Будь он лабрадором или ротвейлером, я бы более серьезно подверг сомнению его выживание в сложившихся обстоятельствах.
Мы таращились на огонь, пока глаза не устали. Эшли нарушила молчание.
– Я все думаю, что бы подарить Винсу на свадьбу. Никакой фантазии! Что бы вы предложили?
Я подбросил в костер хворосту.
– Я подарил жене на первую годовщину свадьбы хижину в Скалистых горах, в Колорадо. Снегу там было по пояс. – Я выдавил смешок. – Мы еще выплачивали университетский кредит, гроша ломаного за душой не имели, поэтому приняли решение обойтись без подарков.
– Что, совсем ничего ей не подарили? – спросила она со смехом.
– Ограничился багровой орхидеей.
– И пошло: орхидеи, потом теплица…
Я кивнул.
– Мне нравится, как вы рассказываете про жену. Понятно, что вы вместе строите жизнь. По работе я встречаю людей, о которых этого не скажешь. Многие относятся к партнерам по браку как к соседям по комнате. Иногда их пути пересекаются, они делят рассрочку, может, заводят детей. Но каждый погружен в себя. То, как вы говорите о жене, очень впечатляет. Как вы познакомились?
Я потер глаза.
– Давайте завтра? Мы должны попробовать уснуть. – Я протянул руку. – Вот, возьмите.
Она подставила ладонь.
– Что это?
– Перкосет.
– ?
– Сочетание оксикотина и тайленола.
– Сколько у вас доз?
– Три.
– Почему бы и вам не принять?
– Мне не так больно, а у вас впереди еще завтра и послезавтра. Берите! Это поможет вам уснуть. Здесь, на высоте, в разреженном воздухе, одна таблетка действует как две.
– В каком смысле?
– Сильнее эффект.
– У меня пройдет головная боль?
– Может, и нет. Здесь все-таки высокогорье, а вы к тому же получили при падении сотрясение мозга.
– А у вас болит голова?
– Болит.
Она потерла себе плечи и затылок.
– У меня все затекло.
– Травма шеи, – объяснил я.
Она сглотнула и опять уставилась на Гровера. Он сидел, замерзший, в пяти футах от края ее спального мешка, почти полностью засыпанный снегом.
– Мы можем что-нибудь с ним сделать?
– Надо бы его похоронить, но я не смогу сдвинуть его с места. Мне самому-то сейчас сложно двигаться.
– У вас очень затрудненное дыхание.
– Надо бы его похоронить, но я не смогу сдвинуть его с места. Мне самому-то сейчас сложно двигаться.
– У вас очень затрудненное дыхание.
– Отдыхайте. Я побуду тут, снаружи.
– Одна услуга…
– Конечно.
– Мне опять… надо.
– Никаких проблем.
В этот раз все получилось быстрее, мочи набралось много, ее цвет меня устроил. Я обложил ее ногу снегом, и Эшли сказала:
– Знаете, вы можете в любой момент прекратить это занятие. Мне очень холодно.
Я потрогал пальцы у нее на ноге, проверил пульс на лодыжке.
– Потерпите. Если я позволю вашей ноге перегреться, то кривая боли поползет вверх, и… – Я покачал головой. – Это вам ни к чему. Во всяком случае, не здесь. – Я убрал немного снега со здоровой стороны ее ноги, сделал полочку, на которой мог поместиться, и положил туда свой мешок. – Температура падает, нам лучше друг друга согревать, это позволит нам выспаться и дольше прожить.
– Сколько сейчас времени? – спросила она.
– Седьмой час.
Она растянулась, глядя вверх.
– Самое время идти к алтарю.
Я опустился рядом с ней на колени. Было холодно: пар шел изо рта.
– Это ваше первое замужество?
Она кивнула со слезами на глазах. Я предложил ей свой рукав, и она вытерла слезы. Я проверил швы у нее на голове и над глазом, потом осторожно натянул ей на голову шапку. Глаза у нее запали, припухлость была уже не такой сильной, отечность лица тоже немного спала.
– Ничего, все у вас будет хорошо. Мы спустимся с этой горы, и вы выйдете замуж – разве что немного позже, чем планировали…
Она улыбнулась и закрыла глаза. Утешение, которое я ей предложил, было слишком слабым.
– Вам очень пойдет белый цвет.
– Откуда вы знаете?
– У меня тоже была небольшая свадьба.
– Как это «небольшая»?
– Я, Рейчел, ее родные.
– Действительно, небольшая.
– Но когда распахнулись двери и я увидел ее в белом платье до пола… Эту картину жених никогда не забудет!
Она отвернулась.
– Простите. Я думал, это поможет…
Через час, когда ее дыхание старо более ровным и глубоким, я выполз из пещеры и достал из кармана диктофон. Солнце клонилось к закату, его огненный шар высекал из снежного моря серебряные искры, грозя с минуты на минуту спрятаться за гору на западе. Песик вышел за мной и теперь описывал вокруг меня круги. Он был такой легонький, что его выдерживал тонкий наст, но ему самому это не нравилось. После нескольких кругов пес задрал лапку под деревцем, закидал лужицу снегом, напустив на себя серьезный вид, как бычок, готовый к атаке, а потом уставился через плато на горные вершины. Это продолжалось считаные секунды, после чего он тряхнул головой, чихнул и вернулся к Эшли.
Я нажал на «запись».
Глава 8
Как медленно тянется время! На исходе уже третий день, если я не ошибаюсь. Мы живы, но сколько мы так протянем? Эшли держится – не знаю, надолго ли ее хватит. На ее месте, со всеми этими переломами, мучаясь от боли, я бы принял позу зародыша и молился, чтобы меня долбанули по голове или впрыснули лошадиную дозу морфия. А она ни разу не пожаловалась!
Хорошие новости? Я знаю, где мы находимся. Плохие? Дойти отсюда куда-нибудь было бы трудно даже на здоровых ногах, а на перебитых – почти невозможно. Я еще не сказал этого ей, но рано или поздно придется это сделать.
Понятия не имею, как нам отсюда выбраться. Можно смастерить носилки из обломков крыла, но далеко ли я их утащу? Надо найти место пониже и там либо дождаться помощи, либо момента, когда я сам смогу за ней отправиться. А еще нам нужна еда. Уже двое суток я не ел ничего, кроме мюсли.
Не говоря о собаке – не помню ее кличку… Знаю, она голодна – жует ветки. Все время дрожит. Снег ей не нравится, она ходит так, будто снег режет ей лапы.
Думаю, я огорчил Эшли. Я этого не хотел. Я пытался ее подбодрить. Разучился, наверное, практики маловато.
Кстати, о практике… Ты когда-нибудь пыталась сложить мили, которые мы пробежали вместе? Я – нет.
Когда мы бегали, ты обязательно спрашивала меня о своем шаге, а я делал вид, что действительно обращаю на это внимание, хотя на самом деле не мог отвести взгляд от твоих ног. Наверное, это не было секретом для тебя. Я предпочитал бежать за тобой.
Оглядываясь на нашу жизнь, на то, как мы начинали, я вспоминаю, что мы всегда занимались делами, которые нравились нам обоим. У нас не было времени бездельничать. И ничто не могло нас разлучить.
Когда ты получила водительские права, то приехала на пляж, постучала мне в окно в 4 часа утра, и мы вместе устроили пробежку по пляжу. Это были длительные пробежки, на 10–12 миль. Мы называли их LSD[11]. Время не имело значения, у нас не было ни побед, ни поражений, ни секундомеров. Иногда вместо бега по пляжу я приезжал к тебе, и мы устраивали пробежки по городским улицам: по Мейн-стрит, по Лэндинг, по Акоста, вокруг Фонтана и так далее. Если один из нас уставал, подворачивал ногу или нуждался в передышке, мы ехали в «Данкин Донатс», заказывали два кофе и просто колесили по городу с опущенным верхом.
Тогда, кажется, я учил тебя ездить на машине с механической коробкой передач и в процессе обучения чуть не вывихнул себе шею. Может, все было и не так плохо, но мою педаль сцепления ты здорово износила, да и шея долго ныла. Но я бы с радостью повторил эти уроки.
Вспоминается субботнее утро, когда мы брели по пляжу после долгого забега. Паренек-серфингист справа от нас оседлал волну, потом нос его доски нырнул, и он плюхнулся в воду. Его вынесло на берег прямо перед нами, потом выбросило то, что осталось от его доски. У него был рассечен лоб, все лицо в крови, вывих плеча, рвота и полная дезориентация. Я уложил его, он указал на свой дом, ты побежала за его родителями, а я сидел с ним и вправлял ему плечо. Когда ты вернулась, он уже смеялся и рассказывал, сколько будет стоить новая доска. Его родители поблагодарили нас и увели паренька домой, а ты повернулась ко мне, загородив ладонью глаза от солнца. Ты сказала – так, словно всю жизнь это знала:
«Когда-нибудь из тебя получится отличный врач».
«Что?..»
Ты постучала меня по груди.
«Я про тебя. Ты станешь хорошим врачом».
Я никогда об этом не думал. Если честно, я вообще ни о чем не думал, только о том, чтобы удрать из отцовского дома. Но стоило тебе это произнести, у меня в голове что-то щелкнуло.
«Откуда ты знаешь?»
«Ты так заботишься о людях… – Ты изобразила пальцами кавычки. – У тебя есть врачебный такт».
«Ты это о чем?»
Ты указала на удаляющегося паренька.
«Взгляни на него! Когда я уходила, его рвало, а теперь он смеется и мечтает о том, что купит новую доску. Ждет не дождется, когда снова залезет в воду. Это все ты, Бен. Твоя манера говорить с людьми их успокаивает».
«Вот как?»
«Уж мне-то лучше знать».
Впервые мне открылось твое умение разглядеть перспективу в самом обыденном, незначительном, повседневном.
Во второй раз это произошло, когда я навестил тебя на работе. После занятий ты работала добровольцем в детской больнице, раздавала конфеты замученным лысым детям среди кислородных баллонов, инвалидных колясок, грязных простыней, среди вони и шума. Когда я тебя отыскал, ты была в резиновых перчатках, держала судно и шутила с девочкой, только что с него вставшей. Ты не переставала улыбаться, она тоже.
Я видел во всех палатах только болезнь и беду, а тебе открывалась надежда, даже там, где ее быть не могло.
Оглядевшись, я нашел тебя, и ты стала моим лучшим другом. Ты научила меня улыбаться, оживила мое сердце. Миля за милей ты вгрызалась в карьер по имени Бен, разглаживала шрамы, разбирала завалы, в которых гибла моя душа. Ты первой сложила меня из кусочков. Когда пришло время любить, ты научила меня ползать, ходить, бегать, а потом на пляже, под луной, борясь со встречным ветром, во время пятимильной пробежки, обернулась ко мне, оборвала путы, связывавшие мои крылья, и научила меня летать. Я перестал чуять под собой землю.
Глядя на заснеженный пейзаж и видя, как передо мной громоздится невозможное, я вспоминаю.
Я вижу то, что есть. Ты видишь то, что может быть.
Мне надо внутрь. Холодает. Не хватает тебя.
Дважды за ночь я обкладывал ногу Эшли снегом. Она не просыпалась, только громко стонала и разговаривала во сне. Я уже несколько часов бодрствовал, когда она проснулась и вскрикнула, как от боли. Ее глаза едва приоткрывались.
– Как самочувствие?
– Как после аварии с участием грузовика, – хрипло ответила и повернулась на бок. На несколько минут ее скрутили рвотные спазмы. Ее рвало желчью – больше в желудке ничего не было. Наконец она легла, пытаясь отдышаться. Было видно, как ей больно.