Фрагментом третьим, запечатленным памятью Колосова, было лицо Модина, когда они уже садились в машину. Долгожданный звонок от «кредиторов» поступил в 8.15 утра. Видимо, то были люди деловые и занятые, буквально на вес золота ценившие свое рабочее время. Модина чей-то приятный баритон сухо спросил: а будет ли песня? Услышав взволнованные заверения, назначил время — 9.15 и место — 42-й километр Горьковского шоссе.
— А этим людям не покажется странным, что я сам веду машину, в то время как мой личный телохранитель сидит сзади и… — В тот момент Колосову и запомнилось лицо Модина: лихорадочно блестящие, красные от бессонной ночи глаза, резко обозначившиеся морщины у губ, безвольный подбородок, утонувший в складках шеи, и какая-то необъяснимая покорность во всем его облике. Словно этот человек в душе уже совершенно махнул на все рукой и приготовился к самому худшему. Никита тогда еще подумал, помнится: этот пожилой полный человек в дорогом костюме за рулем дорогой иномарки столь наглядно сейчас выступает в роли обреченной жертвы, которую ведут на алтарь, что от этого безволия и покорности как-то даже становится не по себе.
Чувство дискомфорта появилось у него еще в кабинете, когда они с Обуховым изобличали толстяка во лжи. А сейчас, в машине, ему и вообще отчего-то было трудно смотреть в глаза Модину. А ведь Колосов отнюдь не считал себя в чем-то перед ним виноватым.
— Не покажется им ничего странным. Будь спокоен. — Обухов хозяйским жестом уложил кейс с деньгами на колени Колосову, сидевшему на заднем сиденье. — Никита, ручку. Данке шон. — Браслеты наручников (их позаимствовали напрокат в оперативно-техническом отделе) защелкнулись на запястье начальника отдела убийств и на ручке желтого чемоданчика.
— В случае, если ситуация обострится… Короче, дед, если начнется стрельба, меньше о своем костюме думай — понял? — Обухов был сама деловитость. — Коллега, конечно, о тебе позаботится, для того и едете тобой, но… Береженого бог бережет. Короче, чуть пуля свистнет — второй не жди, сигай с машины и на землю. Ясно?
— Ясно. — Модин побелел как мел. А Колосову стало досадно: злодей Генка нагоняет на заявителя страх. Делать ему больше нечего. Ведь стреляют в таких ситуациях только дефективные, а также зеленое пацанье. А красновцы люди ушлые и ученые.
На перекрестке перед светофором у заставы Ильича Модин обернулся к Колосову:
— Мне можно позвонить? — Он вытащил из чехла на поясе мобильный телефон.
— Кому? — Колосов полез в карман за сигаретой: как же в кандалах да при деньгах курить охота!
— Жене. Она в больнице, я ей всегда по утрам звоню. Не хочу, чтобы сегодня волновалась.
— Звоните, только быстро.
Разговор Модина с женой был короток: «Как себя чувствуешь? Приеду».
— Хворает супруга? — спросил Колосов, когда Модин закончил.
— После операции. Камень в почке удалили. Вроде удачно. Лазером.
— А-а… — Колосов подумал: черт возьми, ведь даже располагая данными негласного наблюдения за Модиным, он фактически не осведомлен о его жизни. Ну, это и понятно — сам Модин его никогда и не интересовал. Он был важен лишь как источник информации о жизни другого человека и его семьи…
— Сколько лет женаты? — спросил он.
— Уже тридцать четыре года. Скоро юбилей справим, даст бог.
— Солидный стаж. А я думал, у вас…
— Что? — Модин смотрел на него тревожно и настороженно в зеркальце.
— Ничего, так… — Колосов пожал плечами. Ишь ты, толстосум, не бросает, значит, подругу своей «голодной студенческой юности». Не бежит в загс рысью, как это водится сейчас у них, с моделью из журнала.
— Не волнуйтесь, ни с вами, ни с женой вашей ничего не случится. Все под контролем.
— Я стараюсь сейчас об этом не думать. А у вас, молодой человек…
— Никита.
— А у вас, Никита, у самого семья есть, дети?
«Кто-то уже задавал мне на днях этот вопрос… — Колосов припоминал с трудом. — Ах да, отчим Сорокина, покалеченный в автокатастрофе дипломат». Он погладил ладонью кожу другого «дипломата», лежащего у него на коленях.
— Нет.
— Значит, у вас все впереди. Можно только позавидовать. Колосов хотел спросить: чему, господи? Но не спросил, опять поймав в зеркальце лихорадочно-блестящий, взволнованный и вместе с тем какой-то отрешенный взгляд Модина.
Их встретили, как и предполагал всеведущий Обухов, отнюдь не на 42-м километре, как было условлено, а гораздо раньше. Модин едва успел миновать автозаправку на окраине Балашихи, как внезапно им посигналила шедшая по встречной полосе синяя «девятка». А идущая следом за ними серебристо-серая «Ауди» внезапно резко пошла на обгон, прижимая их к обочине. А затем, не прекращая движения, заставила свернуть с Горьковского шоссе на так называемую «Балаши-ху-2», а потом и на тихий пыльный проселок, уводящий в картофельные поля.
Колосов глянул на часы: 9.03. Место встречи ему очень не понравилось: в поле ты как на ладони. Но и те, кто тебя прикрывает, естественно, тоже. А следовательно…
Три машины медленно сбавили ход, затормозили. Из «Ауди» не вышел никто, а там сидели четверо. Из синей «девятки» вышел парень в джинсах и кожаной куртке — непрезентабельный прыщавый блондинчик, очень молодой. Колосов не видел в фотобанке обуховекой галереи «Группировка» этого лица.
Парень рывком открыл дверь модинской машины. Скользнул настороженным взглядом по сидящим в салоне:
— Где?
— Здесь. — Колосов сидел, облокотясь локтями на кейс с деньгами. (Парень не видел пока его «кандалов».)
— Цифра?
— Восемнадцать двести семь.
Парень протянул руку к кейсу, набрал код, открыл, посмотрел.
— Почему вас двое?
— А вы что хотите, чтобы я один сюда приехал, в эту глухомань? — неожиданно желчным тоном окрысился Модин. Он тоже мельком глянул на деньги в кейсе — и на его скулах заиграли желваки. — Это мой сотрудник. Мой телохранитель.
Парень оглянулся на «Ауди», оттуда никаких команд не поступало. Тогда он протянул к кейсу руку и тут только заметил «кандалы».
— Опупели, что ли, вконец? — Даже в такой нервозной ситуации врожденное чувство юмора его не подвело, за что Колосов сразу и невольно проникся к нему слабой симпатией.
— Расписочку верните, — сказал он.
Парень снова оглянулся на «Ауди». И там эту маленькую заминку истолковали, видимо, по-своему. С заднего сиденья, мягко хлопнув дверьми, спрыгнули двое — молодые, бритые, плечистые, в коже с ног до головы. Подошли к «Вольво» Модина стремительно, с двух сторон:
— В чем проблема?? Ну?
Парень, наделенный чувством юмора, кратко пошептался с одним. Тот покивал вроде бы задумчиво.
— Выходите с машины, — сказал приветливо. — Потолкуем. Разберемся.
— Сиди на месте! — Это было сказано так резко и повелительно, что и Колосов, и красновцы малость опешили. Модин, побагровевший от негодования, при виде денег, которые вот-вот могли бесследно для него кануть, преобразился и словно воспрял из мертвых: в руке его был («Батюшки мои светы! — подумал Колосов) пистолет „беретта“, который секунду назад толстяк с самым решительным видом выхватил из „бардачка“. („Генка, идиот, машину обыскать не догадался!“ — Колосов со злости готов был впиться строптивому заявителю, прыть которого могла сорвать всю операцию, зубами в запястье, лишь бы обезоружить пустоголового кретина.)
Но демонстрация огнестрельного оружия закончилась и так плачевно. Модина треснули кулаком по затылку и обезоружили. Видимо, даже с пистолетом в руках он не воспринимался красновской братвой в качестве серьезного противника.
Потом в машине сразу стало тесно, как в консервной банке: трое запрыгнули в салон. Один спихнул обмякшего Модина с водительского сиденья, двое других взяли Колосова, который и не думал сопротивляться, в плотные клещи на заднем сиденье. «Вольво» газанула и взяла с места в карьер по пыльному проселку в поля, над которыми ярко светило утреннее солнце.
Место, куда их привезли «разбираться», оказалось наибанальнейшей дырой, как и предполагал всезнайка Обухов. Старая фабричонка «Красный пролетарий» на окраине поселка заводского типа. На фабрике в оные времена варили ваксу и гуталин на всю область, а теперь производство бездействовало. Один из цехов, однако, еще приносил пользу местному бюджету. Как впоследствии было установлено, размещалось там акционерное общество по производству мясных и колбасных изделий «Альбатрос», принадлежащее некоему гражданину Шурупову — личности настолько мифической, что, кроме лицензионных и приватизационных документов с фальшивой печатью, существование ее ничем более не подтверждалось.
Колосову, хотя ему на дороге через фабрику пребольно вывернули окованные руки и адски звезданули кулаком в скулу, все же удалось украдкой глянуть на часы: 9.20. Сигналы радиопередатчика, установленного в багажнике «Вольво», должны уже давным-давно запеленговать с машин сопровождения. Обухова с коллегами можно было ожидать в колбасном цехе с минуты на минуту. Однако как порой тянутся эти самые «шесть раз по шестьдесят секунд»!
Колосов размышлял: для чего «кредиторы» привезли их сюда? Разве не проще им было оглушить или пристрелить их с Модиным прямо там, в машине, выбросить тела в поле, а затем просто выгрести банкноты из «дипломата»? Ведь пристегнуты были не сами купюры, а только их тара! Но всезнайка Обухов такое плачевное развитие событий сразу же напрочь исключил: «Никогда они так с вами не поступят. Это же выход за рамки, принятие самостоятельного решения на месте. А у каждого решения бывают последствия. Поэтому у этой публики любое неповиновение приказу, любая самодеятельность карается сурово. Приедут за вами кто? Думаешь, кто-то из Лехиных замов? Да нет, обычные бичи. А они почасовую оплату получают и мозгой шевелить не приучены. Им приказали забрать у вас кейс с деньгами — и все. Как только у вас там возникнет загвоздка с распиской, а на сей счет, уверен, никаких инструкций они не получили, они встанут перед, дилеммой — как поступить? И пойдут по линии наименьшего сопротивления: захватят и деньги, и вас с собой — пусть те, кто их послал, сами решают, что делать дальше. Ты понимаешь, о чем я? У них иерархия, как у термитов: термит-солдат, термит-шестерка. А за всякую инициативу, тем более связанную с мокрухой, которую всему клану потом придется расхлебывать, с них так спросят — Небо с овчинку покажется».
И Обухов оказался, как всегда, прав! (Колосов, несмотря на всю свою неприязнь с рубоповцу, ей-богу, иногда горько сожалел, что Генка — не его зам в отделе по раскрытию убийств!)
Фрагмент пятый, врезавшийся в память Колосова, была ярко-алая гора свежего кровавого фарша на огромном эмалированном лотке в цехе для «холодной разделки», по которому их с Модиным намеренно медленно и чинно провели перед тем, как втолкнуть в помещение «дирекции». Демонстрацию фарша Колосовложе отнес на счет врожденного юмора красновцев и мысленно им даже снова поаплодировал за выдумку.
Их завели в крошечный, душный кабинетик, заставленный пыльной кожаной мебелью и видеотехникой. За столом там сидела тоже крошечная, как гном, лысая, как яйцо, личность в бифокальных очках. По лицу Модина сразу можно было определить, что с «гномом» он уже встречался и ничего хорошего для себя из этого общения не извлек. Человечек грозно сдвинул очки на лоб, нахмурил жидкие бровки, открыл рот, явно уже приготавливая фразу, которая так и дрожала на кончике его языка, как вдруг…
Тут и начался весь, как Обухов впоследствии рассказывал, шум, гам, тарарам. Колбасный цех «Альбатроса» штурмовали нагрянувшие по пеленгу радиосигнала сотрудники РУБОП и приданные силы в лице вызванного на подмогу местного ОМОНа. В двери кабинета ворвались двое бичей, явно еще не решивших, что предпринять в столь внезапно обострившейся ситуаций. Долго соображали, мальчики! А Колосов соображал быстрее и в этой ситуации повел себя не слишком оригинально.
— На пол! — громовым голосом гаркнул он Модину. Тот стоял в ступоре. А в руках у бича, который соображал все же быстрей своего подельника, уже «блеснула вороненая сталь». Затем, зажав тяжелый кейс под мышкой, начальник отдела убийств сиганул через диван, кресла, через стол, пиная на ходу мебель, прямо к явно растерявшемуся в этой суматохе очкастому «гному». (А как впоследствии выяснилось, то был не последний человек в кругу приближенных Лехистана — некий гражданин Трепалов — кличка Крендель, его тихая бухгалтерская внешность совсем не вязалась с общим совокупным сроком отбытия им наказания: пятнадцать лет за совершение имущественных преступлений повторно, с проникновением в жилище, в группе лиц и в особо крупных размерах.)
Щелк! — Колосов на ходу отстегнул псевдонаручники со своего запястья. (Браво ребяткам из оперативно-технического! Каких только хитрых штук не взято ими на вооружение!) Подмяв с лета под себя Кренделя, оказывавшего вялое и робкое сопротивление по причине хрупкого сложения, он намертво приковал его к ручке кейса с деньгами, помеченными спецсредством. Не зная специального секрета, эти псевдонаручники невозможно было одолеть не только самостоятельно, но и даже при помощи используемого в таких случаях ключа…
Впоследствии сотрудники РУБОП предъявили Кренделя понятым и засняли на видеокамеру именно в таком позорном виде: он держал проклятый кейс в левой руке, а правой сучил, дергал, словно надеялся порвать эти сучьи ментовские кандалы!
Но на столь триумфальной ноте операция «Желтый чемоданчик» не закончилась. Дальнейшие события стали весьма и весьма драматическими, если не сказать громче — героическим апофеозом.
Кабинет дирекции «колбасного цеха» наполнился народом: омоновцы в камуфляже и черных масках, сотрудники РУБОП, понятые. За дверью и внизу все еще слышался грохот: видимо, разгулявшийся не на шутку ОМОН крушил лотки с фаршем и гигантские мясорубки, гоняясь за последними строптивцами, оказывавшими «злостное неповиновение сотрудникам правоохранительных органов».
В этой веселой суете Обухов подошел к Колосову, сердечно обнял его за плеча — ну, вроде два боевых корешка после успешного завершения операции приветствуют друг друга скупо, по-мужски… Никита почувствовал, что ему под куртку за ремень брюк тихо сунули ствол. Оружие было заряжено холостыми. Но в тот момент в кабинете знали про то лишь они с Генкой, да еще один человечек, задействованный в предстоящей «инсценировке».
Сотрудники РУБОП занялись «сбором и документированием всей полноты собранных по делу улик». Позвякивающий кандалами Крендель неожиданно обрел голос и заявил протест: мол, все это, граждане понятые, обман и провокация, а мне подавай адвоката сию секунду и немедленно! Обухов повел Модина к выходу, заверяя, что «как только деньга оформят в качестве вещественного доказательства, их тут же ему вернут». Они с Колосовым тихонько вывели Модина в коридор и направились было в цех. И вот тут-то и прогремело!
С верхнего пролета служебной лестницы неожиданно раздался пистолетный выстрел. А потом…
Этот «бросок тигра из засады» Обухов репетировал с пятью своими сотрудниками и наконец выбрал одного, самого талантливого, в оные годы учебы в Омской Высшей школе милиции игравшего в местном народном театре. Парню придали максимально устрашающий вид: это яростное и окровавленное полубезумное создание вроде бы только-только вырвалось из железных лап омоновца-костолома и горело одним лишь желанием: отомстить!
С истерическим криком «убью гадину!» (бог мой, сколько Обухов бился с этим восклицанием! Что они только с коллегой из народного театра не придумывали в качестве выходной реплики нового персонажа: и «предатель, иуда!», и «убью гниду!», и «кровью, падаль, захлебнешься!». Но остановились на более скромном и коротком в смысловом отношении варианте). Итак, с таким криком создание, вооруженное пистолетом, ястребом спикировало с верхней ступеньки на насмерть перепуганного Модина.
Наперерез ему такими же ястребами полетели сотрудники праворхранительных органов. Тела, как пишут в детективных романах, сшиблись в воздухе. И далее все было красиво, стильно и натурально: бросок, вопль боли и… Обухов кубарем катится по лестнице… Жестокая потасовка, удар под дых, еще удар, еще и… Треск сломанных, как спички, ребер и ног, вопль боли и… Модин, прилипший потной спиной к холодной стене, видит дуло вражеского пистолета, направленного прямо… прямо ему в лоб! Бросок Колосова на защиту, новый вопль боли, а потом два одновременно прозвучавших выстрела. И дальше — тишина.
Модин медленно-медленно начал сползать по стене вниз, хватаясь за сердце. У его ног раскинулся, нет — распростерся бездыханный труп нападавшего бандита. Искаженное ужасом, залитое кровью лицо… И — КОЛОСОВ, мрачный как туча, «Потрясенный случившимся» (как-никак он ведь только что собственноручно «пристрелил бандита», спасая потерпевшего от неминуемой и жестокой смерти), царским жестом прячущий пистолет. Вот он протянул руку охающему отболи Обухову, помогая подняться с пола, мельком глянул на убитого и…
Что там было дальше, Модин уже не видел. Начальник отдела убийств едва успел подхватить его под мышки. От всего пережитого владелец сети торговых павильонов по продаже стройматериалов лишился чувств.
Они с Генкой сокрушались: эх, переборщили! Не помер бы заявитель со страха. Но все обошлось. Врач «Скорой», спешно вызванной к Модину, впорол ему укол, привел в чувство, померил давление, посчитал пульс и заверил: ничего страшного, сердце в норме, отдышится мужик.
До самого вечера в АО «Альбатрос» шла рутинная следственно-оперативная работа. Дело у РУБОП завертелось на всю катушку. Но все дальнейшее по красновской братве Колосова уже интересовало мало: мавр сделал свое дело, мавр может…
А потом, уже под вечер, произошло то, ради чего, собственно» и был затеян весь этот авантюрный сыр-бор.
У Генки Обухова пропадал яркий режиссерский талант. В тот памятный вечер Колосов в этом окончательно убедился: по Обухову плакал МХАТ и вся система Станиславского. Как и сцену нападения, сцену установления доверительного контакта со свидетелем Обухов срежиссировал лично от первой до последней реплики.