Лицо Ищенкова окаменело. Колосов назвал имена еще двух женщин. С каждым новым именем Ящер бледнел от ярости и гнева.
— Каждому из этих свидетелей по делу, каждому, я это особо подчеркиваю, Ящер, мы сообщим, что ты подозреваешься в убийствах двух мальчиков десяти и одиннадцати с половиной лет. Детали убийств просочатся в газеты. Будет организована специальная утечка информации, и тысячи людей прочтут твою фамилию рядом с описанием того, что вытворялось в подвалах с детьми. Уголовное дело после всех экспертиз, в том числе и судебно-психиатричеекой, а в Сербского очередь полугодовая, этак примерно месяцев через четырнадцать мы направим в областной суд. И там… Я отлично знаю, что ты думаешь на этот счет. Так вот, Ящер, слушай внимательно, что я скажу: даже если в суде тебя оправдают — присяжные там или не присяжные, МНЕ ЭТО все равно, — это произойдет после полутора лет сидения в изоляторе, где, заметь, каждый зек до последней приблудной «шестерки» будет знать, по каким статьям ты обвиняешься. Даже если после всего этого тебя оправдают в суде, ты выйдешь из зала без наручников с формулировочкой «оправдан за недостаточностыо доказательств вины», ты можешь представить, как дальше сложится твоя жизнь среди людей, которые все будут знать: ты убиваешь их детей. И убиваешь так умело, что доказать это очень трудно.
— Зачем ты это делаешь? Зачем ты ЭТО делаешь со мной? — Ищенков закрыл глаза. Казалось, он был дальше не в силах смотреть на начальника отдела убийств. — Зачем ты меня уничтожаешь? Ответь мне! Я никого не убивал! Никогда, никого!! Я тебе тысячу раз говорил: я не был в Сахарове, не был и в Красногвардейске, точнее, был, но… Это же роковая случайность, я ездил за стройматериалами, я… я же не убивал. Я даже не знаю, кого убили вчера на этой чертовой горе! Я не знаю, понимаешь ты это, нет?! Не знаю!
Колосов видел: Ищенков поверил в то, что услышал. И запаниковал, как, впрочем, и в тот, их самый первый, раз. Клеймо детоубийцы — кому в здравом уме захочется носить его на себе всю жизнь, даже имея в кармане справку о прекращении уголовного преследования?
— Что ты молчишь? Ответь мне! — Ищенков рухнул на стул. — Я хочу знать, почему ты меня уничтожаешь, сживаешь со света? Что я тебе сделал? Что?!
— Ты неверно сформулировал последний вопрос. Ты плохо меня слушал. Мне еще раз тебе повторить?
Ищенков замер. На висках его выступили капли пота. На лбу вздулась вена. Он сжимал и разжимал кулаки, словно мял невидимое тесто.
— Вопрос твой должен прозвучать так. — Колосов выдержал долгую паузу. — « Что я должен сделать, чтобы этой полной катастрофы с моей жизнью не случилось?»
Ищенков встал со стула. Потом снова сел. Лицо его пошло багровыми пятнами. Колосову вспомнилось: Катя и ее приятельница не раз говорили ему о красоте Ищенкова. Странно, что именно считали они в нем красивым? Видели бы они Ящера сейчас…
— Что, что я должен сделать, чтобы этого не произошло? — Это был шепот, едва слышный свист полураздавленной змеи из подземелья…
Начальник отдела убийств молча ждал.
— Что я должен сделать, чтобы этого не произошло?!
Колосов смотрел на перекошенное ненавистью лицо Ищенкова. Что в этом бешеном крике его? Страх, гнев, вынужденная капитуляция? Или же стремление хоть как-то выиграть время, усыпить их внимание? НА НЕМ НЕ ОБНАРУЖЕНО СЛЕДОВ КРОВИ. Да, это так. Но это еще ничего не значит. Эта деталь может говорить лишь о дьявольской осторожности, об умении избегать прямых улик. И в этом почерк убийцы как две капли воды похож на тот, что в Сахарове и в Красногвардейске. И все же Ищенков по тем эпизодам не единственный подозреваемый, а всего лишь один из пяти фигурантов. И в глубине души Колосов, что бы он там ни говорил в запальчивости Кате, сам по тем эпизодам до конца не во всем был уверен…
Увиденное у подножия Май-горы всплыло в памяти. Что там происходило между Тарантиновым и его убийцей? Ведь Колоброд наверняка оказывал сопротивление, не мог не оказывать — ведь его даже не оглушили перед тем, как начать свежевать. А с сопротивляющимся мужиком, какого бы хлипкого сложения он ни был, мог справиться только мужик. Физически крепкий, молодой, здоровый бугай, как раз такой, как этот вот…
— Я хочу услышать правду, — произнес Колосов. — Для начала ничего, кроме правды.
— Но я не убивал! Я клянусь тебе. — Ищенков, спотыкаясь на каждом слове, торопясь, начал излагать то, что уже рассказывал Караулову.
Колосов слушал не перебивая. Он не верил ни одному его слову. Не верил только потому, что в душе ненавидел этого человека. Но сейчас он наступил на горло и своим эмоциям, и вере, и недоверию. Он просто слушал Ищенкова. А когда тот наконец выдохся, настала очередь начальника отдела убийств.
— Покажи руки.
— Что?
— Покажи мне руки.
Ищенков вытянул руки вперед.
— Ладонями вверх.
Повернул. Ладони как ладони. Ни шрамов, ни ран.
— Как давно ты знаешь своих соседей?
В глазах Ищенкова промелькнуло напряженное ожидание, казалось, он ждал, что Колосов спросит про них.
— Каких соседей?
— Не прикидывайся. Тех самых, у кого ты чаевничал в тот вечер, когда умерла Валерия Сорокина.
— Этих людей я знаю меньше года.
— Кого из них узнал прежде всех?
— Олега Смирнова.
— Кого-кого? Самого знаменитого нашего? Не врешь?
— У меня было четыре рабочих часа в клубе «Атлетико», это при русско-швейцарском центре пластико-эстетическои хирургии на Красных Воротах. — Ищенков говорил, не поднимая глаз от пола. — Клуб этот немало разного народа посещает. Есть и такие, как Смирнов.
— Смирнов был клиентом клуба или клиники?
— Клуба. Там мы и познакомились. Эстетической хирургией его супруга интересовалась.
— Она, как я слыхал, вроде бы молодая совсем, — заметил Колосов. — А ты что, и с его женой знаком?
— Нет, — Ищенков через силу усмехнулся. — Он ревнует ее до сумасшествия. Никого даже и близко не подпускает.
— И Смирнов познакомил тебя с Чебукиани и Хованской?
— С Хованской. А уже здесь; в Май-Горе, я познакомился с остальными.
— Как произошло знакомство с Хованской?
— Смирнов сначала просто дал мне ее телефон. Потом я ездил к ней. Она на Преображенской живет. Сталинский дом такой, квартира у нее хорошая двухкомнатная.
— Она что, одна, а муж где?
— Юлия Павловна никогда не была замужем.
— Старая мымра, выходит? А пацан ее?
— Мальчишки тогда, когда мы познакомились прошлой осенью, еще при ней не было. Я его тут впервые на даче увидел.
Колосов наблюдал за Ищенковым. Вроде бы Ящер отвечает на все вопросы покорно и обстоятельно. Однако… ОТЧЕГО МЕНЯ НЕ ПОКИДАЕТ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО МЫ С НИМ ГОВОРИМ СОВСЕМ НЕ О ТОМ, О ЧЕМ ДОЛЖНЫ БЫ…
— Насколько я понял, ты познакомился с Хованской почти сразу после того, как…
— Как имел счастье познакомиться с вами. — Губы Ящера кривились от горчайшего сарказма.
— И что ты хотел от нее? Ведь ты что-то хотел от этого знакомства, так?
— Я думал, она в силах мне помочь.
— Помочь в чем?
Ищенков, до этого упорно смотревший в пол, вдруг резко вскинул голову. Взгляд его мазнул по Никитиному лицу, и снова в нем промелькнуло что-то напряженное, неприятное, неуловимое…
— Как я могу объяснить, когда ты не веришь ни одному моему слову? — сказал он неожиданно страстно. — Когда ты меня ненавидишь, и я сам не пойму, за что!
Можно было, конечно, ответить ему ледяной иронией: «Так-таки и не понимаешь? А ты шевели мозгами шустрей». Но такие подходцы в духе Генки Обухова сейчас Колосова не устраивали. Перед ним сидел человек, которого они подозревали в трех, точнее, даже четырех убийствах, совершенных с особой жестокостью. И этот человек еще смел заикаться о вере и…
— Ладно, Владимир, ненавижу я тебя или люблю, речь сейчас не о том, — Колосов облокотился на стол. — Мои чувства остаются при мне. И самый наилучший выход для тебя, когда и твои при тебе тоже. Я просто хочу услышать максимально правдивый ответ: какой такой помощи ты ждал для себя от этой женщины? В чем?
— У меня проблемы, — Ищенков снова уткнулся взглядом; в пол. — Черт, какой прок скрывать, если вы, оказывается, знаете и про Лильку, и про Ирку Свиридову? У меня большие: проблемы. Да, да! Что глядишь на меня — губы кривишь? Да, я с бабами предельно строг. И я ничего не могу с собой поделать! Это сильней меня, сильней всех запретов. Я их безумно люблю, сдохнуть готов ради. Но это существует во мне помимо моей воли и желания: чем сильнее мне кто-то нравится, чем больше я думаю об этой женщине, тем сильнее… Нет, да что ты понимаешь в этом? — Ящер вдруг стукнул кулаком по колену: — Ты, жлоб в погонах?! Что ты в этой моей муке понимаешь? Когда в одно и то же время ты служишь ей как раб, хочешь ноги ей мыть и взять ее вот так, как самую грязную шлюху, за волосы, тащить ее за собой по грязи, чтоб она потом в своем собственном дерьме захлебнулась. Что понимаешь в этом кошмаре, что?!
— Ладно, Владимир, ненавижу я тебя или люблю, речь сейчас не о том, — Колосов облокотился на стол. — Мои чувства остаются при мне. И самый наилучший выход для тебя, когда и твои при тебе тоже. Я просто хочу услышать максимально правдивый ответ: какой такой помощи ты ждал для себя от этой женщины? В чем?
— У меня проблемы, — Ищенков снова уткнулся взглядом; в пол. — Черт, какой прок скрывать, если вы, оказывается, знаете и про Лильку, и про Ирку Свиридову? У меня большие: проблемы. Да, да! Что глядишь на меня — губы кривишь? Да, я с бабами предельно строг. И я ничего не могу с собой поделать! Это сильней меня, сильней всех запретов. Я их безумно люблю, сдохнуть готов ради. Но это существует во мне помимо моей воли и желания: чем сильнее мне кто-то нравится, чем больше я думаю об этой женщине, тем сильнее… Нет, да что ты понимаешь в этом? — Ящер вдруг стукнул кулаком по колену: — Ты, жлоб в погонах?! Что ты в этой моей муке понимаешь? Когда в одно и то же время ты служишь ей как раб, хочешь ноги ей мыть и взять ее вот так, как самую грязную шлюху, за волосы, тащить ее за собой по грязи, чтоб она потом в своем собственном дерьме захлебнулась. Что понимаешь в этом кошмаре, что?!
Колосов молчал. Потом произнес:
— Мы в Жуковском беседовали с Ириной Свиридовой. И об этом тоже речь у нас шла. Она сказала: вы ведь пожениться хотели. А потом… А ведь она любила тебе Крепко. Что ж ты, и невесту свою хотел бы вот так за собой за волосы тащить? Молчишь? Поэтому ты все последние годы с одними только проститутками дело имеешь?
— Пошел ты… Я уже слыхал и твои нравоучения, и мораль, и угрозы. Плевать я хотел на них, только… Ты думаешь, напугал меня тогда, в угол загнал, унизил, уничтожил? — Ящер осклабился в злой улыбке — зубы блеснули как жемчуг. — Нет, ошибаешься, приятель. Напугать сейчас, ври таком вот раскладе, только я сам себя могу. И так, что тебе в твоих тупых ментовских снах и не приснится никогда!
Колосов ждал, что же услышит дальше.
— А потом однажды я вдруг понял, что это все у меня уже слишком далеко зашло. — Ищенков снова уставился в пол. — Прозрел, что называется, в одночасье. Ну, да ты и это не поймешь.
— Почему же? Объясни — я попробую.
— Когда я получил повестку в прокуратуру, то никак не мог врубиться сначала, о чем меня спрашивает следователь. А потом ты мне открыл глаза, на все открыл. — Ищенков покачал головой. — Когда ты мне там, в кабинете, без обиняков объявил, в чем именно подозревают меня, я… Ты думаешь, это ты напугал меня? Ты? Это я; я сам себя напугал! Потому что враз понял: тем, что живет во мне помимо моей воли, тем, что разрушает мне жизнь, что мучает меня, уродует мой мозг, отвращает от меня тех, кого я любил…, люблю, всем этим я дал повод вам, совершенно чужим людям, идиотам проклятым, подозревать меня в жутких, диких, уму непостижимых вещах, — которые я никогда-слышишь ты — никогда не совершал!!
«Тайный садист-мученик, извращенец, но не убийца — ловко», — подумал Колосов. Исповедь (если то действительно была исповедь) Ящера не вызвала в нем ни малейшего сочувствия, только отвращение.
— Я все-таки так и не понял, Владимир, чем же тебе в твоей героической борьбе с самим собой и своими тайными пороками могла помочь милейшая Юлия Павловна?
— Мне сказали верные люди: она может помочь, если захочет. Кое-кому она уже помогла.
— Это Смирнов тебе скатал?
— Да, и он тоже. Она и ему пытается помочь.
— А в чем именно?
Ищенков не ответил.
— Ты следователю заявил, что являешься ее клиентом, что курс ей валютой оплатил по какому-то там тренингу.
— Холистическому аутотренингу.
— Скажи по-русски, что это.
— Работа над собой. Коррекция личного опыта для изучения и осознания своей личности, своего подсознания, своих внутренних резервов. Умение управлять своими эмоциями, желаниями, контролировать свою душу. Чтобы тем самым приблизиться к попытке избавления от мешающих жить зависимостей. Но Хованская работает с клиентами не только в этом направлении. Там еще много всего. Политики, астрологии там бредовой с предсказаниями по гороскопам, ясновидения она не касается. Ее профиль — брак, семья, внутренний мир клиента.
Колосов слушал его с усмешкой.
— И охота тебе, парень, было «зелень» тратить на такие сеансики? Ну, вольному воля. Выходит, деньга лишние есть. Значит, платят тебе в твоем центре неплохо. Что, дамочка-то экстрасенша — вещунья у нас, получается? Приворожу с гарантией, так, что ли? Ну и как, помогли тебе ее чары? Управляешь ты уже своими эмоциями? Что молчишь? Я тебя спрашиваю: помогла тебе вся эта ересь болотная? ;
Ищенков поднял голову. И снова в глазах его было что-то такое, отчего у Колосова опять-таки появилось ощущение: они никак не подойдут в этой беседа к самому главному. «К убийствам?» — спросил он себя. Но нет, чувство было такое; что убийства в этой их беседе с Ищенковым как раз дело десятое.
— Она помогла тебе? — уже тише, спокойнее спросил он.
— Нет. То, что она предлагает, я не хочу. Не могу себя заставить. Так будет только хуже. Я боюсь.
—Чего ты боишься? Что она предлагает?
— Тебе это объяснять бесполезно. — Ищенков скрестил руки на груди. — Я и не собираюсь этого делать, все равно что бисер перед свиньями метать. А если тебя интерес мучает, спрашивай у нее сам.
По его виду было ясно, что он поставил крест на этой теме. Но Колосов не хотел так быстро сдаваться. Он далеко еще не обо всем переговорил с Ищенковым.
— Ты вчера у соседей был? — спросил он.
— Был. Днем.
— Во сколько ушел?
— После обеда, около четырех.
— Вчера у вас был сеанс с Хованской?
— Нет. Она устала, просила перенести. Там соседской девчонке было плохо, она с ней колготилась.
— А вечером ты заходил к ним?
— Нет.
— Дома сидел, значит, безвылазно?
— В Старо-Павловск на машине за продуктами ездил. Вернулся около восьми вечера. В половине десятого спать лег.
— А в четыре поднялся? Режим строго соблюдаешь?
— Я всегда очень рано встаю. У меня в центре в половине восьмого уже первая группа. Да обо всем этом я уже следователю говорил!
— Когда ты днем уходил с дачи Чебукиани, кто там оставался?
— Все.
— А Смирнов? Что с ним? У него что, правда припадок какой-то был?
Ищенков медлил с ответом.
— Он приехал к Юлии, — сказал он наконец. — У них свои дела. Я не в курсе, что там.
— Что, тоже холистические сеансы?
— Н-нет, скорей это дело иного сорта, — Ищенков медленно подбирал слова. — Он весь день был наверху, даже к обеду не спустился. Она объяснила: не стоит его беспокоить. Он готовится к инициации, это такая стадия ритуального очищения.
Колосову вспомнилась вонь, доносившаяся из комнаты Смирнова, — ничего себе очищеньице. Терминология, употребляемая Ищенковым, его раздражала.
— Что еще за очищение, перед чем? — спросил он.
— Я не знаю. Хованская никогда особо не распространяется о делах своих клиентов. Это не принято.
— Ну да, вещий профессиональный секрет, — Колосов хмыкнул. — Вы же взрослые люди, Ищенков, а все в игрушки мистические никак не наиграетесь. Доигрались уже вон черт знает до чего. Человека, который косил на участке вчера, ты видел?
— Да. Но я не знаю его, клянусь. Это его убили? Как… как это произошло?
«Так я тебе и выложил подробности, — подумал Колосов. — Если у нас с тобой, несмотря на эту экспертизу, все же в конце концов что-то сладится, ты мне сам, голубь, расскажешь, как это у вас с ним произошло».
— Почему племянник Чебукиани, Кузнецов этот, таскается на дачу почти каждый день? — продолжал он задавать вопросы. — Что ему нужно?
— Он работает у Смирнова. Он приезжает только с ним. А иногда по просьбе тетки поручения разные мелкие выполняет. Он ее, кажется, единственный родственник. И потом, я заметил, ему девчонка-соседка сильно нравится. К ней наверняка и приезжает.
— А что нужно Сорокину от вдовы?
— Это скорей Александре Модестовне кое-что нужно от Костьки.
— Что между ними?
— Они спят — вот что.
— Он такой деляга избалованный, холеный, и с этой переспелой каргой?
— Александра — женщина породистая и с биографией. — Ищенков усмехнулся криво. — Сто очков вперед молодым поблядушкам даст. А потом, Сорокина тянет к бабам значительно старше себя — он мне как-то раз сам по пьянке признался. Вдове пятьдесят четыре года, и я заметил, что она не прочь выйти замуж в пятый раз.
— За Сорокина? — Колосов прищурился. — Скажи, а она никогда не высказывала при тебе жалоб на его сестру? Никогда не предлагала, чтобы Валерию в больницу поместили? Короче, не хотела ли избавиться от сумасшедшей?
— Нет. При мне так прямо никогда. Она слишком хорошо вышколена для этого. Но девкой она брезговала. — Ищенков смотрел на Колосова: они понимали друг друга уже с полуслова. — Конечно, если посмотреть под этим углом, эта идиотка ей дьявольски мешала.