Настоящая кровавая резня, убиты отец и сын, один за другим, и убийства совершены на расстоянии четырехсот километров друг от друга. Вот это уже перебор, дорогуша.
Я не слишком много собрал на Микаэля Флореса-сына, но вот насчет Флореса-отца, Жан-Мишеля, я кое-что я почерпнул из электронной статейки в «Уэст Франс» о буднях судебной полиции. Мне не хотелось обращаться ни к жандармам Эври, занимавшимся расследованием убийства сына, ни к их гаврским коллегам, которые вели дело отца, – как ты догадываешься, они стали бы задавать мне вопросы. Но, по словам работника мэрии Гавра, дело так и осталось нераскрытым. Мне все-таки удалось узнать имя капитана полиции, который вел дело отца. Его зовут Ги Брока, несколько месяцев назад он ушел в отставку. Живет в Этрета, недалеко от береговых утесов. Весьма опасаюсь, что ты туда потащишься. Хотя пока не знаю зачем.
Какая трагическая судьба у этой семьи! В довершение всего мать Микаэля покончила с собой через полгода после его рождения, в 1970 году. Бросилась под поезд.
Да уж. Как-то не слишком весело.
Мне трудно продвигаться дальше, оставаясь незамеченным.
Уже поздно. Завтра займусь поисками этой Марии, фото которой ты мне отправила. Снимок со странными монашками выглядит довольно старым, так что и сама женщина должна была постареть. Я посмотрел в Google: Матадепера – это крохотный городок рядом с Барселоной. И стало быть, если эта Мария все еще живет там, у нас есть шанс до нее добраться. Как только будет возможно, я попытаюсь узнать, кто она.
Все это так интригует. Ты мне объяснишь?
Не знаю, когда ты прочтешь это письмо, но держи меня в курсе, пожалуйста. Потому что, хоть я все это время и не подаю вида… В общем, я хочу сказать, самое главное, чтобы с тобой ничего не случилось. Потому что иначе мне будет больно.
Я знаю, я о-о-о-о-о-очень неуклюжий.
Ну ладно, прощаюсь. Спокойной ночи.
Борис
Камиль задержалась на последних словах Бориса. Он признался наконец – полунамеком, недомолвкой. Слишком уж он робок.
И это сделало еще больнее молодой женщине. Она не осмеливалась вообразить себе, что между ними начнется какая-то сентиментальная история. Да и имеет ли она право затевать любовные отношения, учитывая состояние ее здоровья? Нет, это принесло бы слишком много страданий. Им обоим.
Она предпочитала вернуться в свою темноту, а потому поспешила открыть и прочитать прикрепленную к письму статью из «Уэст Франс». Автор рассказывал о зловещей находке на одной из скотобоен, об из ряда вон выходящем преступлении, жертвой которого стал тихий и незаметный хозяин магазинчика одежды в Онфлере. Остальное содержало немногим больше того, что она уже знала. Всего лишь журналистский треп.
Камиль закрыла статью. Она была озадачена. Дикое убийство, причем отец и сын убиты в один и тот же день, по утверждению Бориса, а мать покончила с собой…
Она подумала о маленьком скелетике, найденном ею на чердаке, потому что его проморгали жандармы. Что за проклятие поразило эту семью? К чему это невероятное двойное убийство? И что искал убийца?
А также почему мать Микаэля покончила с собой через полгода после его рождения? Сидя на постели, Камиль снова просматривала фотоальбом, водя пальцем по ужасно печальному лицу матери. Отец тоже не улыбался, можно было подумать, что это снимки с похорон, а не с рождения.
Если бы только узнать, почему вырваны страницы из начала альбома и что они содержали…
Неоновая вывеска мигала за окном, временами освещая погруженное в тень лицо молодой женщины. У Камиль было впечатление, что она – героиня какого-то мрачного фильма, ищущая разгадку зловещей тайны. Одна из тех, кто кочует из отеля в отель и преследует само воплощение дьявола до тех пор, пока не встретится с ним лицом к лицу.
Содрогнувшись, она встала и задернула двойные шторы резким рывком. Закрыла крышку своего мобильника, захлопнула альбом и погасила ночник. Темнота была иллюзорной. Свет продолжал проникать по бокам штор и рисовал на стенах треугольники, квадраты, другие геометрические фигуры в голубоватых холодных тонах, от которых ей стало не по себе.
Она задумчиво смотрела в потолок. Ее мучили многочисленные вопросы. Было ли связано убийство Флоресов с репортажами, над которыми работал Микаэль? Не обнаружил ли он что-нибудь такое, чего никогда не должен был обнаружить? Тогда при чем тут его отец?
Но один вопрос изводил ее больше других: какая роль во всем этом была отведена Даниэлю Луазо?
Раздраженная светом, она спряталась от него под одеяло, включив метроном, стоявший на ночном столике. Равномерное постукивание машинки, все эти полусекунды вновь создавали вокруг нее знакомую, успокаивающую атмосферу. Словно защитный кокон. Она закрыла глаза и не открывала до тех пор, пока этот стук не смешался с биением ее собственного сердца.
Бум-бум… Бум-бум… Бум-бум…
Через несколько минут она снова почувствовала во рту и горле вкус табака. Он был какой-то сухой и шероховатый, словно ей набили рот опилками. Она зажмурилась и широко раскрыла рот. У нее возникло ощущение, что кто-то давит ей на челюсти. И тогда из ее горла вышла ладонь, а вслед за ней и вся рука. Из самой глубины ее гортани за ней наблюдали два черных блестящих глаза.
Она внезапно встала, почувствовав, что у нее перехватило дыхание, и прижала руки к груди.
Обливаясь потом.
Включив свет, она бросилась к своей сумочке и достала оттуда фотографию своего донора.
Она приложила ее к шторе, которая сама прилипла к оконному стеклу.
И стала кромсать это лицо бритвенным лезвием.
Когда Камиль вся в слезах упала на пол, часть шторы была изрезана в клочья.
32
Пятница, 17 августа 2012 года
Пьер Фулон был ростом метр девяносто семь и весил больше сотни кило. Все женщины, которых он увечил, резал на куски, часть пожирал, а потом останки упаковывал в клеенку, были худощавыми, невысокими, сорокалетними. Легко представить себе их ужас и муку, когда они видели перед собой эту глыбу с конопатой физиономией, большими черными усами и в очках, за которыми его глаза напоминали яичницу-глазунью.
После телефонного разговора с судьей, ведавшим надзором за исполнением наказаний, Шарко узнал, что Лесли Бекаро, усердная посетительница, два с половиной года назад представлялась «его подружкой». Она жила в Ла-Рошели, всего в нескольких километрах от острова Ре. Франк подумал, что, если встреча пройдет неудачно, может, было бы интересно нанести ей короткий визит. Что касается Даниэля Луазо, то он, чтобы встретиться с Фулоном, сослался на желание написать роман о серийных убийцах. Чиновника это не слишком удивило: все больше и больше журналистов или полицейских брались за такого рода книги, весьма ценимые читателями. А тот факт, что проситель из полиции, только облегчил ему получение разрешения.
Но очевидно, Луазо солгал. Шарко был в этом уверен.
Его мотивация была совсем другой.
Николя Белланже хорошо поработал: учитывая важность дела, Франк получил в свое распоряжение специальную комнату в несколько квадратных метров, изолированную, с деревянным столом и двумя стульями, прикрепленными к полу. Разумеется, прямой контакт был бесконечно предпочтительнее плексигласового стекла с дырочками в общем зале для свиданий.
Он ждал прибытия Мясника десять минут, от нетерпения постукивая правой ногой по бетонному полу. Воздух тут был довольно свежий, хотя никакого естественного света не наблюдалось. Еще до того, как Шарко проник в тюрьму, погода стала портиться, небо затянуло тяжелыми, угрожающе-черными тучами, пришедшими с моря.
Это было словно предвестием его разговора с убийцей.
Ему стало не по себе, потому что всякий раз, закрывая глаза, он видел улыбки близнецов, их хрупкость, беззащитность. Когда-то и Фулон был таким же, как они. Он тоже улыбался, играл с погремушкой, его баюкали. Он был таким же невинным, как Жюль и Адриен. Но в нем начала укореняться жестокость, поражать его гангреной изнутри, и он даже не сознавал этого. Паук, раздавленный без всякой причины. Муха, которой отрывают крылышки, муравей, сожженный с помощью лупы. Все делали это играючи, ради забавы, потому что так поступали приятели.
Однако Фулон функционировал иначе. Неосознанные побуждения всякий раз заводили его немного дальше. Кошки, собаки… Вплоть до того первого раза, когда он взялся за человеческое существо. До его самого первого раза.
После чего смертоносная машина была запущена, и ее уже невозможно было остановить.
Щелчок замка эхом отразился от ледяного камня. Шарко напрягся. В помещение входил колосс, одетый в слишком тесную для него тюремную робу. Руки в наручниках спереди. Серые очки на прямом носу. Черные короткие волосы. Острые скулы так выступают, словно его лицо тоже было оружием. Тюрьма заострила все углы, сделала твердой плоть, превратила этого человека в железный брус.
Фулон направился к стулу и сел, глядя Франку прямо в глаза. Два надзирателя встали у двери.
Шарко попытался говорить ровным голосом, чтобы в нем не чувствовалась дрожь.
– Я комиссар Франк Шарко из криминальной бригады с набережной Орфевр, тридцать шесть. Спасибо, что согласились встретиться со мной.
Ему было противно, что приходится так расшаркиваться перед этой мразью.
– Да, мне сказали, – отозвался Фулон. – Как там поживает ваш коллега, капитан Лемуан? Я был бы не прочь повидаться с ним. Поболтать немного.
– Он сейчас далеко. В отпуске…
– А, отпуск. У меня-то он бессрочный. Как и у девок, которыми я занимался. Однажды на толчке я подумал, что им даже повезло.
Он взвешивал каждое слово. Неспешный голос, томный тембр, как на той аудиозаписи.
– А скажите, комиссар, сколько маленьких солдатиков на вас работает?
– Двадцать семь офицеров судебной полиции.
Фулон чуть заметно усмехнулся. Уставился сначала на узел галстука своего собеседника, потом опустил взгляд ниже, к его левой руке, наверняка в поисках обручального кольца, потом вернулся к его лицу. Шарко слегка, почти незаметно сжал эту руку, но жест не ускользнул от Фулона. Убийца расслабился на стуле, пользуясь каждым сантиметром свободы.
– И вы лично притащились? Вам самому разве отпуск не полагается?
– Это очень важное дело. Мне нужна ваша помощь.
– Моя помощь? Очень лестно. А скажите-ка мне тогда, что я могу получить взамен? Хватит ли вам, например, власти, чтобы вытащить меня из этой сраной дыры?
– Вы прекрасно знаете, что нет.
Фулон бросил на него презрительный взгляд. Его брови исчезли за оправой толстых очков.
– Мне от вас никакой пользы. Вы, может, и чувствуете себя большой шишкой среди своих людей, но здесь вы всего лишь мелкий мусорок без всякой власти.
Шарко сложил руки под подбородком и слегка наклонился вперед с безмятежным видом:
– По крайней мере, моей власти хватило на то, чтобы доставить тебя в эту комнату, Пьер.
Мясник, от которого не ускользнуло это внезапное тыканье со стороны полицейского, снял очки и начал методично протирать полой рубашки стекла, похожие на бутылочные донышки. Было что-то пугающее в этом жесте.
– Я всегда так делал, прежде чем начать их резать. Протирал очки их трусиками, аккуратненько, а потом принимался за их миленькие мордашки. И знаешь почему?
– Ты их уродовал, мазал им зубы черным гуталином, который покупал на военной распродаже неподалеку от своего дома. Потом ты их бил, еще и еще, чтобы показать им, что тебе приходилось терпеть, когда ты был моложе. Чтобы они больше не смеялись над тобой. Где-то я тебя понимаю, Пьер.
Убийца снова надел на нос свои толстенные линзы. Опять появилась яичница-глазунья.
– «Я тебя понимаю, Пьер», – повторил он с издевкой. – Ты хорошо выучил свой урок, ко-мис-сар. Видел мои видеозаписи? А какую книгу обо мне прочитал?
– Никакую, к несчастью. Но я весьма рассчитываю раздобыть их поскорее и украсить ими свою библиотеку.
– А ты знаешь, что про меня пишут в десятке книжек о серийных убийцах? Что обо мне и за границей знают, в отличие от тебя.
Мясник вдруг встал и наклонился вперед, вызвав реакцию надзирателей. Его лицо почти вплотную приблизилось к лицу Шарко. Тот слегка отшатнулся, и его сердце забилось быстрее.
– Моей власти тоже хватило, чтобы привести тебя сюда. Разница в том, что я сделал всего несколько шагов, а ты перся сюда больше пятисот километров. Надеюсь, что дорога не показалась тебе слишком длинной и ты хотя бы воспользуешься своим приездом на остров Ре. Похоже, здесь водятся неплохие сочные устрицы? Я-то всегда любил сочное. Вспомни обо мне, когда будешь запихивать влажную солоноватую мякоть этих ракушек в рот.
Он умолк и застыл столбом.
– Потеешь, комиссар. И вид у тебя напряженный. Это хорошо…
Потом он повернулся и тяжело зашагал к надзирателям.
– Двенадцать девушек бесследно исчезли! – воскликнул Шарко. – Их держали на цепи под землей, снимали на видео. Обрили им все волосы и сделали на затылке татуировку – одну-две буквы и ряд цифр, как в лото. И ты, Пьер Фулон, замешан в этом по самую маковку! Вот почему я пришел повидаться с тобой.
Фулон резко остановился. Потом, после нескольких секунд полной неподвижности, вернулся и сел.
– Замешан? Объясни.
– Я думаю, ты точно знаешь, о чем идет речь и кто это сделал, потому что он приходил повидаться с тобой. Мы его взяли и держим у себя.
Шарко блефовал. Но у запертого в четырех стенах Фулона было очень мало шансов узнать, что Даниэль Луазо погиб от пули в голову во время полицейской операции.
– Не понимаю, о ком это ты.
– О Даниэле Луазо.
Фулон отреагировал через несколько секунд:
– Ах, этот…
– Да, этот. Знаешь, похоже, он тебя уже не так ценит, судя по тому, как о тебе отзывается. Похоже, ученик решил, что превзошел учителя.
– Что тебя навело на эту мысль?
– «Я сделал дюжину, а он только семерых и попался как фраер» – вот его собственные слова. И он не поколебался сдать тебя нам.
Фулон и бровью не повел. Его взгляд остался таким же непроницаемым. Но Шарко уже знал, что отныне завладел вниманием Мясника. Он продолжил:
– Он даже выдал нам обрезки твоих ногтей и волос, а еще запись, на которой ты хвастаешься своими подвигами. А рисунки, которые ты ему дал, мы нашли порванными, в мусорном мешке, в подвале.
Убийца тяжело дышал. Его грудь, казалось, весила тонны.
– Мусорный мешок… Так он сказал, что я сам дал ему эти маленькие подарки в тюрьме?
Была ли ловушка в этом вопросе? Шарко припомнил черно-белые рисунки, решетки, застенки с запертыми монстрами. Фулон поневоле уже был в тюрьме, когда это рисовал.
– Да, когда приходил к тебе с коротким визитом. Теперь-то уж немало времени прошло. Помнишь?
Убийца кивнул, не разжимая губ.
– Я здесь потому, что он пока играет в молчанку, – продолжил Шарко, – а я тороплюсь. Думаю, другие девушки еще живы, заперты где-то. Так что я решил, что ты, вероятно, мог бы утереть нос этому Луазо и сказать, где они находятся. Это уменьшило бы его достижения, если понимаешь, что я хочу сказать. Разумеется, о твоем сотрудничестве станет известно начальнику тюрьмы. Я знаю, что условия здесь не из самых приятных.
Пьер Фулон снова сцепил руки и стал медленно крутить большими пальцами.
– Выходит, ты мне, я тебе?
– Можно и так сказать.
– Надо подумать…
Он откинул голову назад и закрыл глаза. Шарко бросил взгляд на охранников, которые покачали головой от досады. После двух-трех нескончаемых минут Фулон открыл глаза:
– Отлично.
Шарко нашел странным, что тот согласился так легко. Фулон был из тех, кто умеет выдавать информацию по капле, чтобы растянуть удовольствие, играть, раздражать. Он вполне мог бы потребовать и подписанные бумаги.
Что-то тут было не так.
– Но сначала, – добавил он, – я тебе расскажу в подробностях, как убил Карину, потом Белинду, а закончу Кристиной, это была самая лучшая. Остальные не так интересны. Ты торопишься, но надеюсь, у тебя найдется немного времени, чтобы меня выслушать.
Шарко, не сдержавшись, стиснул зубы. Это не ускользнуло от Мясника. Он широко ухмыльнулся:
– Вижу, тебе это подходит.
И сыщику пришлось выслушивать все ужасы, которые тот вываливал на него, вроде тех, что были на аудиозаписи. Словесный бред, маниакальное смакование подробностей, способность придавать воспоминаниям реальность. От этого хотелось блевать. Шарко терпел все, глазом не моргнув, но в душе кричал от боли. Фулон олицетворял собой то, что он ненавидел больше всего на свете, он был выродком, обитателем девятого круга ада, полностью потерянным для общества. Вот такие, как он, и разрушили его жизнь, убили его близких.
В конце своего монолога Фулон схватился обеими руками за свой вставший член, но тут вмешались надзиратели. А он хохотал, брыкаясь и крича, чтобы его оставили в покое, сполна пользуясь своей жалкой властью, своим временным превосходством.
– Не позволяй им увести меня, а то ничего не узнаешь…
После некоторой возни, сопения и перебранки, все в конце концов вернулись к первоначальным позициям. Пьер Фулон поводил плечами, поправляя свою робу.
– Настоящие грубияны… А теперь, поскольку я дал слово, пожалуй, помогу тебе немного, потому что ты запутался, как бедный несчастный угорь в сетях. Но я тебе не все скажу. Лучше поиграем.
– Слушай, честно говоря, у меня нет никакого желания…
– У тебя есть право задать мне один вопрос. Один-единственный. Если у меня нет на него ответа, значит ты дал маху. Но если есть, то расскажу все, что знаю. И можешь с толпой своих сопляков таскаться сюда сколько угодно, я уже никогда не заговорю. А теперь хорошенько подумай.
Шарко понял по поведению Фулона, что торговаться бессмысленно. Встал и принялся мерить шагами комнату. Живодер поигрывал цепочкой своих наручников и следил за ним взглядом, явно забавляясь.