Шарко понял по поведению Фулона, что торговаться бессмысленно. Встал и принялся мерить шагами комнату. Живодер поигрывал цепочкой своих наручников и следил за ним взглядом, явно забавляясь.
Один-единственный вопрос…
Какую же тему затронуть? Татуировки? Попытаться понять, кто такой Харон, которому Луазо поставлял девушек? Спросить, кто такой КП, автор электронного письма и фотографии с отрезанной головой? Что Фулон знает на самом деле? И чего не знает? Надо действовать наверняка. Лучше уйти с малым, чем с пустыми руками. Бить в точку.
Шарко вернулся к столу и уперся в него ладонями, слегка наклонившись вперед. Он возвышался над Фулоном, доминировал над ним, и тот, почувствовав это, сразу же попросил его сесть. Но Шарко не двинулся с места, не поддался. Ему стало лучше, дрожь прошла. Даже удалось на время перестать думать о семье. Вернуть себе былые рефлексы. Он опять был на арене, готовый к схватке.
Прежний Шарко. Обладающий хорошей реакцией, интуицией.
Опасный.
– Зачем к тебе приходил Даниэль Луазо?
Живодер сощурился за толстыми стеклами очков:
– Хороший вопрос, даже превосходный!
На этот раз Шарко сел, не спуская с него глаз, чтобы приблизиться к нему еще больше.
– Ну и что дальше?
– Боюсь тебя разочаровать, но я никогда раньше не видел твоего Луазо. Вообще-то, я и сейчас его знаю не лучше.
Франк начал внутренне закипать:
– Кончай придуриваться.
– Да нет, правда. Так забавно было видеть твой серьезный вид, слушать твою болтовню и малость подсмеиваться над тобой, совсем чуть-чуть. Так ты хочешь знать? Меня восхищает, что начинающий писатель перешел к действию. Дюжина, говоришь? И он им делал наколки, брил? Славный мальчуган.
Фулон фыркнул, развалившись на стуле и раздвинув ноги.
– На самом деле он пришел сюда только для того, чтобы поговорить о книжке, которую хотел написать.
Он гнусно осклабился, показав запущенные, почти серые зубы.
– А ты знаешь, что я иногда получаю письма от почитателей? Иногда даже объяснения в любви? Что в меня женщины влюбляются?
Он умолк, словно его что-то внезапно разозлило, но потом снова вернул себе всю свою самоуверенность.
– Луазо говорил, что хочет просто посмотреть на меня вблизи, дескать, для большей правдивости своего будущего романа, но я-то знал, что он меня ценил до такой степени, какую ты даже не можешь себе вообразить. Я все это прочитал в его глазах, хотя он и пытался это скрыть. Он мной вос-хи-щал-ся.
Шарко был сильно разочарован. Выходит, Луазо был всего лишь одним из этих психов-почитателей? Или Фулон лжет? Поди знай.
Казалось, серийный убийца забавлялся, выводя полицейского из себя.
– Я вижу, что ты ожидал чего-то другого, а, легавый?
Фулон провел руками по своему туловищу.
– Он сказал, что благодаря мне, благодаря моим замечательным поступкам он встретил людей, которые помогли ему раскрыться, выйти из своего кокона, «родиться» наконец. А судя по тому, что ты мне рассказал, я понимаю теперь, что он говорил мне не о своем рождении как писателя, а о своей темной стороне…
Губы Фулона растянулись в довольной ухмылке.
– Благодаря ей я заперт здесь. И благодаря ей ты существуешь. – Он погладил стол, словно это лежащее тело, которое было всецело в его власти. – Он тебе говорил о своей будущей книжке? – спросил он.
Шарко покачал головой, не сводя с него глаз. А Фулон изливал свой гнусный отравленный мед с удовольствием и холодной расчетливостью.
– Нет, конечно… С чего бы вдруг? Хотя это очень интересно. По его идее, цель людей – распространение Зла. Только истинного Зла, легавый, Зла с большой буквы. Убивать, развращать, уродовать, считая человеческую породу тем, чем она на самом деле и является, – достойным забоя скотом, вроде обыкновенных свиней. Этим, и ничем другим.
Его указательный палец рисовал невидимые фигуры. Круги.
– Он представлял себе иерархию извращенности и страдания, навязанную этим дорогим людишкам, в виде символа из трех концентрических кругов. Вот она, его идея: есть люди, населяющие три этих круга, или три различные ступени Зла, если угодно. Их много во внешнем круге, гораздо меньше во втором, и лишь один-единственный в первом. Самый умный, самый ужасный. Тот, кто весь облечен мраком. Блуждающий в безднах Человек в черном.
Шарко неотрывно следил за его губами, не в силах оторваться. Символ из трех концентрических кругов, Дантов Ад, три категории творящих Зло… Все это ему было знакомо.
– Сам понимаешь, меня немного раздосадовало, когда он мне сказал, что, согласно его теории, я вхожу только в третий круг, самый внешний. Что поступков, которые я совершил, недостаточно, чтобы перейти на другой уровень, потому что они служат только моим собственным… амбициям, и ничему другому. Что я еще очень далек от настоящего ядра Зла. Недостаточно альтруистичен, на его вкус.
Он встал и уперся указательными пальцами о стол, так что побелели костяшки.
– Пусть мне объяснят, что может быть хуже того, что я сделал. Третий круг… Чего еще надо? Я и так в первом круге. Я и есть Человек в черном. Так что я прогнал этого мудака, и он больше никогда не возвращался.
Мясник снова сел, уставившись в стол неподвижным взглядом и стиснув огромные, как булыжники, кулачищи.
– Как мне найти этих типов? – спросил Шарко. – Тех, что из других кругов?
Фулон поднял глаза. Он казался удивленным.
– Погоди-ка… Неужто ты веришь в этот бред? Тот парень, даже если нащупал интересный путь, просто языком молол, историю рассказывал.
– Мне нравятся истории.
– Пошел бы ты… Неужели ты думаешь, что я бы тебе сказал, даже если бы знал? Те, кто продолжает действовать, – это моя единственная свобода. Я закрываю глаза и убеждаю себя, что как раз в этот момент где-то в мире дохнет какая-нибудь сука и у нее точно такой же взгляд, который я у них видел. Я представляю себе это на свой лад, создаю в своей голове. – Он снова открыл глаза. – Это Зло, понимаешь? Оно распространяется, проникает в умы, в каждую личность, как вирус, который невозможно остановить.
– Как он их встретил? Где? Он говорил тебе о Стиксе?
Фулон причмокнул:
– Ты исчерпал свой кредит. Больше никаких вопросов.
Он снова застыл, едва шевеля губами и глядя перед собой холодным, непроницаемым взгляд. Шарко опять почувствовал дрожь, обежавшую его тело. Этот изверг словно менял маски каждую секунду. Потом Фулон встал, сцепив руки перед собой.
– Я с самого начала знал, что ты мне лжешь, грязный флик. Луазо вы не поймали. Он либо исчез, либо умер.
Он выдернул из головы волос и осторожно положил перед Шарко.
– А насчет этих слишком личных вещичек, которые, как ты говоришь, вы у него нашли, я был не в курсе. Я никогда ничего ему не давал.
– Не может быть. Иначе как они к нему попали? Объясни.
Фулон облизал губы:
– Ты, комиссар, всего лишь заурядное дерьмо, которое плавает на поверхности океана. Если хочешь понять, тебе придется нырнуть немного глубже.
На этих последних словах он умолк. Потом, развернувшись, направился к выходу.
Хлопнула дверь. Шарко вздрогнул.
Ожидая, когда придет надзиратель, Франк продолжал сидеть, глядя на свои руки, они больше не дорожали. Потом глубоко вздохнул, избавляясь от накопившегося напряжения. Волос оторвался от поверхности стола. Сыщик поймал его и поднес к глазам.
Быть может, именно благодаря этому волосу оборотень из Аржантея встретил людей, которые позволили ему наконец раскрыться – родиться, по выражению Фулона. Но где он раздобыл себе эти частицы Фулона? И как обычный волос смог привести его на эту гипотетическую встречу с единомышленниками?
Шарко ухватился за свою идею: этот след надо было проверить. Рисунки, ногти неизбежно вынес отсюда кто-то, кто бывал в зале свиданий. Кто-то, кому Фулон доверял, на кого мог рассчитывать.
Лейтенант чувствовал, что какая-то часть ответов была здесь, совсем рядом.
Вот тут-то в его мозгу замигало красным одно имя.
Лесли Бекаро, бывшая подружка.
33
Крупный центр сил правопорядка на юге столицы находился в Эври, на улице Жана Малезьё, рядом с «Солнечной автострадой». Место, где размещались корпуса, было приятным, его окружали деревья, современные офисные здания, спортивные площадки. Но при этом Эври оставался парижским предместьем, со своими проблемными кварталами и молодежью, томящейся в вечерних и утренних электричках.
У Николя Белланже была назначена встреча с Фабрисом Блезаком, майором жандармерии, который вел дело Микаэля Флореса. День только начался, однако он был не в форме. Присутствовать на совещании у судьи, написать отчет для дивизионного комиссара, дать задания своим людям, оформить бумаги – а в сутках-то всего двадцать четыре часа. Николя решил про себя, что для одного человека это чересчур.
Час назад он растворил в воде и выпил таблетку гуронсана, чтобы взбодриться. Раньше он никогда даже не прикасался к этой гадости, но сейчас, чтобы выдержать нагрузку, не видел другого решения.
Кроме того, накапливались «мелкие» проблемы, тормозившие расследование. Юридическая служба орлеанского Регионального больничного центра, прежде чем предоставить им допуск к личным данным сотрудников, требовала разрешения судьи. Результат: они потеряют целый день. Этот же судья не смог удовлетворить его запрос насчет той женщины, которой пересадили сердце Даниэля Луазо, потому что она не была замешана ни в каком уголовном деле, – до доказательства обратного. Комиссия по этике была очень строга в таких вопросах и не желала ничего сообщать. Врачебная тайна, защита пациентов прежде всего и бла-бла-бла.
Так что рассчитывать на их помощь в поисках бессмысленно.
Николя вошел в здание и потратил несколько минут, прежде чем отыскал нужный этаж. Здесь повсюду царил педантичный военный порядок. Бездушный. Капитан полиции предпочитал кавардак, утвердившийся у них под крышей дома 36 на набережной Орфевр. Штабеля досье, личные вещи сотрудников, копившиеся в кабинетах или в общем зале…
Несомненный сороковник, короткая стрижка и решительный вид, Фабрис Блезак, ожидавший встречи в своем отделанном гипроком бетонном кубе, тепло его приветствовал. Клановые войны между полицией и жандармерией ушли в прошлое, и отныне множество данных, электронных картотек стали взаимно доступными, увеличивая эффективность работы различных подразделений.
Обменявшись приветствиями, они перешли к делу.
Николя кратко, четко и ясно изложил в общих чертах суть своего расследования, которое привело его к Микаэлю Флоресу, и подкрепил свои слова документами и фотографиями: досье о похищениях молодых женщин, выход на Даниэля Луазо благодаря отпечаткам одной из воровок, визит Микаэля Флореса в комиссариат Аржантея. Он уже знал, что придется предоставить информацию, проявить свою открытость, чтобы и Блезак в ответ действовал так же.
Майор внимательно изучил документы и задал несколько вопросов. Оценив откровенность Белланже, он тоже рассказал обо всем, что знал. И оба, разумеется, обязались соблюдать секретность, чтобы ничто не просачивалось наружу из их ведомств.
Блезак достал фотографии из папки и разложил перед Николя:
– Это снимки с первого места преступления.
– Первого? Что это значит?
– Потому что было и второе. Отец Микаэля Флореса тоже убит. Вы не знали?
Капитан удивленно покачал головой.
– Этим делом занялась судебная полиция Ренна. Мы сотрудничаем с ними, делимся информацией, хотя это не всегда просто. Самым лучшим было бы быстрое расследование силами одного ведомства, но, как вы догадываетесь, никто не хочет выпускать свою часть дела из рук.
Белланже рассматривал снимки и остановился на лице мертвого Микаэля Флореса. Длинные волосы и густая борода. Запекшаяся кровь на губах. Обескровленное тело, привязанное к стулу в спальне. Две зияющие дыры вместо глаз.
– Поговорим сначала о сыне. Микаэль-Хуан-Хосе Флорес. Родился двадцать восьмого октября тысяча девятьсот семидесятого года в родильном отделении общедоступной больницы Ларибуазьер в Париже. В момент смерти ему был сорок один год.
Он помолчал, а Николя тем временем внимательно просматривал каждый снимок. Тот, где были запечатлены лежащие на кровати глаза, оставил омерзительный вкус у него во рту.
– У меня есть крайне интересная выдержка из отчета судмедэксперта, я вам сейчас зачитаю: «В зонах с неровными и неотчетливыми краями на руках, ногах и половом органе присутствуют группы и комбинации линейных повреждений шириной 1–5 мм, покрытые красновато-коричневой коростой, а иногда окруженные покраснением 1–2 мм шириной».
Он закрыл прозрачную папку.
– И что это значит? – спросил Николя.
– Что его пытали электрическим током. Судмедэксперт полагает, что применялись электроды в виде вязальных спиц, подсоединенные к аккумулятору. Мы провели исследования и, учитывая повреждения, пришли к выводу, что речь идет о пыточной технике, которая использовалась в основном во время диктатуры в Аргентине.
– Пикана, – сказал Белланже.
– Вижу, вы знаете, о чем идет речь.
Николя был поражен. Он не так уж много знал об истории Аргентины, но слышал о гнусностях, которые творила там в конце семидесятых – начале восьмидесятых военная диктатура.
– Нам до сих пор неизвестно, почему его глаза были вырезаны из глазниц и положены на кровать. Быть может, таким образом поприветствовали нас? В любом случае за всем этим кроется отличная хирургическая техника: все было сделано чисто, глазные яблоки остались неповрежденными. По утверждению судмедэксперта, это требует сноровки специалиста. Хирурга, офтальмолога… Короче, мы имеем дело не с первым встречным.
Николя вспомнились картины Рембрандта, послание на стене в подземелье, письмо, отправленное из больничного центра. Знатоки, фанаты вскрытий, считающие себя выше законов.
– Вам удалось найти следы, снять отпечатки? – спросил капитан.
– Нет, убийца или убийцы ничего после себя не оставили. На месте мы ничего не обнаружили. Ни компьютера, ни карты памяти, ни мобильного телефона, ни записной книжки. Флорес не был зарегистрирован ни у одного телефонного оператора. Но людей, которые работают над деликатными сюжетами, вообще нелегко выследить, они часто пользуются одноразовыми телефонами, мобикартами или «серыми» SIM-картами. Мы все там прочесали частым гребнем, уж вы мне поверьте. Заодно обратили внимание и на фото, висевшие в его лаборатории, хотя многого не смогли из них извлечь.
– Там на стенах было одно место, где нескольких фотографий не хватало. Это вы их забрали?
– Нет, так уже было. Наверняка убийца постарался. Мы не располагаем никакими данными о том, что этот Флорес делал в последние месяцы своей жизни. От него осталось только нескольких административных следов. Из его выписок с банковских счетов мы получили интересную информацию, но ее трудно как-то использовать.
Он достал пачку листов, копии этих выписок.
– Флорес много мотался по свету из-за своих репортажей, но его последние поездки были в Албанию, Косово и… догадайтесь!
Белланже пожал плечами.
– В Аргентину. Что выявляет очевидную связь между ним и убийцей, если учесть разновидность пытки, которой его подвергли. Эти три поездки состоялись между концом две тысячи девятого и серединой две тысячи десятого года, и они не были предприняты ни по контракту, ни по чьему-либо заказу: Флорес тогда не работал ни на какой журнал и не получал предложений со стороны различных нанимателей. И его не сопровождал никакой репортер. Похоже, с конца две тысячи девятого он вел какое-то личное расследование, о котором никому ничего не рассказывал.
Он указал на распечатку.
– Его выписки с банковского счета указывают, что он провел по крайней мере месяц в разных местах Албании и в столице Косово и, наконец, чуть больше месяца в Аргентине. Мы смогли локализовать гостиницы и несколько ресторанов, где он питался. Много подозрительных закоулков, куда никому бы не пришло в голову соваться. Траты денег направо и налево, оплаты картой, которые позволили нам проследить его передвижения в целом, но из этого невозможно узнать ни чем он конкретно занимался, ни причины его поездок. Всего этого слишком мало, чтобы использовать как бы то ни было. Мы не знаем, что надо искать.
– Можете оставить мне копию этих выписок? А заодно фотографию Микаэля Флореса?
– Никаких проблем. Надеюсь, вы сделаете то же самое с вашим досье.
– Разумеется.
Блезак подтолкнул к нему другое фото:
– Оно оказалось на стене его лаборатории, под массой других снимков, в отличие от тех, которых там не хватало. Это единственное, которое мы нашли в связи с его последними поездками. И речь опять идет об Аргентине.
Николя рассмотрел снимок. На нем был запечатлен человек испанского типа, сидящий на ступенях. Сложив свои большие и указательные пальцы в виде двух кругов, он приложил их к глазам, словно невидимый бинокль.
Капитан полиции перевернул фотографию. На обороте рукой Микаэля Флореса в самом центре белого прямоугольника было подписано: «Эль Бендито, Боэдо, Буэнос-Айрес».
Эль Бендито… Блаженный.
– Согласно банковским выпискам, которые соответствуют его пребыванию в Аргентине, Флорес совершил там небольшое путешествие. В июле две тысячи десятого он съездил в Арекито, местечко в самом центре страны, в четырехстах километрах от Буэнос-Айреса, и провел там четыре дня.
Он показал это место пальцем на карте.
– Потом остановился на три дня в гостинице «Гран Гуарани» в Корриентесе, в семистах километрах к северу от Буэнос-Айреса, всего в двух шагах от парагвайской границы. А потом больше трех недель оставался в аргентинской столице, перебираясь из отеля в отель почти каждый день. Похоже, так он изучил Буэнос-Айрес вдоль и поперек, квартал за кварталом. И его последняя гостиница перед возвращением во Францию находилась как раз в районе Боэдо.