На это потребовалось пять лет терапии. Зато по истечении этого срока Анна с чистой душой выкинула все упаковки таблеток, занимавшие шкафчик в ванной комнате.
Теперь она умела защищаться своими силами – и никто не назвал бы ее больше Шизой.
После долгих бесед с психологом они решили, что сосредоточенность на внешней «броне» – самый подходящий способ чувствовать себя в безопасности, пусть весьма своеобразный, но зато работающий. До нынешнего утра Анна была уверена, что ее защиту практически невозможно разрушить.
И не учла только одного: что она может оказаться в ситуации, когда на ней не будет одежды.
Услышав о сауне, Анна отвернулась, чтобы никто не увидел ее лица. Если бы она не знала Рогозину так хорошо, то подумала бы, что этот удар направлен конкретно против нее.
«Но ведь на самом деле я ее совсем не знаю. Эта женщина и Светка Рогозина из нашей школы – два разных человека».
«Довольно паранойи! Даже если твоя мания величия оправдана, получить доступ к медицинской карте – выше ее возможностей».
Звучало убедительно. Пожалуй, Рогозина действительно забронировала сауну для их посиделок без всякого умысла.
Но все это не отменяло того факта, что не в силах Анны было сохранять спокойствие, оставшись голой в компании восьми человек. Купальник не в счет.
Однако, подумав, она нашла выход. Во-первых, оставила цепочку – память о бабушке, ниточка, связывающая ее с любящими людьми. Анна ощущала ее как гибкий теплый луч, прильнувший к шее.
Защита номер один.
Тонкое кольцо со змеей. Глаз у змеи – рубин. Кольцо они купили вместе с мужем во Франции в лавке антиквара. Анна примерила его просто так, из чистого любопытства. Но змейка обвила палец, подмигнула алым глазом – и Илья, посмотрев на лицо жены, без единого звука выложил круглую сумму. С тех пор Анна почти никогда не снимала кольцо. У кого-то есть охранная собака, кто-то доверяет совам… А ее тотем – гадюка.
Защита номер два.
А третий оберег оказался совсем уж смешным. Может, потому и работал. Анна ухитрилась, провозившись целый вечер и исколов пальцы иголкой, зашить в шов купальника тонкую гибкую веточку ивы, сорванную в парке.
Хлыст.
Скрючившись под тусклым торшером в двенадцатом часу ночи, Анна вдруг увидела себя со стороны – и расхохоталась. Сидит взрослая тетка, глава целого аналитического отдела, – немаленького отдела, хотелось бы заметить! – и вставляет в трусы ивовый прутик. Ну не Шиза ли ты, Липецкая, после этого?
Но она вспомнила слова своего врача и мысленно повторила главную заповедь: «Не будь сама себе врагом!»
Делай то, что считаешь нужным.
И все-таки ее защит не хватило: она ввязалась в лишний, бессмысленный спор. Это выглядело глупо, и, застегнув последнюю пуговицу под горлом, Анна поклялась себе не повторять ошибок.
Первым человеком, которого она увидела, спустившись в бар, оказалась Маша Елина.
– Ты? – Анна не смогла сдержать удивления. – Я думала, ты давно уехала!
– Светка позвонила, – просто ответила та. – Сказала, что хочет прилюдно извиниться и кое-что объяснить. Вот я решила остаться.
Анна нахмурилась.
– Что? – не поняла Маша. – Что-то не так?
– Да нет, все так… – Анна не совсем была уверена, что это правда. – Просто…
«Просто мне Рогозина сказала совсем другое».
В дверях показались Ира Коваль в джинсах и рубахе, роковая Белла с губами вампирши и Савушкина, одетая до такой степени скромно, что это выглядело бесстыдством. Маша никогда не могла понять, как у Любки так получается, но самое длинное платье на ней развязно намекало, что под ним игривое кружевное белье с секретиками.
Подошла молчаливая Мотя, избегавшая встречаться взглядом с кем-либо, включая Машу. Саша Стриж выступила из темноты, по-прежнему бледная, как утопленница. И последней в маленький, тускло освещенный зал влетела, дробно стуча каблуками, Анжела Лосина.
– Что пьете, девочки? Кто угощает?
Круглые глазки без малейшего смущения оглядели собравшихся.
Ей не ответили. Все напряженно ждали.
В половине седьмого Анна демонстративно взглянула на часы. Без двадцати семь Савушкина позвонила в номер Рогозиной, но ей никто не ответил.
– А зачем мы вообще ее ждем? – спросила Саша, ни к кому конкретно не обращаясь.
– За бизнес перетереть! – радостно сообщила Анжела.
Все уставились на нее.
– Какой еще бизнес? – хмыкнула Коваль.
– А я не знаю, мне откуда знать-то! Я вообще-то в бассейн пойти хотела, а то тут у некоторых приступы случаются… – Анжела покосилась на Машу. – Припадки лечить надо, между прочим!
– А вот глупость неизлечима, – пробормотала Савушкина.
Но Лосину это не смутило.
– Короче, я уже купальник напялила. А тут звонит Светка, говорит, бизнес решила забабахать, без меня ей никак. Ну, я и прискакала. Человека-то хорошего всегда выручить надо!
– Слушай, Лось, – страдальчески сказала Любка, потирая лоб. – Ты, конечно, индивидуум той еще альтернативной одаренности. Но даже тебе должно быть понятно, что никаких бизнесов Рогозина с тобой вести не будет.
– А это мы еще посмотрим. Завидуешь, Сова, что не пригласили в дело?
– Нет никакого дела.
– Мне Света сказала, что хочет извиниться, – подала голос Маша. – Хотя извиняться стоило бы мне. Я б уехала, честно говоря… Но она так просила…
– Непривычно как-то, – промямлила Мотя.
– В каком смысле? – обернулась к ней Саша.
– Ну, как будто в ней совесть прорезалась.
– Вот уж в самом деле непривычно, – усмехнулась Анна. – Лично меня заманили сюда обещанием удивительного сюрприза.
– Может, сюрприз в том, что она не придет?
– Мне обещали кое-что показать, – буркнула Ирка. И она, и Савушкина сидели с такими сумрачными лицами, что на их фоне Белла Шверник выглядела сияющей Белоснежкой.
– В общем, каждую из нас сюда заманили чем-то притягательным, – подытожила Маша. – Я купилась как дура.
– Все купились, – бросила Сова.
Женщины замолчали. Маша следила за минутной стрелкой огромных часов в виде головы Чеширского кота, висевших сбоку от бармена. Кот многозначительно ухмылялся.
– Короче, так! – Коваль стукнула по столу ладонью – чашки подпрыгнули и шарахнулись от нее. – Я пошла отсюда.
– Я, пожалуй, тоже.
Маша поднялась.
– Зайду к Светке на всякий случай, мало ли, может, она проспала, а телефон отключен.
– Можно я с тобой? – Мотя опасливо покосилась на Кувалду с Совой. Любка послала ей самую сладкую улыбку, от которой даже Машу передернуло.
– Пойдем, конечно!
– Давайте все пойдем, – предложила Анна. – Глупо здесь сидеть.
В конце концов в баре осталась одна лишь Анжела. Похоже, она верила, что обскачет всех, если дождется Рогозину в условленном месте.
– Двести один, – вслух отсчитывала Мотя номера на двери, – двести три, двести четыре… Двести шесть!
– Абырвалг, – зло бросила Любка. – Ты еще на заборе надписи прочитай!
Мотя немедленно спряталась за тонкую спину Саши, а Маша удивленно взглянула на Савушкину. Что это с ней? Или в этом отеле водятся духи дрязг, которые заставляют людей кидаться друг на друга на ровном месте?
Она постучала, но никто не отозвался. Еще раз – с тем же результатом.
– Возможно, Света принимает ванну! – обвиняюще заметила Белла.
– Возможно, у Светы реактивный понос, – злобно буркнула Коваль.
– Тебе, Ира, в принципе доступно понимание эвфемизмов? – поинтересовалась Шверник.
– Встречный вопрос: а тебе, Шверник, в принципе доступно, когда чужой кулак в твоем родном носу?
Белла на всякий случай отодвинулась. Как и все остальные, она не верила всерьез, что Коваль действительно может ее стукнуть, но перестраховаться не мешало.
– Ну что, давайте расходиться… – вслух сказала Маша. – Света нас покинула.
Мотя, которая до этого времени старалась скрыться за Сашей, внезапно высунула шею, как черепаха из слишком маленького панциря:
– А если дверь открыта?
И тут же спряталась обратно.
– Открыта? – задумчиво переспросила Маша. – С чего бы это…
Она нажала на ручку двери, и та с тихим скрипом подалась.
– Ой! – Маша по инерции сделала шаг через порог. – Света! Ты тут? Извини, мы стучали!..
– Это вообще-то номер люкс! – строго сообщила всем Шверник.
– Да ладно! А мы-то думали, сортир типа «придорожный».
– Твое чувство юмора хромает, Ира.
– Щас ты сама у меня хромать будешь.
– Да замолчите вы обе!
Машу подтолкнули в спину, и вся компания, гомоня и переругиваясь, ввалилась в двести шестой номер. Несколько секунд все оглядывались…
– Да замолчите вы обе!
Машу подтолкнули в спину, и вся компания, гомоня и переругиваясь, ввалилась в двести шестой номер. Несколько секунд все оглядывались…
А затем шум как будто отсекли ножом. На срезе мерзлой тишины заструился единственный звук: Стриж втянула воздух сквозь стиснутые зубы.
Японский воин, про которого Маша и думать забыла, сжал ей горло железной рукой, пресекая тошноту, и жестко приказал: соберись! Она автоматически вскинула запястье с часами к глазам: шесть пятьдесят восемь.
Страха не было. Только неожиданное понимание, что сейчас она главная и должна решить, что делать.
– Всем выйти из комнаты, – одними губами проговорила Маша. – Ничего не трогать.
Кувалда внезапно рванулась к Рогозиной, лежавшей на кровати, но ее перехватили Маша и Анна.
– Я сказала, ничего не трогать! – осипшим голосом повторила Маша. – Быстро все на выход. Ира, ты ей не поможешь.
Они вытащили Коваль, которая осела в коридоре у стены, бессмысленно глядя перед собой. Матильда начала всхлипывать. Саша схватилась ледяными пальцами за Машину руку:
– Нам нужно вызвать врача!
Маша невидяще взглянула на нее. Врача? Зачем? Ах да, врача.
– Сначала звоним в полицию. И еще… Мотя, спустись вниз и скажи, что в отеле убит человек.
5Макар Илюшин и Сергей Бабкин, два частных сыщика, ввалились в квартиру, обвешанные с ног до головы пакетами с провизией. За окном быстро темнело, закатное небо собиралось в складки: полоса густо-синяя, полоса голубая.
– А Костя где? – осмотрелся Макар.
– В лагере. У него какие-то сборы для умных.
– Все-то тебя бросили…
С этими словами Илюшин бессильно опустил пакет с мясом на пол.
– Угу. Живу беззаботной холостяцкой жизнью, – хмыкнул Сергей. – Тапочки в шкафу.
– Оно и видно по твоему осунувшемуся лицу.
– Издеваешься? Машки всего второй день нет.
– Ну и что? Ты создан для счастливой семейной жизни, как свекла для борща.
– Свекла без борща не чахнет.
– Значит, как гуппи для аквариума.
Бабкин фыркнул.
– Харч пошли сварганим, гуппи!
На кухне Макар запрыгнул на подоконник, с которого Маша ради него давным-давно убрала все цветы, и стал наблюдать, как его друг занимается ужином.
Бабкин готовил вдохновенно. Остро наточенный нож мелькал в его огромных лапах. Кусочки мяса бойко подпрыгивали на разделочной доске. На плите упревала гречка, из кружки пахло сушеными грибами, которые Сергей успел размолоть в труху.
Скорость и организованность Бабкина поражала даже Илюшина. Макар и сам делал все быстро, но за это время он успел бы в лучшем случае раскрошить сушеный гриб.
– Может, зря ты опером стал, Серега? Повар из тебя вышел бы крутой.
– Это намек на то, что оперативник из меня так себе? – Бабкин одним движением высыпал мясо на сковородку.
«Ааа, горячо!» – заорало мясо и возмущенно зашкворчало.
– Ты стремился бы к мишленовской звезде. Выигрывал бы конкурсы у Гордона Рамзи…
– Что за чувак?
Илюшин недоверчиво уставился на Бабкина.
– Ты не знаешь, кто такой Рамзи?
– Малахов, что ли? Египетского разлива?
– Почему египетского? – опешил Макар.
– Ну, Рамзес, Рамзи… – Бабкин перемешал мясо и ловко опрокинул грибную труху в гречку.
– Так, понятно: поваром тебе не быть.
Сергей включил чайник:
– Да я бы повесился от такой работы. Тебе какой заварить – черный, зеленый?
– Все равно.
– Тогда кофе, – решил Бабкин. – У нас в институте был парень, Лёха, а фамилия у него была Крупа. Вот он на третьем курсе понял окончательно, что ловить ему здесь нечего, и ушел в кулинарный техникум. Мы еще прикалывались над его фамилией: Крупа – и поваром будет.
– А про Похлебкина вы не слышали?
– Я слышал, но думал – псевдоним. Лёха Крупа был парень одаренный! Салат из редиски ваял, как Моцарт, – виртуозно! Рыба жареная у него была – богиня. Про шашлык промолчу, за этот шашлык Лёхе все грехи после смерти скостятся. Но, кроме готовки, он ни думать, ни говорить ни о чем не умел. У нас потом долго, если кто тупит, говорили: да ты как Крупа! Понимаешь, какого нестандартного интеллекта был чувак, если его имя стало нарицательным?
Бабкин задумался, перемешивая кашу с мясом:
– Слушай, а чего мы вообще про Крупу вспомнили?
– Ты про кулинарный техникум завел.
– Не я про техникум, а ты про перемену участи.
Илюшин вопросительно вскинул бровь. В активный словарь его друга не входили подобные выражения.
– Машкина фраза, – тут же признался Бабкин, безошибочно истолковав мимику Макара. – Она любит истории, где человек берет и резво меняет себе судьбу. Называет это «перемена участи» – говорит, звучит как песня.
Он разложил горячую кашу по тарелкам.
– Как у нее дела? – Макар спрыгнул с подоконника и предвкушающе облизнулся.
В отличие от друга, он терпеть не мог готовить, а питался пиццами из ближайшего итальянского ресторанчика. Он был самым верным и последовательным их клиентом, и когда с утра не поступал заказ на пару пицц, администратор начинала волноваться. В последний год ресторан, следуя моде, добавил в меню азиатскую кухню. Так Илюшин неожиданно для себя пристрастился к суши и китайским супам.
– Да вроде нормально. – Бабкин шмякнул в тарелки по здоровенному шмату сливочного масла. – Мне сразу не особо понравилась эта идея. Но дело ее.
– Когда она возвращается?
– Завтра собиралась. Сегодня еще не звонила, так что…
Телефонный зуммер помешал ему договорить.
– О! Легка на помине! – обрадовался Бабкин, выскакивая из-за стола. – Макар, извини! – донеслось уже из прихожей, где звенел телефон. – Пять сек!
Илюшин понимающе ухмыльнулся. «Пять сек», как же! Он успеет, не торопясь, уничтожить содержимое сперва своей тарелки, а потом и Серегиной, пока тот воркует с супругой.
Всего минуту спустя в дверях появился Бабкин.
– Что, каша властно призвала к себе? – начал было насмешливо Макар, но взглянул на друга и осекся.
– Серега, что?
– Четыре часа назад в ее отеле убили человека, – очень медленно, словно не веря собственным словам, проговорил тот. – Подозревают Машу.
Глава 8
1Следователь Палсергеич Викентьев переложил в ящик стола протоколы и неприязненно взглянул на мужчин, сидевших напротив. Палсергеич очень не любил тех, кто усложнял ему жизнь. А эти двое именно затруднением викентьевской жизни и занимались последние тридцать минут, и, что самое гнусное, не намерены были прекращать.
До их появления все вытанцовывалось. Картина преступления складывалась легко, как детский пазл. В компании теток произошла ссора на почве личной неприязни, закончившаяся порчей гостиничного имущества (в сауне). По прошествии нескольких часов подозреваемая поднялась в номер пострадавшей и нанесла ей шестнадцать ножевых ранений, из которых минимум шесть оказались смертельны. Про шесть смертельных, допустим, это Викентьев преждевременно решил – официальный результат экспертизы еще не пришел. Но эксперт над трупом работал опытный, и не доверять ему у следователя оснований не было.
Итак:
– во-первых, ссора,
– во-вторых, мотив,
– в-третьих, вот как снимет сейчас Игнатюк пальчики с ножа, как совпадут они с отпечаточками Елиной – и настанет всем счастье! Впрочем, Елиной-то нет, Елина получит справедливое возмездие, но ему, Викентьеву, точно настанет.
Уверенность Палсергеича в итогах расследования укреплял и поддерживал тот факт, что Елина отказалась давать показания. Он ей на это сразу заявил – вы, мол, выбираете тактику закоренелых преступников. Фактически подписываете себе приговор. Вообще-то Викентьев надеялся, что после таких слов она испугается и возьмется за ум. Эти бабы только с виду дерзкие и все из себя хозяйки жизни, а копни их чуть поглубже – в каждой сидит трусливая болонка и делает лужу под себя.
Правда, Елина-то как раз хозяйку жизни не очень напоминала. Баба как баба, рыжая, тощая, по всей физиономии красные пятна, будто она больная. Викентьев быстренько себе психологический портрет подозреваемой нарисовал, как учили. Из портрета выходило, что женщина она неуравновешенная, злопамятная и трусливая. С такими как поступать надо? Правильно, прижимать к ногтю. Этому Викентьева уже никто не учил, он сам дошел, своим умом.
Ну и прижал ее. Когда она залопотала, что сама предложила подняться в номер, бросил как бы между прочим: а кого у нас тянет на место преступления?
Тут она должна была возмутиться, мол, в чем вы меня обвиняете? А он бы ей тогда: я вас, голубушка, еще ни в чем не обвиняю, у вас еще пока есть шанс дать признательные показания и получить снисхождение суда.