Ну и там добавить, в зависимости от ситуации, пару убедительных слов.
Но Елина тут малость спутала ему карты. Сидела растерянная, бледная, ладони к щекам прикладывала. И вдруг уставилась прямо на него и ладони на колени положила, как гимназистка. Пальцы длинные, точно спицы. «Не знаю, – отвечает, – кто у вас кого и куда тянет, а я вам пересказываю факты в том виде, в котором они мне известны».
У-у, тут Викентьев завелся. Не любил такого поведения. С представителями власти подобного себе позволять не нужно, считал он, власть на то и власть, чтобы ее уважать и где-то даже пресмыкаться. На этом вся страна стоит, вся система!
Так что он вышел из себя. Не по-настоящему, скорее, для виду, чтобы свидетельнице мозги на место поставить. Чтобы осознала, с кем можно в амбиции ударяться, а с кем себе дороже выйдет. Но рассердился, конечно, что скрывать.
Не помогло. Баба глаза не отводит, смотрит дерзко. Я, повторяет, имею право отказаться от дачи показаний.
– Да не имеешь ты! – прикрикнул тут на нее Викентьев. – За отказ от дачи показаний у нас знаешь что полагается? Привлечение к уголовной ответственности! Статья триста восемь у-ка эрэф!
А что, интересуется Елина, по-прежнему взгляда не отводя, свидетельский иммунитет уже отменили?
Тут его всерьез зло разобрало. Грамотные все пошли, ёлы-палы! Лучше бы людей меньше убивали, а не лезли туда, где им понимать ничего не нужно!
Но терпения Викентьев не утратил. На пальцах ей объяснил, почему в отношении нее свидетельский иммунитет не работает. Наставлял деликатно, но твердо, что дура – она и есть дура, сама себя под монастырь подведет! Норов-то показывать всякий горазд. Ты лучше покажи, куда первый удар нанесла и где нож взяла!
И что ему на его доброту ответила Мария Елина? Чем отплатила? Грубостью ответила и форменным хамством. Мне, спрашивает, кажется, или у нас с вами имеет место быть принуждение к даче показаний?
На все остальное, что наговорил ей Викентьев, отвечать уже вовсе ничего не стала. Губенки тонкие поджала, глаза опустила, сидит, не двигается. Промучился он с ней час – да и плюнул.
Стерва! А сперва показалась приличным человеком, не считая того, что сделала дуршлаг из некоей Ро-го-зи-ной-Крезье (ну и имечко!).
От злости Викентьев вцепился в это дело бульдожьей хваткой. К одиннадцати вечера еще возился с бумагами и уезжать из отеля до утра не планировал. Если бы экспертиза показала совпадение отпечатков Елиной с теми, что остались на ноже (а они остались, в этом он был уверен), – можно и к судье за постановлением по сто восьмой. Викентьев мысленно начал составлять ходатайство. Оснований для заключения под стражу предостаточно! Пускай посидит тетка, подумает о жизни…
И тут, как снег на голову, свалились эти двое.
Если Мария Елина следователю просто не понравилась, то ее мужа он, будь его воля, изолировал бы от общества. Эх, и бандитская же рожа! Такие братки в девяностых на стрелках народ валили почем зря. Неудивительно, что и жена ему подстать.
Второй – какой-то мутный крендель. Сначала Викентьев испугался, что супруг адвоката притащил. Но, приглядевшись, понял, что до адвоката парень не дорос. И говорил не так, как эта братия, и дверь с пинка не открывал, а все больше молчал и смотрел на Палсергеича серыми глазами с таким искренним любопытством, что в конце концов Викентьева это стало раздражать. Что он ему, жук на булавке?
Викентьев сперва вообще не собирался с ними разговоры разговаривать. Но этот вечер преподносил ему один неприятный сюрприз за другим: браток оказался бывшим оперативником, что окончательно сбило Палсергеичу весь расклад.
Оперу по ушам не поездишь. Он процедуру еще и получше следователя может знать.
Поначалу Викентьев пытался играть теми картами, которые имелись на руках.
– Супруга ваша устроила скандал в сауне, – укоризненно сообщил он. – Расколола стол об ковш. – Он помолчал и добавил с сомнением: – И ковш об стол, кстати, тоже.
– Ковш об стол? – нахмурился бандит. – Бред!
– Бред не бред, – обиженно отозвался Викентьев. – А с показаниями можно ознакомиться, было бы желание.
Желания никакого супруг по фамилии Бабкин не изъявил. Вместо этого он резонно заметил, что ковш со столом являются материальным ущербом, а административные дела к подследственности Викентьева никак относиться не могут.
Викентьев аж крякнул про себя с досады.
«Принесла тебя, урода, нелегкая!»
– На каком основании, Павел Сергеевич, вы запретили моей жене покидать территорию отеля? – без выражения спросил урод. Глубоко посаженные глаза буравили следователя. Выдерживать этот тяжелый взгляд оказалось неприятно: словно над тобой висит бетонная плита, которая в любой момент может рухнуть.
– Ну, кто вам сказал, дорогой мой человек, что ей что-либо запрещали? – вздохнул Викентьев.
– Жена сказала.
– Она меня неправильно поняла.
– В самом деле?
– Я вам в третий раз объясняю: пожалуйста, пускай отправляется на все четыре стороны.
– Вы сказали ей, цитирую: «Тебе же хуже будет».
Викентьев сделал над собой усилие и постарался снисходительно улыбнуться.
– Устали ваши женщины, – пояснил он. – Убийство, показания… Волнительно все это. Вот и путаются.
– Женщина у меня одна, – очень ровно сообщил бандит. – До сих пор она никогда ни в чем не путалась.
И тут Викентьев сплоховал. У него было оправдание: он очень утомился, его вывело из себя упрямство Елиной, к тому же он судорожно пытался сообразить, не могла ли она записать его слова на диктофон. Эти современные телефоны, черт бы их побрал!
– До сих пор она никого и не убивала! – брякнул он в сердцах.
И тут в комнате произошло нечто ошеломляюще странное.
– Как ты сказал? – тихо спросил бандит и наклонился вперед, упираясь ладонями в стол, словно хотел раздавить Викентьева об стену.
Но поразило следователя не это. Устав выдерживать взгляд братка, он поднял глаза на его приятеля – и только сейчас заметил, что в комнате сидит другой человек. Не тот, который вошел тридцать минут назад.
Викентьев застыл, уронив челюсть. Первой его мыслью было – «чокнулся». Ничем иным, кроме собственного помешательства, Палсергеич не мог объяснить, как он ухитрился не заметить смену действующих лиц. Один человек вышел, другой зашел – а он, Викентьев, где был в это время?
Новый приятель бандита смотрел на него, прищурившись. В отличие от первого пацана, этот, пожалуй, тянул на адвоката. А еще вернее, с ужасом понял Викентьев, на наемного убийцу. Лицо собранное, волевое, жесткое. И глаза – не просто ледяные, а такие, которые все нутро вымораживают. Глухая тоска пробрала Палсергеича, и он обреченно подумал, что зря так вцепился в эту Елину, не надо было этого делать, и пугать ее не стоило, и с ногтем, к которому прижать стервозину, он тоже погорячился.
– Оговорился я, – пробормотал Викентьев.
Это гипноз, думал он, я здоров, просто они загипнотизировали меня. Но зачем? Что они собираются делать?
Избегая смотреть в острые глаза типа, по-прежнему не проронившего ни слова, Палсергеич опустил взгляд ниже и обнаружил, что разглядывает серо-зеленый шарф крупной вязки, на конце которого спустилась петля.
Следователя как будто ударило под дых. Именно этот шарф со спущенной петлей был на парне, которого оскорбленный муж притащил с собой за компанию. Викентьев замигал и, не веря собственной догадке, уставился на лицо мужчины в шарфе.
Серые глаза очень чистого, даже яркого оттенка – Викентьев впервые видел радужку такого необычного цвета. Четко очерченный рот с насмешливо поднятыми уголками. Светло-русые взлохмаченные волосы. Средний рост, телосложение худощавое, на щеке белый след, как будто от содранной болячки…
Викентьеву показалось, что стул под ним покачнулся. Это был тот же самый человек, который появился здесь вместе с мужем подозреваемой. Никто не гипнотизировал Палсергеича, он не сходил с ума и не засыпал, вырубившись на пять минут. Просто молчаливый юноша, вчерашний студент, взял и повзрослел махом лет на двадцать. Как вампир, только наоборот.
И вот тогда следователю Викентьеву стало по-настоящему жутко.
2– Слушай, заканчивай людей пугать, – сказал Бабкин, когда они шли по коридору. – Я думал, его кондратий хватит.
– А я думал, ты его хватишь по черепу, и на этом наше вмешательство в ход расследования закончится, – парировал Илюшин.
– Что я, дурак? Не стал бы я его бить. Хотя стоило бы. Инициативный придурок в следователях – кошмар всего отдела.
– Как его держат-то, интересно.
– Сынок чей-нибудь или племянник. Хотя, если Можайск… Может, у них с кадрами жестокая напряженка.
– Как его держат-то, интересно.
– Сынок чей-нибудь или племянник. Хотя, если Можайск… Может, у них с кадрами жестокая напряженка.
– В прокуратуре? – не поверил Илюшин.
– Ну, сомнительно, конечно.
Бабкин остановился и строго взглянул на Макара.
– Но ты все-таки прекращай. Даже мне не по себе стало. И вообще – ты долго собираешься обитать в шкуре бывшего студента? Я понимаю, ты продал душу дьяволу за вечную молодость, но надо же совесть иметь.
– Боишься, что мы скоро будем выглядеть как отец и сын? – ухмыльнулся Макар.
– Как два гея мы будем выглядеть, – парировал Бабкин. – Что неизбежно сузит круг нашей клиентуры.
Илюшин пренебрежительно отмахнулся.
– И заканчивай эти скачки туда-сюда, – настаивал Сергей.
– Думаешь, я нарочно?
– А что, нет?
– Да просто разозлился, – признал Илюшин. – Давно подобных экземпляров не встречал.
Бабкин вспомнил Викентьева и покачал головой. Молодой, обрюзгший, губа начальственно оттопырена, подбородок мешочком. Смехотворно маленький стаж (откуда взяться большому в таком возрасте), зато спесивая самоуверенность и скудоумие в комплекте. И кто пристроил поганца на такую должность…
– Кретин знатный, – согласился Макар, будто читая его мысли.
– И он будет заниматься нашим делом!
Илюшин рассмеялся.
– Ты чего?
– Нет, Серега, это не он будет заниматься нашим делом. А мы будем заниматься его.
Они остановились перед дверью.
– Сильно не терзай ее, – вполголоса попросил Бабкин.
Илюшин удивленно глянул на него.
– Ладно, извини, – Сергей поднял руки, словно сдаваясь. – Я просто не представляю, как он… Этот козел на нее орал… Я понимаю, что ты не… А, черт! – он ругнулся от души. – Все, работаем как работаем. Все как обычно!
– Серега, ты офигел? – осведомился Илюшин. – Что значит «как обычно»? Это твоя жена. Работаем так, чтобы вытащить ее из этой бодяги.
Он деликатно постучал.
– А если это Машка тетку прикончила? – пошутил Сергей.
Макар обернулся.
Бабкин и раньше поражался его способности смотреть сверху вниз на человека любого роста, в том числе того, кто на голову выше. Но на этот раз Илюшин превзошел сам себя, сумев заодно одним взглядом выразить всю глубину презрительного удивления.
– Какая разница? – холодно поинтересовался он.
Бабкин не нашелся что ответить.
За дверью послышались быстрые легкие шаги – Маша бежала встречать их.
3Надо было честно и с благодарностью признать: кодекс Бусидо неожиданно помог. Когда энергичный нахрапистый следователь перешел на «ты» и попытался убедить Машу, что именно она убила Светлану Крезье, в памяти всплыла цитата: «В искусстве красноречия главное – умение молчать». У Маши было очень много слов на языке. Красноречивых и выразительных. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не швырнуть их в лицо этому человеку с глумливой ухмылочкой.
Она сумела промолчать. И как выяснилось, правильно сделала.
Спать не хотелось совершенно, возвращаться в Москву в середине ночи – тем более. Решено было задержаться до утра, а там смотреть по обстоятельствам. Пока же разбили лагерь, как выразился Илюшин, на его территории: в полупустом отеле он без всяких сложностей снял двухкомнатный люкс. Администратор встретила новых гостей такой ослепительно сияющей улыбкой, что Бабкин немедленно сделал зарубку на память: если тебе так улыбаются посторонние люди и при этом ты не принес им миллион долларов, не облагаемый налогами, значит, скорее всего, поблизости кого-то убили.
– Боятся в отеле дурных слухов, – заметил он. – Сейчас вокруг всех клиентов будут водить хороводы.
– С чего ты взял?
– С улыбки девушки на ресепшене.
– Да просто она отбеливание сделала позавчера, вот и не нарадуется, – пожал плечами Илюшин. – А на убийство ей начхать.
Макар ошибался. Про убийство вполголоса, прижимая палец к губам и делая круглые глаза, говорили все вокруг. Стены сочились шепотками: «Тсс! Ссссмерть! Сссстрашшшшно!» Испуганные горничные шарахались ото всех жильцов и отказывались заходить в номера поодиночке. Очень быстро коллективное бессознательное утвердилось во мнении, что убийца – мужчина.
– Я подозревала, что случится что-то нехорошее, – сказала Маша. – Но настолько…
Она устроилась на диване, поджав ноги по-турецки и обхватив двумя руками кружку с чаем. Плечи ее укутывал клетчатый плед. Под пледом Маше было жарко, но Сергей, который и выпросил его у горничных, строго заметил: «Ты сейчас в шоковом состоянии. Видела полицейские сериалы? Там на тех, кто в шоке, сразу накидывают плед. Так что сиди и не рыпайся».
– Они накидывают, чтобы свидетель никуда не убежал! – возразила Маша. – Плед очень тяжелый, в нем легко запутаться. А я не побегу.
– Кто тебя знает…
– Маша, почему ты ждала плохого? – перебил их Илюшин.
Он попытался было по старой привычке примоститься возле окна, но «Тихая заводь» не была приспособлена для людей, предпочитающих подоконники стульям. Подоконник в илюшинском номере оказался узким, как линейка, и, потерпев неудачу, Макар перебрался в огромное кресло.
– Ты ведь всего-навсего приехала на встречу одноклассников.
– …одноклассниц.
– Да, точно. Серега рассказал по дороге, что в школе у вас были не лучшие отношения. Но, понимаешь, обычно люди являются на такие встречи, смотрят на всех остальных и думают: «Ну и зачем я потратил на это время?» Или: «Хорошо, что съездил, даже отпетые уроды стали нормальными людьми». Или: «Все-таки люди не меняются. Иванов как был козлом, так козлом и остался». Понимаешь, о чем я?
– О том, что по прошествии стольких лет все эти подростковые трагедии утрачивают значение?
– Нет, они по-прежнему значимы. Но ты уже взрослая. Ты способна отстраниться от них.
Маша задумалась.
– Хочешь сказать, что-то сразу шло не так? – сообразил Бабкин. – И Машкина интуиция встрепенулась?
Илюшин кивнул.
– Это выразилось в ощущении, что случится что-то нехорошее. На самом деле, когда они встретились, что-то уже случилось.
Маша одним глотком допила чай.
– Я не знаю, Макар. У меня нет никаких догадок.
– С остальными бы побеседовать, – пробормотал Бабкин. – Жаль, не получится. Все уже разбежались.
– Вообще-то никто не разбежался, – суховато сказала Маша.
– В каком смысле? – насторожился Бабкин.
– В прямом. Никто из наших, как выяснилось, уезжать не собирается.
Бабкин даже привстал от изумления.
4Анна узнала об этом первой, потому что она раньше всех спустилась на ресепшен.
– А у вас еще два дня оплачено, – пропела длинноволосая девушка, похожая на русалку. «Правильно, это ведь заводь. В заводи должны водиться русалки. А еще сумасшедшие кикиморы с шальными глазами и болотняник с узким желтым лицом».
Анна тряхнула головой, отгоняя опасные мысли о нечисти.
– Еще два?
– Ну да. До пятого апреля включительно.
– Девушка, это какая-то ошибка, – подумав, сказала Анна. – Было оплачено три дня, не пять.
Из лифта вывалилась Анжела Лосина в обнимку со своей клетчатой сумкой.
– Нашли убийцу? – первым делом спросила она, не здороваясь и обращаясь ко всем сразу.
Анна не удержалась и взглянула на нее, хотя собиралась игнорировать эту липкую муху.
Лосина выглядела превосходно. Глаза блестят, щечки розовеют, на губах сытая улыбка. Последнее, безусловно, объяснялось тем, что Анжела лишь недавно плотно поужинала (что подтверждали и крошки, засохшие над губой). Но Липецкую вдруг затошнило.
Анжела улыбнулась ей как ни в чем не бывало. Словно не звучало омерзительных намеков на водочку, коньяк и самогончик-одеколончик. Анну передернуло при одном лишь воспоминании об этом. По-хорошему, надо бы схватить Анжелу за толстую шкирку, тряхнуть как следует и выколотить из нее, откуда она все это взяла. Вот что действительно было важным, и Липецкая это понимала.
Но у нее не осталось ни сил, ни уверенности, что она справится с Лосем. «Все-таки в том, чтобы быть Шизой, имелись определенные преимущества», – с горькой усмешкой подумала она.
– Ничего, найдут, – сама себя успокоила Лось. – Как он ее ножом: хрысь, хрысь!
– Вы тоже выписываетесь? – чуть быстрее, чем следовало, спросила девушка. Даже казенная улыбка и та растаяла на ее губах. Лось обладала потрясающей способностью портить всем настроение.
– Ага. Лосина моя фамилия. Анжела.
Русалка уткнулась в компьютер.
– У вас тоже продлен срок. До пятого.
Анна начала кое о чем догадываться.