Русалка уткнулась в компьютер.
– У вас тоже продлен срок. До пятого.
Анна начала кое о чем догадываться.
– Не могли бы вы посмотреть еще двух человек, если вас не затруднит?
Три минуты спустя ее подозрения подтвердились. Всей их группе было оплачено проживание до пятого числа.
– Когда она это сделала? – уже не скрывая волнения, спросила Анна. – Светлана Рогозина! Это ведь она заказывала номера!
– Простите, конфиденциальная информация, – поколебавшись, сказала русалка. – Тем более…
«Тем более, это та самая Рогозина-Крезье, которую зверски убили в нашем отеле». Анна поняла, что больше ничего не узнает.
Самым простым вариантом было предложить девушке денег. Но когда рядом стояла Лось, жадно вслушиваясь в их диалог, поступить таким образом было абсолютно невозможно.
– Ии-ха! Кайфуем до пятого! – жизнерадостно воскликнула Анжела.
Анна недоверчиво взглянула на нее.
– Ты что, останешься?
– Я что, дура уезжать, когда оплачено? – резонно вопросила Лось. – Мне на этот номер месяц надо зарабатывать. К тому же у меня спина больная! А тут массажист, все дела… Сауна-джакузи!
Она подмигнула.
– Слушай, у тебя совесть есть, ну хоть какая-никакая? – поинтересовалась Анна. – Свету вообще-то убили. Она умерла, понимаешь? Не принято у людей так открыто демонстрировать пофигизм в подобных случаях.
– А мне ведь на самом деле пофиг, – спокойно сказала Лось. – Просто я, в отличие от тебя, не лицемерю. Померла Рогозина – и плевать. Я от нее только гадости видела. Так что, будем считать, это компенсация от нее напоследок. Нехорошо нарушать последнюю волю покойной!
Она подмигнула ошарашенной русалке, подхватила сумку и вразвалочку двинулась к лифту.
Анна уже не слишком удивилась, когда минуту спустя в холл спустились Коваль и Савушкина и спросили, нельзя ли им продлить проживание в «Тихой заводи». Русалка покорно повторила, что номера оплачены вперед.
– Девочки, а вам это зачем? – спросила Анна.
Любка только улыбнулась своей двусмысленной улыбкой и промолчала.
– Отдохнуть хочу нормально, – мрачно буркнула Кувалда. – Не все такие богатенькие.
Твердо решив досмотреть все акты этой комедии, Анна, не отходя от стойки, позвонила Саше Стриженовой. Стриж равнодушно выслушала известие о том, что номер оплачен. Но как только Анна обронила, что Коваль с Совой остаются, все спокойствие Стрижа улетучилось.
– Ты уверена? Уверена?!
– Абсолютно.
На том конце провода повисло молчание.
– Я останусь до пятого, – сказала Саша наконец. И повесила трубку, не прощаясь и ни о чем не спрашивая Анну.
– Простите, так вам готовить выписку? Простите! Извините!
Анна не сразу поняла, что обращаются к ней. Она задумалась так глубоко, что бедной русалке пришлось три раза повторить вопрос.
«Голову даю на отсечение, Шверник с Мотей тоже последуют примеру Лося».
Она провела ладонью по совершенно чистой коже на шее справа под ухом, покачала головой и улыбнулась так недобро, что девушка за стойкой сделала над собой усилие, чтобы не отшатнуться.
– Рано мне отсюда уезжать, – сказала Анна Липецкая.
5– Все остались, – повторила Маша. – Я сама узнала об этом незадолго до вашего приезда.
Илюшин озадаченно почесал переносицу.
– Значит, Рогозина оплатила еще два дня, – пробормотал он, а потом сказал такое, от чего Маша вздрогнула:
– У нее был какой-то замысел.
Именно такими словами она и думала обо всем произошедшем до убийства. «У нее был какой-то замысел».
– Думаешь, она не просто так их собрала? – спросил Бабкин.
– Уверен. Маш, ты устала или еще в силах разговаривать?
– В силах.
– Тогда давай по горячим следам пробежимся по всему, что случилось вчера и сегодня.
– Уже позавчера и вчера, – поправил Бабкин, взглянув на часы, показывавшие десять минут первого.
На стол выставили не кофе, а зеленый чай, который Илюшин, проявив неожиданную предусмотрительность, привез с собой.
– На пару часов отшибет сонливость, – сказал Макар, заливая лиственные червячки кипятком. – Потом повторим.
Бабкин вытащил блокнот и ручку. В отличие от Илюшина с его превосходной слуховой и зрительной памятью, Сергею требовалось подспорье в виде записей. Еще в следственном отделе он освоил скоропись и мог фактически стенографировать любую речь.
– Ну, поехали.
Пока Маша рассказывала, ни тот, ни другой не перебивали ее. Бабкин перестал писать лишь один раз – когда она упомянула про ковш.
– Рогозина обидела девочек, – сказала Маша, пристально рассматривая узор на чашке, – и я вышла из себя.
«Стол об ковш, – вспомнил Бабкин. – И ковш об стол».
Когда она дошла до того, как обнаружили тело, он вырвал из блокнота лист и протянул ей:
– Схему, Маш. Постарайся максимально точно. Как лежал труп, где был нож…
– Брызги сможешь воспроизвести? – спросил Илюшин.
– Попробую.
Пять минут спустя Маша протянула готовый рисунок.
– Примерно так…
Макар выбрался из своего кресла и сел на полу рядом с Сергеем. Оба склонились над схемой.
– Спала она, похоже… – пробормотал наконец Илюшин.
– Угу. Маш, большое пятно – это ты кровь так изобразила?
– Да.
– Макар, брызги должны быть на одежде убийцы.
– Согласен. Маш, у тебя что-нибудь изымали?
Она отрицательно покачала головой.
– Значит, завтра придут, – заметил Бабкин. – Смотри, вся локализация ударов в области грудной клетки.
– На животе тоже были раны, – Маша поежилась.
Илюшин раздосадованно щелкнул пальцами:
– В дело бы залезть, взглянуть на фотографии. Время смерти все равно мы отсюда не вытащим.
– А зачем?
Бабкин заложил руки за голову и растянулся на полу, словно собирался загорать.
– Что зачем?
– Время смерти нам к чему? Мы собираемся расследовать это дело? Нет, не собираемся. Это работа прокуратуры.
– Из того, что мы видели, вытекает, что прокуратура уже нашла себе обвиняемого, – осторожно заметил Илюшин, косясь на Машу.
Бабкин пренебрежительно махнул рукой.
– Брось! Этот Викентьев искал легких путей и обломился в самом начале.
– «Обломился»! – не выдержала Маша, чувствительная к сленгу.
– Это суровая правда жизни. Что поделать! Могу выразиться литературно: подрезали крылья Палсергеичу прямо в бреющем полете.
Бабкин закинул ногу на ногу.
– Ты, я смотрю, приободрился, – усмехнулся Илюшин. – А по дороге сюда ныл и стенал. Маша, слышала бы ты его!
– Я ожидал худшего, – пожал плечами Бабкин. – А теперь, послушав возлюбленную мою супругу… Кстати, супруга, брось в меня куском сахара… Спасибо! Так вот, послушав ее, убедился, что Викентьев может идти лесом в любом направлении.
Сергей сунул за щеку кусок рафинада и ободряюще улыбнулся жене. Маша не ответила на его улыбку.
– Я б не торопился уезжать отсюда, – сказал Макар, поднимая с пола схему. – Что-то меня смущает во всем происходящем.
– Например?
– Ну, скажем, тот факт, что у убитой были какие-то планы на бывших одноклассниц, и она не довела их до конца.
– Ну, так теперь и не доведет, – отрезал Бабкин. – Но нас это не должно волновать. Пока я был уверен, что Машку при желании действительно можно притянуть к этому делу, стоял на ушах. Но теперь не вижу ни одной причины дергаться.
– Правда, не видишь?
– Абсолютно. Для начала, у следствия нет никаких улик, доказывающих ее причастность. Разбитый ковш – это бред Викентьева. Вот отпечатки на ноже – это уже другое дело. Но откуда им там взяться, отпечаткам? Вот именно, неоткуда.
– Сережа… – позвала Маша.
– М-м?
– Они могут найти отпечатки на ноже.
– Конечно, могут, – согласился Бабкин.
– Мои, – уточнила Маша. – На этом ноже могут быть мои отпечатки.
Сергей поперхнулся сахаром.
– Уверена? – быстро спросил Илюшин.
Маша протянула мужу остывший чай.
– Как? – с трудом выговорил тот, прокашлявшись. – Как на ноже могут быть твои отпечатки?!
Маша вздохнула и пересказала эпизод в кладовой. Слушая ее, Бабкин мрачнел.
– Почему сразу не сказала про нож? – спросил он, когда она замолчала.
– Я забыла про него, – призналась Маша. – Только сейчас сообразила, что это может быть тот же самый.
Илюшин с Бабкиным переглянулись.
– Викентьев будет просто счастлив обнаружить Машкины пальцы на орудии убийства, – пробормотал Сергей. Беззаботность и расслабленность слетели с него в одно мгновение.
– Зато у нас есть потенциальный убийца! – Макар щелкнул пальцами. – Горничная! Рогозина оставила ей всего пять рублей чаевых, например. Как не убить?
– Или пастой зеркало измазала, – мрачно поддержал Бабкин. – Заходит горничная в ванную, а там везде «Колгейт» выдавлен! И крышечка не завинчена! Она сразу за нож.
– За незавинченную крышечку я бы и сам прикончил.
– Тебе дай волю, ты бы вообще всех поубивал, один остался.
Оба замолчали. Маша молча протянула мужу коробку с рафинадом. Тот задумчиво взял два куска и снова растянулся на полу.
– Ладно, – уже другим тоном сказал он. – Допустим, отпечатки. Допустим, они там есть. Это если предполагать худшее. Но мы упускаем из виду одно важное соображение.
– Какое?
– У тебя нет мотива. Вообще! Ты, наверное, единственный человек во всем классе, которому не за что убивать Рогозину. Без мотива все липовое доказательство с отпечатками разбивается вдребезги. Потому что нож мог взять кто угодно, помимо убийцы. Что, собственно, и произошло.
Маша молчала, не глядя на мужа.
– Маш? – позвал Илюшин.
Тишина.
Бабкин приподнялся, настороженный отсутствием ответа.
– Маша?
Она не сразу оторвала взгляд от чашки.
– У тебя ведь нет мотива, правда? – настойчиво спросил он. – Да?
Маша наконец посмотрела ему в глаза.
– Тото, мне кажется, мы больше не в Канзасе, – пробормотал Макар и отвернулся.
Глава 9
1Когда Юрин телефон высветился на экране в третий раз, Саша не выдержала и нажала «ответить».
– Может, все-таки вернешься? – мягко предложил он, не здороваясь. И было непонятно, что он имеет в виду: то ли вернуться в Москву, то ли вернуться к нему.
– У певицы Пинк есть клип, – сказала Саша. – Называется «Трай». Там парень с девушкой танцуют и мучают друг друга. Она его бьет, он ее швыряет в стену, подкидывает, перебрасывает через себя.
– Ты мне зачем об этом сейчас рассказываешь?
– Потому что он о нашей с тобой жизни. Ты меня подкидываешь и ловишь, а я каждый раз боюсь, что не поймаешь.
– Сашка, глупый ты мой человек…
– Глупый, – подтвердила Саша. – Я не живу, а жду, когда начну жить по-настоящему, в полную силу. А пока как будто краду у будущей себя кусочки жизни. Наши с тобой прогулки, ужины, постель… Все ворованное!
Действительно, зачем она ему все это говорит? Кажется, сейчас как раз бы подошло слово «грузить», которое так любят мужчины. «Она меня грузит».
– Ты хочешь, чтобы я от нее ушел?
– Хочу, – согласилась Саша. – Больше всего на свете. Не начинай мне говорить, что она жизнь на тебя положила, что ты ей всем обязан и так далее. Скажи честно: Саша, ты устраиваешь меня в роли любовницы, а она – в роли жены.
– Ты не устраиваешь меня в роли любовницы, а она – в роли жены.
– Тогда почему ты не разводишься, Юр? Что это за утонченный мазохизм?
– Какой на хрен «утонченный»? – рявкнул он. Все-таки ей удалось вывести его из себя. – Она от меня зависит полностью!
– Да тебе по душе такое положение дел!
– Ни черта подобного! Да, я сам виноват, я был в нее влюблен до помутнения мозгов, мне нравилось, что она не видит вокруг никого, кроме меня. Очень приятно – быть единственным светом в окошке. А потом понимаешь, что, если окошко закрыть, она останется в темноте.
– Лестное для тебя сравнение, – не выдержала Саша. – Могу представить, как бы ты огорчился, если бы узнал, что этих окошек в ее комнате штук пять!
Она прикусила язык.
– Если бы так обстояли дела, я был бы счастлив, – устало сказал Юрка. – Но я очень хорошо помню, что она сорвалась тогда из-за меня. И все последующее – результат того срыва. Она не вернулась к нормальной жизни.
Саша молчала.
– Я совершенно уверен, что в зеркальной ситуации ты бы тоже не ушла от мужа, – твердо сказал он.
– В зеркальной ситуации я бы не завела себе любовника!
– Завела бы. У тебя на одной чаше весов был бы долг, на другой счастье.
– Долг может быть по отношению к детям. А к здоровому взрослому человеку…
– Она больна! У нее слабая психика!
Он спохватился, что повысил голос.
– Прости, Саш. Ты можешь считать меня подлецом, я он и есть. Но я буду врать ей и дальше, потому что это меньшее из зол.
– Тогда хотя бы мне не звони! – заорала она, забыв о сдержанности и достоинстве, о которых столько себе твердила. – Сиди со своей пьянчужкой, подкармливай чувство собственной значимости, а меня оставь в покое! Дай мне жить отдельной жизнью, без тебя!
– Не могу, – коротко ответил Юра и отключился.
Саша уронила голову на руки, но не расплакалась, а уставилась сухими глазами на грязное окно. Господи, почему у единственного мужчины, с которым она хотела бы провести ближайшие тридцать лет, такое гипертрофированное чувство ответственности?
«А ведь я близка к тому, чтобы убить ее, – отчужденно, словно не о себе, подумала она. – Как хорошо стало бы нам тогда! Как счастливо бы мы зажили вдвоем. И у него не осталось бы никаких мук потревоженной совести».
Правда, есть еще один способ. Совсем простой…
«Почему я до сих пор этого не сделала?»
Саша взглянула на телефон и на то, что лежало рядом с ним на столе. Эта вещь скоро будет ей сниться.
Всего один звонок. Всего один!
«А ты не думаешь, что из-за этого и убили Рогозину?»
«Тогда я тем более должна все рассказать!»
Саша потянулась к телефону. Но в последнюю секунду, вместо того чтобы взять его, с такой с силой ударила кулаком экран, что тот треснул.
2– Нашего физрука звали Андрей Ильдарович Гудасов. – Маша встала, сбросила плед и налила себе чай. – Сухонький, невзрачный, с татарскими кровями. Очень мягкий, заботливый и внимательный человек, прямо-таки заточенный под общение с детьми. Во время месячных достаточно было подойти к нему и сказать, мол, трудно мне сегодня заниматься – и все, он сразу входил в положение и сажал на скамейку. Что удивительно – никто из нас не стеснялся. Вы представьте: пятнадцать лет, от самого слова «месячные» краснеешь как помидор… Но с Гудасовым все как-то легко получалось. Ему даже Митька Ванеев один раз открыто сказал: «Не могу лезть по канату!» – «Почему?» – «Потому что я жирный!»
Мы все заржали, как дураки, до сих пор вспомнить стыдно. А Гудасов ему: «Напомни-ка мне, кто у нас кросс на пять километров выиграл?» Митька на лыжах здорово бегал, несмотря на полноту. И по канату он тогда полез как миленький. Мы ему даже аплодировали, когда он спрыгнул. Митю, кажется, это больше всего потрясло.
– А свои дети у Гудасова были? – спросил Макар.
– Двое мальчишек, один дошкольник, а второй в нашей началке.
Маша открыла форточку, и в комнату ворвался злой и цепкий ночной сквозняк. Сразу стало холодно.
– Бывают вот такие совершенно неприметные внешне люди, от которых исходит тепло. Почему-то именно в школах они встречаются редко. Андрей Ильдарович очень много с нами занимался, совершенно бескорыстно. Губанова никак не могла нормально мяч метнуть в цель, так он ее две недели тренировал после уроков. Правда, с Мотей даже Гудасов оказался бессилен, ну не получалось у нее, хоть ты сам об стенку разбейся. Махнул он рукой и влепил ей трояк.
А я у него начала играть в волейбол. Никогда не умела, боялась мяча до слез. Мне однажды в нос прилетело от Кувалды, и я так хорошо это запомнила, что отказывалась играть наотрез.
– С тобой он тоже бесплатно занимался? – спросил Илюшин.
– Со всеми. Он и во дворе у себя футбольную команду сколотил и тренировал мальчишек в свободное время. Я очень хорошо помню, как терпеливо он приучал меня не бояться мяча. Потом учил со мной подачу. И однажды наступил момент, когда мне все это начало нравиться. Я ведь была совершенно неспортивная, вермишелина без малейших способностей. И вдруг откуда что взялось! Гудасов сам удивлялся, но при этом все время повторял: «Вот они, скрытые резервы!» Говорил, в любом человеке они есть. Даже про Мотьку Губанову сказал: это не ее вина, а моя, что я не смог их раскрыть. Хотя уж с Мотькой вообще ничего нельзя было сделать, она этот несчастный тряпичный мячик даже до стены не могла добросить.
– В какой момент в этой истории появляется Рогозина? – хмуро спросил Бабкин.
Маша завернулась в плед, села и некоторое время молча смотрела перед собой.
– Его обвинили в приставаниях к ученицам? – спокойно спросил Илюшин.
Она широко раскрыла глаза:
– Так ты слышал о нем?!
Макар усмехнулся.
– Нет. Но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, к чему в итоге пришло все дело. Кто обвинил – ты?
– Ты что! – Маша покраснела от негодования. – Я бы никогда! Я его уважала!
– То есть он к тебе не приставал? – уточнил Бабкин.