— Я не хочу расписываться за американцев, — сказала Алена, отставляя в сторону чашечку с кофе, — я их не знаю и на этот счет придерживаюсь английского правила: увидеть — поверить, но за наших ребят могу поручиться: черное с белым не перепутают.
— А вдруг?
— Слава не перепутает, — упрямо повторила Алена.
— Ты в этом уверена?
— Он сделал мне предложение.
— Довольно вежливо с его стороны.
— На что вы намекаете?
— Он в полной уверенности, что ты ему откажешь.
— Я согласилась.
— Алена, ты ставишь меня в идиотское положение, — холодным, отчужденным тоном проговорил Евгений Евгеньевич. — Мать просила меня присмотреть за тобой…
— Я не девочка, не в приготовительный класс хожу.
— Допустим, А каким образом вы собираетесь организовать свой быт?
— Я могу переехать жить к нему…
— Исключено. Твоя мать меня живьем съест.
— В таком случае мы все оставим на своих местах.
— То есть?
— Он будет жить у себя, а я — у вас. А после института разберемся.
Евгений Евгеньевич жестко усмехнулся.
— Ты — здесь, он там. На кой черт тогда жениться?
— Чтобы избежать сплетен и кривотолков. Еще вопросы будут?
— Мне, наверное, придется познакомиться с его родителями, — устало проговорил Евгений Евгеньевич. — Оставь мне их телефон.
Алена ушла. Евгений Евгеньевич выпил еще чашечку кофе, закурил и некоторое время размышлял об извечной проблеме отцов и детей. Затем вернулся в кабинет и достал записную книжку. Долго листал ее. Дойдя до фамилии Янкиной, он откинулся на спинку кресла и задумался. Видимо, эта особа давно занимала его мысли, ибо Евгений Евгеньевич выкурил целую сигарету, прежде чем пришел к какому-то решению. Наконец он придвинул к себе телефон и набрал номер.
— Будьте любезны Татьяну Лазаревну… Нет дома? Простите, а кто это говорит?.. Александра Васильевна? Извините, что не узнал. Не знал, что вы приехали. Это Крайников беспокоит… Куда?.. Ах, в Манеж, на выставку. С Вадимом?.. Ясно… Нет, ничего не надо. Я вечером позвоню. Всего хорошего.
Евгений Евгеньевич положил трубку и удивленно потер переносицу. «К культуре приобщается. Впрочем, ей это необходимо. Надо ж оправдать свое служебное положение».
Приглушенно прозвенел звонок. Евгений Евгеньевич с недоумением взглянул на трещавший телефон, дождался вторичного звонка и только тогда снял трубку.
— Я вас слушаю… Здравствуй, Володя… Нет, не знаю. А что?.. Ну, об этом мы еще поговорим… Послушай, что ты делаешь?.. Не желаешь прогуляться со мной в Манеж? Там, говорят, интересная выставка молодых художников… Тогда приезжай. Это тебя не затруднит?.. Ну и отлично. От меня и тронемся. Жду.
Когда приехал Швецов, Евгений Евгеньевич, одетый с тщательностью человека, собравшегося на дипломатический прием, сидел за столом и выписывал из записной книжки фамилии знакомых. Лист белой бумаги, лежавший перед ним, был разделен на две части, и одни попадали в левую колонку, над которой жирно чернела цифра четырнадцать, а другие — в правую, над ней стояла цифра пятнадцать.
— Список приговоренных к расстрелу? — пошутил Швецов.
— Нет, — сказал Евгений Евгеньевич. — Им суждено погибнуть более благородно: они обопьются и объедятся.
— За что такая немилость?
— Его Высочество приглашает их на свое пятидесятилетие.
— Умереть за здоровье монарха — великая честь. Ее надо заслужить.
— Ты — заслужил.
Швецов поморщился.
— Я вегетарианец.
— Мужчины, которые не едят мяса и не пьют вина, подозрительны, — усмехнулся Евгений Евгеньевич. — Смотри, как бы тебе не попасть в список неблагонадежных.
— А что означают эти странные иероглифы? — Швецов указал на цифры четырнадцать и пятнадцать.
— Эти цифры? — Евгений Евгеньевич потер лоб. — Видишь ли, одни товарищи будут приглашены на торжество четырнадцатого, другие — пятнадцатого.
Швецов продолжал вопросительно смотреть на юбиляра, и последнему пришлось объяснить столь странное разделение.
— Знакомые бывают разные. И директор универмага мне нужен, и писатель мне не помешает. В смысле полезности здесь параллели проводить нельзя — каждый выполняет свои функции, но смешивать их нецелесообразно, не стоит и знакомить друг с другом. Это может вызвать легкое недоумение, шокировать и даже оттолкнуть от тебя человека. — Евгений Евгеньевич поправил съехавший набок галстук, с интересом посмотрел на собеседника. — Тебя в какой список занести?
— Я любопытен, — отвертелся Швецов, явно не желая попасть в одну компанию с торгашами и в то же время боясь показаться нескромным, заявив, что его место среди интеллигентной публики.
— Хорошо, — сказал Евгений Евгеньевич. — Я заношу тебя в оба списка.
Швецов непроизвольно, точно пытаясь освободиться, повел плечами. Он уже давно заметил, что между ним и Крайниковым протянулась невидимая нить, которая связывает их день ото дня все крепче и крепче. Вот и сейчас затянулся еще один незаметный, но крепенький узелок.
В Манеже было немноголюдно, и Евгений Евгеньевич со Швецовым быстро переходили из одного зала в другой. Интересного попадалось мало. В студенческих (это была Всесоюзная выставка дипломных работ студентов художественных вузов) работах еще чувствовалась скованность, заданность, подражательность. Особенно это проявлялось в скульптуре. В них не было свежести, четкости замысла и вдобавок ко всему поражало однообразие тем. В графике и живописи дело обстояло лучше. Особенно понравились Евгению Евгеньевичу эскизы декораций к «Зависти» Ю. Олеши.
— Как ты к нему относишься? — спросил он Швецова.
— Положительно.
— А конкретнее?
— «Трех толстяков» не перевариваю.
— Резко. — Евгений Евгеньевич задумался. — И все-таки автор недостаточно четок.
— Здравствуйте, Евгений Евгеньевич! — прервал его негромкий женский голос.
Швецов обернулся. Перед ним, улыбаясь хорошо поставленной театральной улыбкой, стояла дородная, лет сорока, женщина с тонкими, слегка подкрашенными губами и черными, блестевшими, как антрацит, глазами.
— Вот так встреча! — воскликнул Евгений Евгеньевич. — Здравствуйте, Татьяна Лазаревна!
— Добрый день, Евгений Евгеньевич!
— Да вы с сыном! Здравствуй, Вадим.
Вадим, вихрастый семиклассник с бойким, капризным взглядом, вежливо поклонился. Евгений Евгеньевич представил Швецова.
— О чем вы здесь спорили? — спросила Татьяна Лазаревна.
— Вот обсуждаем сей шедевр. Как вы его находите?
Татьяна Лазаревна долго рассматривала эскизы, но мнение свое не высказала.
— Евгений Евгеньевич говорит, что замысел у автора недостаточно четок, — заметил Швецов. — Так я вас понял, Евгений Евгеньевич?
— Так, — ответил тот. — Французский скульптор Бурдель любил приводить пример с ушедшим поездом. Если вы, говорил он, опоздали на поезд, то несущественно — пришли вы на вокзал через минуту или через час после его ухода. Неточность — всегда неточность — поезд ушел. Так и в искусстве. И замысел, и его претворение должны быть четки. Если же этой четкости нет, то степень приближения уже не имеет значения.
— Верно, — заметил бойкий семиклассник. — Я вчера в школу опоздал, а мне — двойку по математике. За что?
Швецов прыснул в кулак, не забыв при этом тактично отвернуться. Евгений Евгеньевич поспешил на помощь смятенной мамаше.
— Я вам звонил сегодня, Татьяна Лазаревна, — сказал он.
Антрацитовые глаза распахнулись еще шире, замерли в ожидании.
— Что-нибудь срочное?
— Хочу отметить в этом году свое рождение… Круглая дата, — словно оправдываясь, пояснил Евгений Евгеньевич. — Четырнадцатого в семь жду вас.
— Спасибо, Евгений Евгеньевич. Непременно буду. Сколько, если не секрет?
— Много.
— А выглядите лет на десять моложе.
«Интересно, в каком возрасте женщины перестают кокетничать»? — подумал Швецов, продолжая наблюдать за бойким семиклассником, который, воспользовавшись занятостью взрослых, незаметно смылся и теперь торчал у противоположной стены, с жадным, почти вдохновенным интересом рассматривая купающуюся женщину. Конечно, обнаженную.
— Бог мой, это что-то нездоровое, — озабоченно проговорила Татьяна Лазаревна, перехватив взгляд Швецова. — Я просто не знаю, что с ним делать.
— Выпороть, — спокойно сказал Швецов. — Выпороть и заставить заниматься спортом.
— Да он слабый, все время простуживается.
Швецов промолчал. Больные и хилые были ему непонятны и, кроме раздражения, никаких эмоций не вызывали.
— Ничего страшного, — сказал Евгений Евгеньевич, — переходный возраст.
— Папины гены! — с неожиданной злостью проговорила Татьяна Лазаревна. — Хоть кол на голове теши… — Губы ее сложились в презрительную усмешку, глаза сузились, отчужденно вспыхнули. — Нас ждут к обеду, Евгений Евгеньевич. Всего хорошего.
— Ничего страшного, — сказал Евгений Евгеньевич, — переходный возраст.
— Папины гены! — с неожиданной злостью проговорила Татьяна Лазаревна. — Хоть кол на голове теши… — Губы ее сложились в презрительную усмешку, глаза сузились, отчужденно вспыхнули. — Нас ждут к обеду, Евгений Евгеньевич. Всего хорошего.
— Всего доброго, Татьяна Лазаревна.
— До свидания, Володя.
Швецов пожал протянутую ему руку, Ладонь была узкая, сухая, но крепкая.
— Ты на нее, по-моему, произвел впечатление, — переходя к следующей картине, как бы между прочим, заметил Евгений Евгеньевич. — На связь она идет охотно. Чувственная женщина.
— Возможно.
— Я не думаю, что ты однолюб.
— А вы сами с этой дамой давно расстались?
Евгений Евгеньевич бросил на Швецова холодный, насмешливо-иронический взгляд.
— Мне хочется, чтобы в отношениях с этой женщиной ты был столь же умен и проницателен.
Швецов почувствовал, как щелкнуло и замкнулось еще одно звено связывающей их цепи, и неуверенно пробормотал:
— Не понимаю, на кой черт она мне нужна.
Евгений Евгеньевич пожал плечами.
— Просто мне кажется, что тебя тянет к интересным людям.
Швецов не ответил, но когда они вышли на улицу, неожиданно спросил:
— А что из себя представляет эта Татьяна Лазаревна?
— Директор комиссионного магазина редких и антикварных вещей. Живет вдвоем с сыном. Двухкомнатная квартира. Умна. Настолько, насколько может быть умна женщина. Любит лесть. Ловка́. Собирается приобрести дачу. Тысяч за двадцать. Денег у нее куча, и потому ищет мужа, которого можно использовать как прикрытие. Тогда она заживет…
Швецов сунул в рот сигарету, прикурил, жадно затянулся. Ему показалось, что он уловил мысль Евгения Евгеньевича, но она скользнула так стремительно и скрылась столь внезапно, что он успел заметить только ее хвост. Так иногда по мгновенному ожогу, уколу, по точечной капельке крови на теле человек понимает, что его укусила змея, хотя в глаза он ее и не видел.
— По чашечке кофе? — предложил Евгений Евгеньевич.
— Можно, — согласился Швецов.
Они зашли в «Националь». В холле продавались сувениры: матрешки, значки, открытки с видами Москвы и памятными местами, резьба по дереву — герои русских былин и сказок, Швецов купил себе ваньку-встаньку. Евгений Евгеньевич недоуменно посмотрел на Швецова. Тот пожал плечами и сунул деревянного дурачка в карман.
— Здесь? — Швецов кивнул на стойку.
— Пройдем лучше в зал, — сказал Евгений Евгеньевич.
Они разделись и заняли столик на двоих.
— Мешать никто не будет, — буркнул Евгений Евгеньевич.
Подошла официантка — белокурая стандартная красавица с ярко накрашенными губами и со следами пудры на полных щеках. Швецов бросил на нее любопытный взгляд и вытащил ваньку-встаньку. Тот немедленно стукнулся лбом об стол и пошел раскланиваться направо и налево.
— Он рад, что вы не заставили нас ждать, — заметил Швецов официантке. — И будет отвешивать вам поклоны еще битый час после нашего ухода.
Девушка улыбнулась, бойко спросила:
— Что будете пить?
— Этот негодяй, — Швецов указал на продолжающего раскачиваться дурачка, — не пьет.
— А вы?
— А мы, к сожалению, пьем. Триста коньяка, лимон, кофе, черный, естественно, и закуску… Евгений Евгеньевич?
— Жюльен.
— Два, — сказал Швецов. — И боржоми.
…Швецов сидел как на иголках. Он понимал, что идет по лезвию бритвы, понимал, что что-то должно случиться, произойти, и в ожидании этого события, как боксер после хитроумного финта противника, напружинился, на всякий случай прикрыл подбородок. Но его ударили ниже пояса.
— А теперь расскажи мне, что у тебя произошло в Прибалтике с Сопиным? — спросил Евгений Евгеньевич.
— Я не понимаю вас, — сказал Швецов, как ни в чем не бывало продолжая помешивать ложечкой кофе.
— В двух словах поясню. — Евгений Евгеньевич выпустил колечко дыма и, не глядя на Швецова, негромко проговорил: — На это дело мне наплевать, меня это не касается, я ничего не видел и ничего не слышал, но… Есть маленькое «но»… Игорь иногда оказывал мне мелкие услуги. Теперь его нет… Будем считать, что он утонул… И его функции выполнять некому. И мне бы хотелось…
— Я не знаю, какие функции выполнял Сопин, — тихо и спокойно проговорил Швецов. — И не интересуюсь этим. В Прибалтике я с ним никогда не был и, признаюсь, удивлен вашей лжеинформацией.
— Ты мне не веришь на слово?
— Нет.
Евгений Евгеньевич достал бумажник и протянул ему фотографию, на которой Сопин и Швецов преспокойненько потягивали пиво на станции Булдури. Что это именно Булдури, а не какая-нибудь подмосковная Малаховка, свидетельствовала надпись на портале здания.
Швецов повертел фотографию в руках и вернул хозяину.
— Как вам это удалось?
Евгений Евгеньевич упер локти в стол и с подкупающей откровенностью проговорил:
— Игорь был нечистоплотен в отношениях, и я решил его проверить. Так в поле моего зрения попал ты. Ну, а теперь расскажи мне, как все было на самом деле?
— Я отдыхал в Майори и там случайно встретился с Игорем.
— Случайно?
— Абсолютно.
Евгений Евгеньевич подался вперед.
— Ты, наверное, из тех детей, что называют трудными.
— Может быть.
— Тогда несколько наводящих вопросов. У Сопина хорошо работал мыслительный аппарат?
— Не очень.
— А человек, который научил его мыслить, имеет право получить причитающиеся ему пятьдесят процентов?
— Не понимаю.
— Тогда еще один вопрос. Ты сумеешь доказать свою непричастность к убийству Сопина?
— К убийству?! — переспросил Швецов, и по тому, как отлила у него от лица кровь, Крайников понял, что наконец-то угодил в десятку.
— Да, дорогой мой, так думают работники милиции. И не только думают, но и установили.
— Странно… — Швецов повертел в руках фужер, затем вылил в него остатки коньяка и залпом выпил.
VIРодин лежал на диване и думал. Вернее, читал и думал. Но мысли забивали прочитанное, мешали вдумываться и смысл фраз. В конце концов он так замусолил страницу, с которой не мог сдвинуться, что ему стало жаль книгу.
В столовой мать гремела тарелками. Для нее такой день — праздник: вся семья в сборе. Поэтому обед обещал быть отменным. На кухне с самого утра кипит, шипит, жарится, и по всей квартире, по всем ее закоулкам, разносится острый, дразнящий запах еды. Отца нет. Ушел пропустить кружечку пивка. И Славки нет. Но будет. Обещал нигде не задерживаться и ровно в два сидеть за столом на президентском месте. Славка — полная противоположность старшему брату — вдумчивому, серьезному, собранному.
Карьеру Славка делал ногами, а знаменит был тем, что играл за дубль «Спартака» и был лично знаком с Игорем Ларионовым. В свободное от тренировок время он исправно посещал лекции. Но, вообще, он был славным малым, и Родин-старший относился к нему уважительно. Добился этого Родин-младший своим поступлением в университет. Правда, после зачисления не удержался и съехидничал: «И в хоккей можно с головой играть».
В комнату заглянула мать. Родин закрыл глаза и сделал вид, что дремлет. Нина Григорьевна постояла, вглядываясь в черты сына, и вдруг неожиданно, словно знала, что он не спит, проговорила:
— Сходил бы прогуляться, аппетит лучше будет.
— Твои обеды в меня и без аппетита влезают.
— Тебе Лена звонила.
— Кто еще? — спросил Родин, пытаясь уйти от щекотливого разговора.
Но мать было трудно сбить с мысли. Если уж она за что-то цеплялась, то намертво.
— Славка, наверное, скоро женится, — с печальным вздохом обронила она.
«Провокация, — подумал Родин. — Желает ускорить мои отношения с Ленкой».
— Неладно это, когда младший брат раньше старшего женится, — продолжала Нина Григорьевна. — Плохая примета.
— Мама, я же не виноват, что Лена нравится тебе больше, чем мне. — Родин отложил в сторону книгу. — Ты насчет Славки серьезно?
— Конечно, серьезно. Это только ты ничего вокруг себя не замечаешь.
— Что надо — замечаю. Кто она?
— Алена.
— У него этих Ален…
— Было, было… Но эта такая заноза попалась… Не приведи господь!
Щелкнула входная дверь, и в прихожей кто-то завозился.
— Славка, ты? — крикнул Родин.
— Я, — ответил Славка.
На кухне что-то грохнуло и упало.
— По кастрюлям полез! — изумилась Нина Григорьевна, стремительно выскочив из комнаты.
— Я же не виноват, что они такие вкусные, — услышал Родин Славкино оправдание. — Дай еще один, Сашке.
— Он потерпит.
— Не понимаю, почему он должен терпеть?
Славка влез к нему в комнату с пирожком в руках, довольная улыбка сияла на его круглой, резко очерченной физиономии.