Изочка с уважением посмотрела на главный дом жизни.
Дальше возвышается белая угловая типография. В ней печатает газеты Семен Николаевич, муж Натальи Фридриховны. За типографией в переулке стоит красивый, тоже белый дом с луковкой-крышей. Мария сказала, что раньше он был церковью с колоколами, в них звонили по праздникам, выходным дням и во время пожара. Рядом до сих пор торчит старинная пожарная башня, и водокачка все еще работает. А в церкви теперь хранятся книги и работают библиотекари. Скоро Изочка, как самостоятельный взрослый человек, придет сюда читать сказки.
Длинный забор отгораживал шумный базар от центра. В огромные ворота рыночно-барахольного царства вливался праздничный людской ручей, а вытекал маленький ручеек.
Старик с белой бородой торговал у ворот самодельными деревянными игрушками. Изочка потянула Марию за рукав: остановимся, посмотрим! Старик улыбнулся добрым беззубым ртом, коричневые руки дернули в разные стороны треугольную лесенку, и вялый клоун, расписанный в красно-белый горох, ожил у Изочки на глазах. Она тотчас забыла о Марии и манящей вперед пестроте. Весь день готова была любоваться веселым клоуном, как он скачет вверх-вниз по ступенькам, вертя шарнирными руками.
Белобородый достал из мешка другие движущиеся игрушки. Медведь с мужичком, оба в соломенных шляпах, начали пилить бревешко настоящей крохотной пилой. Потом рыбак забрасывал в воздух удочку и ловил рыбку с красным хвостиком…
Мария вздохнула:
– Пойдем, доча.
Пыль и гул висели над головами, точно гигантский осиный рой. Зрение, слух и обоняние Изочки напряглись, подстегнутые бешеным наступлением базара. Тут запросто можно было потеряться. Люди вились в толпе, как угри, беспорядочно топтались на месте, толкались, торговались, кричали, смеялись. У забора сгрудились телеги, заваленные дровами и мешками с мукой. Пряно пахло подвяленной на солнце зеленью и смолистым деревом, этот запах смешивался с рыбьим запашком и жирным духом керосина из бочек. Мальчишки с удочками продавали только что выловленных, притрушенных солью тугунков[49] в банках. Женщины с южным загаром насыпа́ли в газетные кульки жареные подсолнуховые семечки и арахисовые орешки. Ранняя белокочанная капуста скрипела в руках продавцов, как снег. Возле пирамиды толстых огурчиков, сложенных светлыми рыльцами вперед, красиво рдели горки диковинных ягод, похожих на крупную рябину.
– Мария, смотри, что за ягоды?
– Помидоры.
Изочка вспомнила помидоры и удивилась:
– Почему маленькие?
– Сорт такой.
– А это что – большое?
– Тыква.
– Купим, а?
– Дорого.
– Мариечка, давай купим! Вдруг там карета!
– Какая еще карета? – не поняла Мария.
– Золушкина.
– Дурочка, – рассердилась Мария. – Скоро в школу, а она в Золушку верит.
– Ты же сама рассказывала!
– То сказка.
– В сказке все понарошку?
– Да.
– Значит, неправда? Совсем-совсем, ни капельки?
– Ох, горе мое почемучное! Цыгане шастают, того и гляди сумку стащат, а тут ты лезешь с вопросами…
– Что будет, если стащат?
– Ничего не будет! Ни тебе портфеля, ни мне ботинок!
…Значит, Золушки не было. И хрустальных туфелек тоже.
Изочка решила вообще больше не разговаривать, но сейчас же спросила:
– Цыгане – воры?
– Цыгане – это народ, – почему-то смутилась Мария. – Среди них есть люди, которые воруют.
– Сумки?
– Сумки, деньги… и слишком любопытных девочек.
Изочка обиделась. Зачем Мария говорит неправду, если цыгане – не сказка? Не может быть, чтобы люди воровали чужих девочек. У них в народе, что ли, своих нет?
В вещевых рядах колобродило и волновалось пятнистое море – лица, лица, столько не увидишь за целый год, уследить невозможно за их перемещением. Они мельтешили, трепетали, плавились в вибрирующем от зноя и гомона воздухе. Девушка в накинутой на плечи новой телогрейке, как больную овцу, качала в руках вывернутый наизнанку кудрявый тулуп. Прямо над Изочкиной головой, чудом не зацепив косицу, пронесли большущую железяку с острыми краями, кажется, плуг. Вкусно пахли дымленой кожей кипы новых торбазов, и вышивка на оленьих унтах полыхала северным сиянием. Мельком оглядев радужные бисерные вставки, Изочка убедилась: «Матушка Майис красивее вышивает».
Чернявый паренек, придерживая велосипед просунутой в раму ногой, потряхивал глянцевой стопкой открыток. Кусок ватмана с приклеенными показательными открытками коробился на руле… Ах! Какие хорошенькие девочки в воздушных платьях! Прелестные котята, щенята, ангелы, красавицы на усыпанных цветами качелях! Изочка сжала мамину ладонь:
– Купим?..
– Зачем? Кому дарить?
– Тебе, Мариечка! Я бы подарила тебе вон ту собачку красивенькую! Или принцессу с веером! Нет, лучше с розами, где «Люби меня, как я тебя»!
– А без открытки не любишь?
– Люблю… А ты?
– И я – без открытки…
На неструганых досках, словно выпотрошенные из тележек старьевщиков, высились груды тряпья, откровенный хлам и военные обноски – выцветшие гимнастерки, кители, солдатские штаны. Солдат на костылях, с бликующей на груди медалью, продавал шинель, меченную темными пятнами то ли пороха, то ли крови. Стоял он на правой ноге, а на левой штанина была смотана чуть ниже колена. Рядом сидел человек с закрытыми глазами и неподвижным лицом, на шее у него висела дощечка, на коленях лежала кепка с несколькими копейками. Изочка прочла надпись на дощечке: «Я оставил глаза на войне» и съежилась от жалости: она-то видела слепого, могла рассматривать его вдавленные в глазницы веки, а он ее не видел…
Кепка звякнула медяками.
– Благодарю, – сказал слепой и безошибочно наклонил голову в сторону Марии.
– Носки, варежки! Варежки, носки! – тоскливо голосила маленькая старушка, не поднимая глаз от вязанья.
Носки были серые, на вид мягкие и пушистые, а на самом деле, Изочка знала, ужасно колкие. Тетя Матрена связала ей похожие из выческов дворовой собаки Шарика… И – вот так встреча! – одноглазый огородный сторож разложил на земле свои тальниковые корчаги. Изочка поздоровалась вежливо, сторож еле кивнул, важный, будто царь всех продавцов.
Не успела она задуматься о неожиданной заносчивости старика, как высмотрела за его спиной светло-желтый, в мелкую пупырышку, портфель. Держал его застенчивый дяденька в очках на веревочке.
– Настоящая кожа, тисненая, – краснея, сказал он подошедшей Марии.
– Потертый портфель, – с осуждением покачала она головой. – На углу трещина.
– Зато с замочком, вот ключи, – дяденька стыдливо позвенел двумя ключиками на шнурке и привязал его к ручке. – Внутри три отделения, среднее на кнопке. Московской фабрики производство, с такими министры ходят, качество как у трофейного… Недорого прошу.
– Ладно, – сдалась Мария.
Сделали первую покупку и отправились дальше. Ходили, ходили… Пищевое и тряпичное изобилие мелькало в глазах, карусельная кутерьма смешанных языков, ругани и зазывалок превратилась в нескончаемый, на одной ноте, гвалт. Легкий поначалу портфель стал тяжелее и оттягивал руку, будто шаг за шагом в него сыпался незримый песок.
Пока Мария примерялась к черным ботинкам с высокой шнуровкой и выторговывала заказанную сметану, Изочкин растерянный взгляд наконец уперся в связку круглых колбас и золотистых окороков под навесами в мясном ряду. Очень хотелось есть, еще больше – пить.
В густых волнах копчено-кровяных запахов, готовясь к посадке, хищно парили перламутрово-зеленые мухи. Изочка глотала голодные слюнки. Одновременно ее слегка подташнивало из-за мух и неаппетитных ворохов несвежих, скользких костей. В магазинском отделе «Мясо-рыба» тоже продавались такие кости. Мария изредка брала их и вымачивала с древесным углем. Уголь вбирал плохой запах, и получался вполне съедобный суп… Ну ничего, вот наступит через семь лет коммунизм… Жаль, сметана чужая, нельзя съесть. У Майис Изочка ела сметану бесплатно, а в городе за нее надо платить большие деньги, у Марии столько не бывает…
Мария повернула назад. Изочка с облегчением повлеклась мимо тальниковых корчаг, не глянув на сторожа, раз он такой гордый, мимо колючих носков голосящей старушки, одежной рухляди и слепого человека с дощечкой и кепкой… Солдата на костылях не было. Наверное, продал шинель.
Пестрые горы овощей, мешков и чесночно-земляные запахи остались позади. Изочка втянулась за Марией в истекающий из ворот ручеек людей. Домой! Дома хлеб и суп из свеклы с зеленым луком.
Глава 7 Яблоко в камне
В руках белобородого мастера игрушек все так же прыгал деревянный клоун, но уже не в горошек, а шахматный – в черно-белый квадрат. Из-за пазухи старика выглядывали плоская фигурка мужичка в соломенной шляпке и половина медвежьей улыбки…
Мария вдруг выпустила Изочкину руку, тихо ахнула и ринулась к противоположной стороне ворот.
Мария вдруг выпустила Изочкину руку, тихо ахнула и ринулась к противоположной стороне ворот.
Изочка заметалась, рванулась вслед за матерью с невыносимой мыслью: Мария решила бросить ее здесь! Тощая тетенька притиснула Изочку к чьей-то жирной спине, протолкнула в толпе обратно к базару… Мария, Мария, спаси!
Прохладная мамина рука выловила потную ладошку, выдернула из душной гибели дочь и портфель. «Не бросила! Не бросила!» – возликовала Изочка, а Мария окликнула кого-то слабым голосом:
– Зина…
Женщина в просторном ситцевом платье стояла у распахнутой створки ворот. Под платьем скрывался большой живот, сгиб локтя пересекали лямки дамской сумочки. Изочка приметила, как в прижатой к груди ладони женщины блеснуло что-то вроде зеленоватого камешка. Блеснуло – и спряталось в кулаке… или почудилось?
Знакомая Марии явно не хотела ее видеть и сделала неловкую попытку спрятаться за спины.
– Зина, – повторила Мария громче, – Тугарина!
Женщина по имени Зина Тугарина повернулась к преследовательнице, словно застигнутый в тупике зверь, с затравленным выражением на чуть оскаленном в неприязни лице:
– Ну, здравствуй…
Мария с Изочкой протолкнулись к ней и встали напротив, обтекаемые бурливой толпой.
– Поговорить с тобой хочу, Зина.
– О чем?
– Просто – поговорить.
– Отойдем тогда.
Под брань и толчки они поплыли поперек людского течения.
– Сюда, – позвала Зина Тугарина, заходя под пожарную башню, где было тенисто и курил, прислонившись к столбу вместе с костылями, давешний калека-солдат в накинутой на плечо шинели.
Женщина тихонько опустила кулак в сумку и вынула из нее освобожденную руку. Значит, зеленый камешек не померещился, вправду прятался в зажатой ладони.
Солдат швырнул окурок в лужу у водокачки и зашкандыбал на костылях прочь от базара.
– Говори, что хотела, – сказала женщина.
Мешкая и отчего-то тушуясь, Мария спросила:
– В Якутске живете?
Та кивнула:
– Мария Романовна Готлиб – так ведь тебя зовут? Запомнила имя по рабочему табелю… Вас с мужем чекисты вроде как в другое место послать собирались… В городе, выходит, разрешили поселиться?
– Да, сначала нас отправили на «кирпичку», теперь я в рыбном тресте работаю… А вы?
– Я – тут. Тугарин недавно откинулся по амнистии, в Иркутске ошивается.
– Откуда… откинулся?
– Известно, откуда, – усмехнулась женщина, – из тюрьмы.
– Как – из тюрьмы? Почему?!
Женщина затараторила:
– После закрытия участка Тугарин с горя запил, совсем стало невмоготу с ним жить, я сюда сбежала, он – за мной, отыскал и пригрозил: «Попробуй еще удрать – прирежу». Сама не пойму, почему раньше от него не ушла, терпела, а он мучил меня и всех вокруг мучил, Змей одним словом, ну, ты знаешь… Тугарин в леспромхоз устроился, я билетершей в кинотеатре, на жизнь хватало, много ли надо двоим, а он все ходил недовольный, привык на мысе деньжищами крутить… Свинья всегда грязь найдет, и Тугарин нашел, свел знакомство с ворами. Краденый лес начали продавать, я Ваське-милиционеру пожаловалась: уйми дружка, ведь сядет!
– Вася… Василий тоже здесь?
– Здесь, и по-прежнему в милиции служит. Они по старой памяти пили вместе, правда, не часто и не сильно, Васька нынче остепенился, женатый, хвастался – сын у него… Я прошу милиционера за Тугарина, а он говорит: пусть своей башкой соображает, поймают, так сядет! И не повезло Змею – попался. Четыре года с конфискацией дали… а я до того другого человека встретила, полюбили друг друга… в общем, честно скажу, рада была от ирода избавиться. Олег мой дробильщиком на щебенке вкалывает… вдовец, трое детей у него от прежней жены… Я к ним, как к своим, привыкла, четвертого, как видишь, ждем. Думала, через год-два подкопим малость и в Уржум уедем, там у Олега родители, сестры, дом с садом-огородом… и вдруг – гром среди ясного неба! Васька через работу мой новый адрес нашел, с порога бух – новость: Тугарину подчистую скостили срок! У кого из уркаганов ходка первая, сказал, скопом по амнистии выпустили. Тугарин на радостях в Иркутск подался к родне, освобождение праздновать. Васька предупредил: не расслабляйся, мол, объявится через неделю. Им же, фараонам-то, все про зэков известно, или сообщались с дружком… Я так поняла, на самолете Змей прилетит, аккурат в ту субботу рейс из Иркутска. Мог бы на пароходе, а если шикует, значит, деньги есть… Спасибо Ваське – пожалел. Или сам боится: было подозрение у меня – не он ли, думала, Тугарина сдал? Небось и поощрение получил за раскрытие дела. С него, жида, станется…
Махнув рукой, тетя Зина передохнула и зачастила снова:
– Света белого не вижу теперь, не передать, как боюсь! Убьет же, изверг! Убьет!.. Не спрячешься от такого, один выход – Уржум, каждый день на счету… Олег не знает, что Тугарин на свободе, думает – блажь у меня за месяц до родов срываться, но и ему давно на родину охота, готов ехать хоть завтра, а где деньги взять? Семья большая у нас, домик снимаем втридорога, на житье не хватает, не то что на дорогу…
В конце длинной скороговорки она шумно втянула носом воздух, помедлила и, глянув на Изочку, улыбнулась:
– Дочка? Ишь, синеглазка какая. Твои глаза… А так – на Хаима смахивает, чернявая. Муж-то чем сейчас занимается?
– Его… он… – ресницы Марии задрожали часто-часто.
– Умер? – сообразила женщина, и распаренное то ли от жары, то ли от волнения лицо ее искренне опечалилось. – Вот жаль-то…
– Несчастный случай на заводе…
– Хороший был мужик, есть о ком плакать… Любил тебя…
Они замолчали. Изочка внезапно почувствовала, как в тягостной паузе между ними растет, закипая горячим воздухом недосказанности, ток странного напряжения.
– Зина, простите, я видела в вашей руке…
Застывшее на лице женщины сочувствие тотчас смазалось, глаза прищурились с непотаенной злостью:
– Высмотрела… Отобрать хочешь?!
Изочка удивилась злобному преображению женщины, но больше удивило прерывистое, с отчетливыми слезами в голосе, бормотание Марии:
– Что вы, Зина… Что вы… Я просто посмотреть… Это был когда-то подарок очень хорошего человека…
– Зачем же ты поменяла свой подарок? Тугарин неплохо дал за него по тому времени… По тем условиям на мысе. Купи, если можешь, только я дорого ценю. Тебе ли не знать – редкий янтарь. Наверно, один такой в мире, и цена ему куда выше моей. А для меня этот камешек – единственный способ дернуть отсюда. Ребенка спасти, кровиночку мою, еще не рожденную… Ты сама мать, понять должна… Терять Тугарину сейчас нечего, зарежет, как пить дать! И Олега заодно. У самого-то дети не получались, впустую мечтал о наследнике… По старому адресу страшные письма получала я от него из тюрьмы…
– Василию не показывали? Милиционер все-таки…
– Говорила, но ничего подозрительного в письмах не было. Тугарин же, дьявол головоломный, умеет так слова подобрать-повернуть, что не придерешься. Самой-то все ясно, а не докажешь, какая в них смерть… Ну что, купишь кулон?
– Не могу, нет денег, – виновато сказала Мария, – а вот посмотреть… В последний раз, если позволишь.
Лицо Зины смягчилось.
– Жаль, конечно, что так вышло… Не нуждались бы мы сильно в деньгах, отдала бы. Хочешь – верь, хочешь – нет, вернула бы, честное слово, Христом Богом клянусь. Но – не верну, прости.
Порывшись в сумке, она что-то вынула из нее и резко раскрыла ладонь. Изочка встала на цыпочки, заглянула женщине в руку…
Вначале показалось, будто в ладони лежит капля с глаз величиной. Абрис сердца угадывался в изогнутых линиях золотой оправы. Женщина опустила руку ниже, чтобы Изочке удобнее было смотреть.
Прозрачный камень впрямь напоминал каплю росы, в середке которой вздремнул на рассвете, да так и остался дремать клочок зеленоватого тумана. В дымке легкой, летучей, нежнее дыхания, сияющими половинками-близнецами распахнулось расщепленное древесное семечко, образуя собою плод неизъяснимой красоты и доверчивости. Внутри мерцали тончайшие прожилки, царапинка сверху светилась венчающим черенком…
– Яблоко, – с жалобным всхлипом вырвалось у Изочки.
Младенческая нежность камня ранила ее сердце мгновенно и навсегда.
Глава 8 Солнечный мальчик
За водокачкой у дороги столпились какие-то загорелые люди. Тетеньки в цветастых юбках, у многих на руках маленькие дети, дядьки бородатые, с круглыми серьгами в ушах.
– Ты спрашивала, кто такие цыгане, так вот они, – тревожно шепнула Мария, увлекая Изочку к тротуару, примыкающему к рыночному забору. – Легки на помине… Целый табор…
«Что такое табор?» – хотела спросить и опоздала Изочка – их окружили цыганки. Одна, с сиреневыми губами и усиками под носом, протянула Марии закутанного в шаль малыша:
– Красавица, совсем нечего есть. Пухнем с голоду… Хочешь, погадаю? Все, что будет, расскажу!
Мария прижала сумку к груди:
– Нет, нет, мы спешим, мне нечего вам дать!..