– Вы влюбились друг в друга с первого взгляда?
Изочка затаила дыхание, и Мария улыбнулась то ли дочери, то ли какому-то своему воспоминанию.
– Не с первого, но чуть позже – да, влюбились, – призналась она, молодо и влажно блестя глазами. – Мы с папой жили в доме фрау Клейнерц, в маленькой квартире под названием «Счастливый сад», и, наверное, не переехали бы из Клайпеды в Каунас, если б война не подошла слишком близко к границе.
– А зачем вы переехали сюда?
– Я уже говорила тебе, что нас переселили из Литвы, а ты всякий раз снова спрашиваешь, – поморщилась Мария.
– Мариечка, не сердись! Я не нарочно, я забываю… Вы хорошо жили в Каунасе?
– Не всегда хорошо, что совсем от нас не зависело. Но мы очень любили друг друга и все бы у нас со временем сложилось счастливо, если б во главе власти не стояла недобрая личность…
– Ой, я видела такую личность у дяди Паши на работе! – вскинулась Изочка. – На вид все крысы в ветстанции одинаковые – у всех акульи мордочки с красными глазками, и хвосты похожи на дождевых червяков, а дядя Паша сказал: «Нравы у крыс разные, как у людей. Вон та личность – недобрая»…
Изочка не стала договаривать дяди-Пашину фразу до конца: «…и отхватила бы тебе пальцы за здорово живешь». Сосед сказал так, когда она самовольно залезла на табурет перед высоким стеклянным ящиком и приподняла край технической ваты над крысиными норами. Страшная белая крыса, внезапно выпрыгнувшая из отверстия, клацнула ярко-розовой пастью в сантиметре от Изочкиной руки…
– Крысы у дяди Паши опытные, – пояснила Изочка.
Мария поправила:
– Подопытные.
– А чем опытные отличаются от подопытных?
– Жизненным опытом.
– Это как?
Изочка вежливо помолчала с минуту, хотела уже напомнить о себе, и тут Мария рассказала маленькую историю о крысах.
– Однажды опытная крыса бежала мимо стеклянного ящика, а в нем подопытная ест хлеб и кричит: «Эй, несчастная, еду ищешь?» И поспорили крысы, у кого из них счастья больше. Подопытная сказала: «Я всегда сыта и счастливее тебя, потому что неволя обеспечивает меня едой». Опытная возразила: «Я всегда голодна, но счастливее тебя, потому что свобода обеспечивает меня жизнью»… Уловила разницу?
– Свободная крыса счастливее, – кивнула Изочка.
– Как ты думаешь – почему?
– Потому что она живет… играет, бегает, где хочет. А подопытная только и делает, что ждет еды. То, что ты рассказала, сказка?
– Скорее, притча.
Мария принялась расстилать постель.
– Можно задам один ма-аленький вопрос?
– Задай.
– Ты… несвободна и несчастлива?
Зрелая чуткость Изочки, смешанная с детской прямолинейностью, неприятно удивила Марию. Она вдруг осознала, что упустила из виду хваткое ребячье внимание. Об ущемлении права матери свободно передвигаться по стране девочка давно уже знала и, должно быть, размышляла об этом. Неизощренным еще в иносказаниях умом ей удалось разгадать скрытую в притче тоску.
– Да, я не… ты верно поняла, я несвободна в праве вернуться на родину. Именно поэтому не… вполне счастлива. Мы с папой оказались здесь без нашего согласия…
Изочка чувствует околичности, думала Мария. Девочка требовала ответов из-за своей веры в искренность взрослых, своей чистоты.
– У одного города, доча, есть прекрасный девиз: «Равновесие в доме – мир вокруг». Папа считал это изречение выражением высшего человеческого благополучия, и я тоже так считаю. Счастье, когда твоя душа согласна с миром, а мир – с тобой, правда же? Но равновесие в мире, к сожалению, не так прочно, как бы нам желалось. Оно балансирует на грани, а иногда шатается. Вот в такое зыбкое время меня с папой и многих других выслали из родных мест на Север.
– Вас приказала выслать недобрая личность. Я знаю, кто это. Это Сталин. – Изочка помолчала и добавила: – Иосиф Виссарионович.
– Давай-ка спать.
– Бабушка Нины Гороховой говорит, что Сталин был плохим, возомнил себя вместо Бога. А новый правитель Хрущев Никита Сергеевич хороший и скромный, поэтому нарочно запрещает вешать везде свои портреты. Нина мне по секрету сказала.
– Мир, доча, состоит из разных людей – хороших, добрых, скромных, властных, коварных, злых, с этим ничего не поделаешь. – Мария вынула из прически шпильки и помотала головой, разливая по плечам мягкие, дымчато-рыжие волны. – Но страшно, если коварным и злым удается добиться власти. Их власть такая же, как они сами, и стремится управлять больше не действиями народа, а душами. Лезет в них, ржавит, червоточит… Большинству граждан в конце концов начинает казаться, что власть всегда и во всем права.
Мария резко повернулась к Изочке и взяла ее за плечи:
– Я хочу, чтобы ты запомнила: мы с папой не виноваты перед теми, кто сделал нас несвободными. Мы никого не обманывали, не предавали и ни к кому не испытывали вражды. Ты мне веришь?
– Верю… А скажи…
Руки Марии соскользнули с Изочкиных плеч.
– Ты собиралась задать один вопрос. Все, теперь – спать.
Мать и дочь долго лежали без сна, молча переживая каждая свое.
Глава 3 Что в пух попало…
Мария недооценила настойчивый в поисках ответов детский интеллект, обостренный ранним постижением человеческой смертности. В смятение привели Изочку проблески прозрения, внезапные и ошеломительные в силу новизны. Пополнив копилку маленького опыта, мамина притча заронила ощущение близкой потери. Словно остатки чего-то простодушного и беспечного в Изочке, намереваясь покинуть ее, прощально взмахивали лазурными стрекозьими крыльями. Наивное убеждение в незыблемости затверженных в школе истин исчезало в столкновениии с реальным миром. Попеременно хотелось либо зарыться, подобно страусу, в песок и не знать изъянов жизни, либо очертя голову решительно кинуться в холод тяжких знаний. Открытие противоречий между тем, о чем люди говорили во всеуслышанье, и тем, о чем шептались наедине, подстегивало работу пытливого ума. Строение взрослого общества казалось громоздким, сложным, как нелепый агрегат по сохранению равновесия, сооруженный бездарным конструктором. С трудом держась на глиняных ногах, несуразный колосс отбрасывал на Изочку и Марию нечто вроде колючей тени. Тень была подвижная, неуловимая, не имела названия и не поддавалась определению, она сгущалась от неприязненных взоров и слов в спину. Изочка чувствовала, что эта тайна темнее и запретнее правды о загадочных отношениях мужчин и женщин. Может, сродни болезненной теме смерти.
По негласному уговору мать с дочерью не касались стыдных и болезненных тем, не произносили дорогие обеим имена Васильевых. Но Мария молилась о Сэмэнчике и погибших, а некрещеная Изочка верила в существование всевидящего и справедливого Бога потому, что упрямый разум ее не воспринимал гибели самого любимого после мамы человека. «Малис», как звала любимую кормилицу двухлетняя кроха, лучезарно улыбалась ей, повзрослевшей, из темноты перед сном, отгоняя тени кошмаров: «Спокойной ночи, огокком…» Дня не проходило, чтобы мимолетный звук, слово, легкое дуновение знакомого запаха не заверили Изочку: ийэ Майис жива. Просто она где-то далеко. Не в призрачном лесу с ласковыми полянами – нет, здесь, на земле. Господь не должен был допустить смерти матушки Майис.
В памяти отпечатались поразившие когда-то события, встречи и откровения старших, как поведанные непосредственно Изочке, так и не предназначенные для детских ушей. Все еще жалила обида порубленного ворами хвойника – первая прочувствованная сердцем чужая скорбь. Печальным недоумением отзывался в душе плач по гномику-нибелунгу. А если из радиоприемника доносилась музыка, похожая на хор черных музык, в мыслях огнем возгоралась, корежась, красная обложка книги со сталинским портретом. Снова ярко пылала ненависть Натальи Фридриховны, сожженная, но не забытая.
Прошлым летом цыгане опять раскинули на берегу у пристани латаные шатры, плясали и попрошайничали на базаре. Другие цыгане. Впустую прождала Изочка приезда солнечного мальчика и медведя Баро. Табор пузатого старика с веселым золотом в угольной бороде не вернулся с Кавказа.
Тетя Зина, сбежавшая от Тугарина с помощью пестроглазой дайе Басиля, надо полагать, счастливо проживала с семьей в Уржуме. Рассматривая янтарный кулон в маминой шкатулке, Изочка надеялась, что счастливый камень не позволит Змею отыскать и зарезать тетю Зину. И хоть бы Тугарин не пришел сюда. А то явится, не дай бог, приставит нож к горлу и начнет пытать: «Где моя жена? Где Зина?!» Бр-р! Стесняясь просить о чем-нибудь Бога при Марии, Изочка ночью молилась в подушку: «Господи Иисусе Христе! Сделай, пожалуйста, так, чтобы…»
Глубокой занозой продолжала сидеть в груди неутешная Колина боль, бо-о-оль. К ней примешивалось далекое эхо воплей задевавшихся куда-то хулиганов. Венька и Портмонет исчезли с тех пор, как Изочка слышала их пьяные голоса за стеной фальшивого памятника. Наверное, уехали в другой город…
О большей части горьких и страшных воспоминаний дочери Мария не имела понятия. Ее снедали свои мрачные тайны. Из-за них она порой кричала во сне и будила соседей, а сама не просыпалась. Утром Изочка ни о чем Марию не спрашивала, и никто из живущих рядом ни разу не упрекнул, что она опять напугала всех ночными криками. А ведь о богатырском храпе тщедушного Петра Яковлевича люди не прочь были пошутить и позлословить во «всехной» кухне. Хорошие соседи достались Готлибам.
…Сквозь иней в незашторенное окно навязчиво светила толстая, месяцем на сносях, луна. Изочка хотела задернуть луну и замерла. Мария пошевелилась, поднялась, точно привидение, – белое пятно лица над колышущимся стеблем ночнушки, – закрыла шторы. Послышался то ли скрип кровати, то ли протяжный всхлип…
Вспомнилось лицо Марии в день приезда дяди Паши с ужасной вестью из деревни. Он даже еще ничего не сказал, а сразу сделалось ясно – случилась беда. Обернувшись в тот миг на маму, Изочка увидела вместо ее лица белую маску. Казалось, с настоящим лицом происходит что-то жуткое, вот оно и спряталось под непроницаемым картоном. Но смертельную тревогу выдавали руки. Скрюченные в напряжении, они дергали и рвали край подушки. Несильные мамины пальцы умудрились тогда разодрать крепкую сатиновую наволочку… Сон не шел к Изочке, пока глаза сами собой не закрылись. «Спи, огокком», – склонилось над нею улыбчивое, совсем не призрачное лицо Майис…
Что в пух попало, то пропало. Несмотря на кажущуюся податливость и мягкотелость, подушки в этой комнате с партизанским упорством хранили все тайны хозяек. Похвально, но иногда жаль, потому что подушка Марии могла по секрету шепнуть Изочке, что страшиться явления Тугарина в общежитие ей нечего. Он при всем своем неистовом желании не сумел бы добраться до Якутска. Как и до Уржума, впрочем. Змей отбывал наказание в местах очень отдаленных, а выйти из заключения ему предстояло глубоким старцем.
…Еще при первой встрече с Зиной Тугариной на базаре в ее скороговорке мелькнули слова: «…свел знакомство с ворами. Краденый лес начали продавать… Четыре года с конфискацией…»
Торопливые фразы царапнули память Марии воспоминанием о варварской вырубке в заповедном сосняке, о чем рассказывали за год перед тем Майис и дети. Чиркнуло спичинкой тревоги, а ничего не зажглось в памяти, не сопоставилось, голова была занята другим.
Это уже после внезапно и ярко вспомнилось, как Сэмэнчик путано лопотал о кукше, в которую превратился таежный дух: «Байанай рыжий, белка рыжая и кукша тоже, она кричала, что лесу плохо!»
Изочка тоже, переживая лесное горе, задыхалась от слез: «Мариечка, лес плакал внутри меня, а землю жевали зубы трактора, а Майис гладила пеньки – бедные, бедные! – а с них текла смола… Майис пела, просила прощения у «рожденных стоя», я тоже просила тихонько… она отдала больную ветку Лене, потому что Лена – кровь и молоко тайги… Река поет, Мариечка! Наверное, все, что живет, умеет петь, да? Волны унесут боль далеко, в море Лаптевых, где ты жила на мысе с папой Хаимом! Красивый лес перестанет плакать, и я… может быть… перестану… Тайга живая, Мариечка, она обижается, если люди мучают деревья и оставляют на земле сор и грязь!»
Обеспокоенная плачем дочери, Мария не разобралась тогда в ее сумбурном рассказе. Огорошили, помнится, какие-то мелочи, частности, обыденная, словно устоявшаяся манера Изочки изъясняться необычным для ребенка языком аллегорий. Подумалось с оторопью – рановато проявился в девочке сомнительный наследственный дар. Хаим зачем-то поэтизировал даже неприглядные, с точки зрения обычных людей, вещи и поступки…
Выяснилось, что Майис ходила с детьми по ягоды и наткнулась в лесу на разбойно вырубленный участок. Изочка и Сэмэнчик горячо сострадали изломанным, расшвырянным повсюду ветвям, еще живым, не успевшим почувствовать иссушающее дыхание смерти.
«Изочка пропустила через себя боль леса», – виновато пояснила Майис, и Мария успокоилась. Восприимчивая девочка переняла у Майис обыкновение машинально переводить на русский язык обходные обороты речи, присущие якутам из-за врожденного почтения к духам. Или, скорее всего, просто повторила ее слова. Естественные в якутском быту, в переводе эти иносказания звучали почему-то велеречиво.
В тот день Мария осталась ночевать у Васильевых и, пересказывая засыпающим детям сказки Чуковского, не придала большого значения разговору Майис с приведенным Степаном лесником. Несколько дней спустя Мария почти пропустила мимо ушей и новость о том, что те, кто рубил лес, пойманы. Степан дал какие-то показания.
Пойманы – и ладно, и прекрасно… Мария не стала вдаваться в подробности, не услышала фамилии главаря лесных бандитов, так хорошой ей знакомой. В то время Марию заботили серьезные жизненные перемены, она ждала из спецотдела МВД санкции на переезд в город. Приближение к цивилизации на день «гужевого» пути чудилось ей чуть ли не избавлением от ссыльного гнета, и ничто иное не могло взволновать ее сильнее…
Лишь когда Павел Пудович вернулся из колхозной командировки со страшным сообщением, вспыхнула догадка. Едва он тяжко выдохнул: «…труп кузнеца нашли на горе, где у них сосны строевые растут. Воры, видать, спешили…», Мария все поняла. Ее версия о причастности Тугарина к убийству Степана вскорости подтвердилась, и на воле экс-королю ледяного мыса не довелось долго гулять.
История нового преступления Змея была проста, стихийна и виделась Марии в необъяснимом откровении, словно она нечаянно заглянула в черную тугаринскую душу.
…Без денег он себя не представлял, поэтому, «откинувшись», как сказала Зина, сразу же по приезде сколотил шайку. Решил сделать единственную вылазку в лес и завязать с хлопотной валкой. Живо сыскавшийся покупатель торопил – строительное лето шло к концу. Лесник с кузнецом не могли знать о столь скором освобождении Тугарина. Время брусничного сезона еще не наступило, а праздно люди далеко в лес не ходят. Змей твердо верил – теперь его не словят. Не смогут, не успеют. Получив свою долю за труд и риск, он намеревался либо смотаться обратно в Иркутск, либо залечь на месячишко в какой-нибудь деревне, покумекать над дальнейшей деятельностью…
Дорога сужалась к околице, тропой ползла вверх, и в горной развилке легко просматривалась из стоящей под горой кузни. Пронесет, – напрягался Тугарин. Трактор оттуда в размер спичечного коробка, по видному месту даже с волокушей не дольше трех минут езды. Неужто кто-то глазастый от нечего делать вытаращится именно в эту сторону, именно в эти три минуты? А к вечеру, когда трактор повернет обратно, кузнецы разбегутся по домам…
Но не зря Вася-фараон остерегал старого приятеля – не берись за то, на чем попался. Умный гору обойдет… Где тут обойдешь! Мелких тропок куча, широкая – одна. Как судьба одна. Не изменишь, если в назначенный момент прописана невезуха.
Сам Степан и приметил в распахнутое окно трактор, мелькнувший на всходе. Стучать молотками как раз кончили, и донесся надсадный шум мотора, приглушенный отрогами горной цепи. Наказав помощнику завершить работу, Степан прихватил починенную по чьему-то заказу тозовку, – только что отремонтировал затвор и второпях, в одиночку, махнул в тайгу.
«Патроны у него вроде были. Хотел просто спугнуть воров, пока не успели порубить деревья, – сетовал позже младший кузнец. – Вечером собирался потолковать с лесником. Сказал, подозревает, что прежние вальщики по амнистии вышли».
Не дождавшись старшого, помощник заскочил домой к нему по пути с работы. Думал, Степан вернулся из леса по другой тропинке. Но дома того не оказалось. Встревоженный парень рассказал обо всем Майис. Он и предположить не мог, что женщина, на ночь глядя и тоже одна, ринется в лес искать мужа. Потом саму ее искали долго и безуспешно…
Тело кузнеца подельники в спешке сунули под кусты. Он все-таки успел помешать, спас намеченные к валке деревья. Голова его с затылка была раскроена топором. Тозовка обнаружилась при обыске у одного из преступников в сарае. Выстрелов из ружья не производили. Очевидно, кузнец чем-то выдал свое появление до того, как собрался выпалить в воздух.
Мария догадывалась, почему он не стал обороняться. Совестливый и миролюбивый, Степан не способен был убить человека.
Когда-то в годы Гражданской войны командир красноармейского отряда приказал расстрелять за попытку побега к белобандитам братишку Степана и соседского сына, совсем еще желторотых мальчишек. Узнав об этом слишком поздно, Степан догнал отряд и в упор прицелился в командира, а выстрелить не сумел.
За несовершенную месть молодой кузнец поплатился тюрьмой. В этот раз – жизнью.
Глава 4 Встреча с прощанием
Сотрудники спецотдела стали заметно снисходительнее относиться к переселенцам. Прокатилась свежая волна бодрящих слухов. Поговаривали, что одной пожилой паре по состоянию здоровья разрешили поселиться на Алтае. Затем большая семья с помощью влиятельной зарубежной родни и посольского вмешательства добилась неслыханного – визы на выезд из СССР в Данию. Затеялись единичные процессы снятия со спецучета, и наконец в начале нового года для немногих счастливчиков, чьи дела были рассмотрены, наступили дни выдачи паспортов и окончания северной ссылки. Но освобождение сложно было назвать подлинным. Переехать условно восстановленные в правах граждане могли в любое место Советского Союза, кроме центральных городов и родной Прибалтики.