Эдит несмело взглянула на Амалию и сняла с шеи тонкую золотую цепочку, на которой висело узкое кольцо.
– Вот. Оно недорогое, но… Я подарила его Аннабелл на день рождения. Внутри английская надпись: «Diana to Ann». Полностью имя Аннабелл не уместилось бы, как сказал ювелир.
Амалия взяла цепочку. Взглянула на надпись и требовательно спросила:
– Почему Диана?
Эдит покраснела.
– Это мое имя.
– Значит, Эдит Лоуренс…
– Я взяла документы у моей кузины. Понимаете, ведь тот человек… который убил Аннабелл… наверняка же знал, кому она писала письма. Если бы он увидел мое настоящее имя, то…
А девушка вовсе не глупа, подумала Амалия. Очень даже сообразительна для светской барышни, у которой в жизни, судя по всему, не было особых забот.
– Понятно, – уронила Амалия, возвращая Эдит цепочку с кольцом. – Так где вы его нашли?
– В Ницце, в лавке, где продавалась всякая всячина. Хозяин был итальянец и не очень хорошо говорил по-французски[16]. Но его жена сказала, что кольцо принес к ним какой-то господин из санатория. Запомнила потому, что он велел вознице возвращаться туда.
– Как тот человек выглядел? – спросила Амалия.
Эдит беспомощно развела руками.
– А вот внешность его лавочница не помнила… Просто молодой мужчина – вот и все. Объяснил, что кольцо принадлежало его умершей сестре и оно ему не нужно. Взял столько, сколько ему предложили, и уехал.
– Но хоть что-то женщина смогла вам сказать? – настаивала Амалия. – Хотя бы цвет волос?
– Нет, госпожа баронесса, он был в шляпе. Да и потом, все было давно, кольцо лежало в лавке несколько месяцев, прежде чем я его купила.
Амалия вздохнула:
– И тогда вы решили отправиться в санаторий.
– Да. Это было нелегко. Однажды Севенн чуть меня не застал в тот момент, когда я смачивала платок кровью из бутылочки… И еще мне до сих пор трудно откликаться на имя Эдит.
– Неужели вам ничего не удалось узнать? – покачала головой Амалия. – Ваши жертвы были напрасны?
Эдит испуганно взглянула на нее.
– Узнать? О, если бы все было так просто… Сначала я думала на Уилмингтона. Его ведь зовут Матьё, и он несколько раз уезжал из санатория. Но сроки не сходились. И потом, он англичанин, как ему выдавать себя за француза… Я думала на Вермона, но…
– Шевалье появился тут совсем недавно, – напомнила Амалия.
– Пусть так, но мог же он бывать здесь раньше… Однако шевалье не тот… тот гадкий человек, потому что в то время находился в Африке. Я следила, задавала вопросы, подружилась со всеми занудными старухами в санатории… Я даже думала, что это мог быть кто-то из слуг… или, скажем, садовник… Хотя Аннабелл не могла так низко опуститься.
– Вы забыли про врачей, – заметила Амалия.
Но Эдит покачала головой:
– Вы опять о докторе Гийоме? Нет, не он, он слишком стар. И доктору Шатогерену уже тридцать шесть, тоже, знаете ли, не тот возраст. Филипп Севенн здесь всего четыре месяца, а до того год работал в парижской больнице, я видела его рекомендации. Тоже не он. И чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что пошла по неверному пути, где-то допустила ошибку. Потому что никто из тех, кого я знаю, не может быть тем хладнокровным… тем, кто убил мою подругу. И еще одна вещь. До того как я сюда приехала, в санатории умерли трое мужчин. И один из них был к тому же серьезно простужен, он пробыл в санатории всего несколько недель. Если это тот, кого я искала… и если он простыл под тем же дождем, который убил мою подругу… – Эдит заломила руки. – Но мадам Легран сказала мне, что ему было за тридцать, а выглядел больной на все пятьдесят. Значит, тоже не он…
Амалия смотрела на Эдит, напряженно размышляя о чем-то.
– Скажите, – внезапно спросила она, – а письма Аннабелл сейчас при вас?
– Да, я захватила их с собой. А что?
– Принесите их мне. Может быть, я смогу найти в них что-то, что поможет нам установить личность того… того господина.
Эдит покачала головой:
– Ценю ваше желание помочь, сударыня… Но я перечитала письма раз сто, не меньше. И поверьте, если бы там было что-то…
– Сто первый раз все равно не повредит, – твердо возразила Амалия. – Должна вам признаться: мне немного не по себе при мысли, что где-то поблизости может бродить этот «безутешный вдовец». Если нам удастся его найти, не исключено, что мы спасем еще чью-то жизнь. Потому что тот, кто совершает преступление безнаказанно, всегда испытывает соблазн его повторить.
Эдит кивнула. «Странно, – думала она, – а русская дама казалась мне всегда такой замкнутой, такой неприступной… Но тем не менее она приняла близко к сердцу дело, которое, если вдуматься, совершенно ее не касается». Ведь даже в полиции Эдит сказали, что рассчитывать ей не на что и, даже если ей посчастливится отыскать мужа ее подруги, она никогда не сможет доказать, что он действовал с умыслом. Никакой суд на свете не примет во внимание ее доводы.
– И я думала о том, – несмело проговорила англичанка. – Но больше всего я хотела найти его, посмотреть ему в лицо… Как он мог? Как мог так поступить? Даже если бы его жена была старая, злая и уродливая… Кто дал ему право распоряжаться ее жизнью?
Амалия протянула тонкие пальцы и осторожно коснулась руки Эдит.
– Уверяю вас, когда мы отыщем его и вы посмотрите ему в лицо, ничего особенного вы там не увидите, – сказала она. – Скорее всего, это самый обыкновенный человек. И вы бы никогда по его виду не подумали, что он способен на преступление. Значит, по поводу писем мы с вами договорились? Принесите их мне, и я посмотрю, не удастся ли с их помощью что-то сделать.
Эдит глубоко вздохнула.
– А вы… Сударыня, вы не выдадите меня доктору Гийоме? Мне ужасно стыдно, что я обманываю его и других врачей, они все замечательные люди, но… Но я не имею права уехать отсюда, пока не узнаю правду. Мои родственники постоянно шлют мне телеграммы и письма, уговаривают вернуться, но я… Я не могу.
– И вы готовы пойти до конца?
Англичанка кивнула.
– До самого конца? Учтите, расследование может оказаться не таким легким, как вы думаете.
– Я на все готова, чтобы найти его! – вскричала Эдит.
Амалия предостерегающе сжала ее руку.
– Вот и хорошо. Можно только один вопрос? Зачем вы занимались гаданиями, которые так всех смущали? Или вы думали, что они как-то помогут вам найти убийцу?
Эдит опустила глаза.
– За то время, что я тут, в санатории умерли несколько человек, – пробормотала она. – Я буквально сходила с ума, казалась себе глупой, никчемной, потому что не могла найти того… того человека. И я стала гадать на картах. Мы с Аннабелл часто так развлекались. У нее были две тетушки, которые наизусть знали, какая карта что значит и как раскладывать пасьянсы, чтобы любой сошелся…
– Но ваши гадания постоянно сбываются, – заметила Амалия. – Почему?
– А так оно всегда и бывает, – пожала плечами Эдит. – Если только не гадать точно, а делать общие предсказания: например, дорога, неприятности, деньги… Ведь человек постоянно в дороге, у него каждый день какие-то неприятности, и он все время имеет дело с деньгами. Ну а смерть… странно было бы ожидать чего-то другого в санатории для чахоточных.
– То есть вы плутовали? – с любопытством спросила Амалия.
Эдит покосилась на нее и обиженно покачала головой.
– Нет, уверяю вас. Я просто раскладывала карты и говорила, что они значат. Ничего интересного, в общем-то, потому что выпадало всегда одно и то же.
«Да, – подумала Амалия, поднимаясь с места, – жизнь – вечный круг более или менее повторяющихся обстоятельств. Нет, все-таки эта хрупкая девушка чертовски умна. Но не настолько, чтобы обмануть меня!» И баронесса очаровательно улыбнулась.
Она условилась с Эдит относительно писем и шагнула к выходу. Однако англичанка вопреки всем правилам хорошего тона оказалась у двери прежде ее.
– Миледи Корф, – проговорила она, явно волнуясь, – так странно… Я все рассказала вам… и мне даже стало легче на душе, честное слово… Скажите… вы старше меня и, наверное, лучше знаете жизнь… – Она покраснела, неожиданно сообразив, что напоминание о возрасте может быть для ее собеседницы неприятно. Но Амалия терпеливо ждала. – Вы думаете… вы считаете, мы и правда можем найти его? Потому что… я говорю, чтобы вы знали: я не успокоюсь, пока не найду его. Просто не смогу жить, зная, что все закончилось так.
Амалия посмотрела ей в лицо. Если до сего мгновения у нее были какие-то сомнения насчет Эдит, то сейчас они окончательно развеялись.
– Не волнуйтесь, мисс Лоуренс, мы его найдем. Вы только не забудьте про письма.
И, ободряюще улыбнувшись девушке, баронесса шагнула прочь из гостиной.
Глава 21
– Ну хорошо… – сказал Гийоме, убирая стетоскоп. – А теперь, сударь, послушайте меня внимательно. Я не касаюсь ваших отношений с госпожой баронессой, хотя до вчерашнего дня я считал ее самой уравновешенной пациенткой…
Поэт вспыхнул и хотел возразить, но Гийоме поднял руку и продолжил:
– Однако вам категорически нельзя делать жесты, подобные вчерашним. Под страхом смерти. И запомните, месье: когда я говорю «смерть», я имею в виду только смерть, и ничего более. Вчера вы переволновались, и вот результат. Еще несколько подобных случаев, и вы покинете санаторий через заднюю дверь. Знаете, что это такое?
– Нет, – признался Нередин.
– Это особая дверь, которую я распорядился сделать для выноса гробов, чтобы не травмировать других больных, – сурово ответил доктор. – Итак, я рассчитываю на вашу сознательность. Сегодня вам доставят двойной обед и гранатовый сок, потрудитесь, пожалуйста, съесть все. Лекарство вам принесет Рене. Вы отослали мадам Легран – вы уверены, что сиделка вам не нужна?
Поэт заверил его, что сегодня чувствует себя гораздо лучше, и вообще ему очень жаль, что он доставляет месье Гийоме лишние хлопоты. Но прямодушный, резкий доктор не принадлежал к числу тех людей, которых можно убаюкать словами.
– Смотрите, сударь, – сказал он на прощание, – я вас предупредил… Если вам все же понадобится мадам Легран, звоните два раза. Три раза – придет врач, один – слуги, как обычно. Всего доброго.
Оставшись один, Алексей стал от нечего делать листать том Верлена, который взял в библиотеке еще в первый день своего приезда сюда. Книга оказалась испещренной пометками предыдущего читателя, отмечавшего, с точки зрения Нередина, не самые удачные строки, и поэт отчего-то почувствовал себя оскорбленным. Он отложил том и стал глядеть в окно. Кто-то негромко постучал в дверь.
– Да-да, войдите! – нетерпеливо крикнул Нередин.
Он думал, что увидит Натали, которую попросил принести последние русские газеты, но в комнату вошла баронесса Корф, шурша шелковым платьем цвета слоновой кости. Ее глаза улыбались, и поэт поспешно приподнялся на подушках, пригладив волосы.
– Слава богу, сегодня вы лучше выглядите, – мягко улыбнулась Амалия. – Я бы себе никогда не простила, если бы с вами случилось что-нибудь серьезное.
И она глядела на него так ласково, что у Алексея защемило сердце. И еще он понял, что нисколько не жалеет о том, что спустил того типа с лестницы.
– Тайны множатся, – сказала Амалия, садясь на край его постели. – Я сейчас разговаривала с малышкой Эдит, и она поведала мне очень любопытную историю.
И она пересказала все, что узнала от англичанки. На языке особой службы, где Амалия когда-то работала, это называлось «страховочным вариантом». Все-таки, взвесив обстоятельства, баронесса не исключала совсем-совсем крошечной возможности того, что Эдит могла оказаться не той, за кого себя выдавала. А в таком случае, учитывая предшествующие события, Амалия имела основания опасаться самого худшего исхода. Вот и пусть поэт тоже узнает историю подруги мисс Лоуренс – еще неизвестно, как могут обернуться события.
– Поразительная история, – пробормотал поэт. Амалия видела, что он был потрясен. – Но если полиция считает, что доказать злой умысел невозможно… каким образом удастся притянуть мерзавца к ответу?
– Рано говорить о доказательствах, пока мы его не нашли, – сдержанно ответила Амалия. – И тем не менее полиция не права. Полагаю, тут имела место по меньшей мере подделка документов, а стало быть, большой вопрос: вступило ли завещание той несчастной в законную силу? Так что «безутешного вдовца» все-таки можно будет заставить отвечать за его поступки. Главное – найти сего господина.
– Если я могу чем-то вам помочь… – начал Алексей поспешно.
– По правде говоря, я поделилась с вами историей этой, чтобы уяснить ее самой себе, – призналась Амалия. – Считайте, Алексей Иванович, что вы мне уже помогли.
Однако Нередин стал настаивать. Он хотел во что бы то ни стало принять участие в расследовании, и наконец Амалия дала ему поручение наблюдать за остальными обитателями санатория и, если поэт заметит что-то подозрительное, сказать ей. Ее кольнула совесть, когда больной горячо заверил ее, что сделает все от него зависящее. По правде говоря, ему не следовало заниматься ничьими делами, кроме его собственных.
– Ваза треснула, – сказала Амалия, глядя на букет на столе. – Я принесу вам другую, Алексей Иванович.
Поэт покосился на трещину возле горлышка вазы и окончательно воспрянул духом. Определенно, все, что происходило вокруг, имело для него самые приятные последствия, даже косорукость Натали. Впрочем, он попробовал для приличия возразить, что госпожа баронесса не должна себя утруждать… но госпожа баронесса все же принесла вазу из своей комнаты, а старую отдала явившемуся на звонок Анри, чтобы он ее выбросил. Кроме того, Амалия поправила поэту подушки и подоткнула одеяло, что тому было ужасно приятно. Нередин поймал себя на мысли, что был бы не прочь поболеть подольше, лишь бы эта красивая женщина так же ненавязчиво ухаживала за ним. Она потрогала его лоб и улыбнулась своей лучезарной улыбкой, от которой внутри у Алексея делалось немного щекотно и тепло.
– Я вижу, вы все сочиняете, – сказала Амалия, кивая на листки, лежащие на столе. – Можно?
Нередин покраснел.
– Да, я со вчерашнего дня набросал несколько строчек… Ничего особенного, впрочем, – добавил он быстро. – Это про ангела-хранителя, не читайте, другое еще не закончено… А вот пустячок, но…
Поэт умолк. Сейчас он больше, чем когда-либо, завидовал самоуверенности иных стихотворцев, которые каждое свое новое произведение представляют как признанный шедевр. Сам Нередин всегда конфузился, когда ему приходилось говорить о своих стихах.
Амалия взяла листок, на который ей указал собеседник, и повернулась к окну, чтобы отчетливее рассмотреть набегающие друг на друга косые строки.
Амалия опустила листок и пристально посмотрела на порозовевшего Нередина, который ждал ее отзыва, не смея напрямую спросить о нем. Боже мой, мелькнуло у нее в голове, ведь вокруг умирают люди, по санаторию, возможно, бродит хладнокровный убийца, да и сама она впуталась в совершенно дикую историю с пропавшим письмом европейской важности… а в ничем не примечательной комнате с круглым столом и скучным кораблем на скучной картине, что висит над кроватью, человек с тревожными глазами пишет такие пронзительные стихи!
Или все-таки правильно и справедливо, как и должно быть, – каждому свое? Взять хотя бы ее, к примеру, – ведь она же не пишет стихов…
– Мне нравится, – промолвила она просто. – Очень.
И глаза у лежащего заблестели вдвое ярче.
– Я счастлив, что вам понравилось, – сказал он совершенно искренне. – Не похоже на то, что я сочинял раньше, но… В последнее время мне кажется, что поэзия – это то, что могли сказать миллионы, но осмелился сказать лишь один. – Алексей взял листок из ее пальцев. Добавил со злым смешком: – Хотя мерзавец Емельянов, конечно, прежде всего напустится на «земную любовь» и будет на протяжении четырех страниц вопить, что я циник, каких мало… а сам все порывался меня водить по веселым домам, едва я только в Петербург приехал. О, простите, ради бога…
«Ага, стало быть, относительно критика я была права», – мысленно отреагировала Амалия на первую часть фразы. Что же касается веселых домов… Она была достаточно воспитанна, чтобы пропускать мимо ушей то, что приличной даме слышать не следовало.
– Я бы хотел посвятить вам стихи! – внезапно выпалил поэт. И тут же рассердился на себя: переход от веселых домов к посвящению вышел слишком неожиданным.
– Что ж, замечательно, – улыбнулась Амалия. – Вечером Катрин и Мэтью решили отметить помолвку и приглашают всех, кто находится в санатории. Вы будете?
– Думаю, да, – кивнул поэт. – Вряд ли Гийоме станет возражать. И мне уже гораздо лучше.
Но тут их прервали – явился Анри и доложил, что к баронессе приехал посетитель.
«Еще один! – мрачно подумала Амалия. – Интересно, кто на сей раз?»
– Как его зовут? – спросила она вслух.
– О, прошу прощения, гость дал мне свою карточку, – отвечал слуга. – Его имя – граф Рудольф фон Лихтенштейн. Он говорит, что вы с ним родственники, хоть и дальние.
Поэт встревожился. Обладая тонкой душевной организацией, он легко подмечал (когда хотел) оттенки чужих ощущений, и ему показалось, что на лице Амалии, когда прозвучало имя гостя, мелькнула сложная гамма чувств – от удивления и радости до недоумения и легкой настороженности. Впрочем, тотчас же ее лицо замкнулось, словно сошлись воды озера, поглотившие брошенный камень. Миг – и камень уже лежит на дне, и ничто более не выдает его присутствия.
– Что-нибудь не так, Амалия Константиновна? – быстро спросил Нередин.