– Что-нибудь не так, Амалия Константиновна? – быстро спросил Нередин.
– Все хорошо, Алексей Иванович, – беспечно отвечала Амелия, поднимаясь с места. – И не забудьте: вы обещали мне стихи.
Но когда баронесса шла по лестнице вслед за Анри, она вовсе не была уверена, что все действительно будет хорошо.
Глава 22
– Кузина!
– Кузен!
– Как я рад вас видеть!
И широкоплечий, широколицый, на диво крепко скроенный кузен с типично тевтонской внешностью уже кланялся и целовал протянутую ему руку. Не успела Амалия опомниться, как он завладел уже другой рукой и тоже ее поцеловал. Таков уж был Рудольф: он никогда не удовлетворялся половиной, если мог безболезненно захватить все.
– Дайте-ка я на вас погляжу, кузина, – молвил гость, подводя Амалию к окну библиотеки. – Вы хорошеете не по дням, а по часам. Я слышал, вы опять свободны?
– Как птица, – ответила Амалия, улыбаясь.
– Гм, – обиженно поджал губы Рудольф. – И почему я на вас не женат? Странно, просто странно, потому что я всегда испытывал к вам симпатию. Сколько лет мы не виделись?
Амалия подумала.
– Почти семь, – наконец сказала она.
– А, так вы не забыли то дело о картине![17] – развеселился Рудольф. – Ну а я уже давно о нем не вспоминаю. Дела, семья…
– Вы все еще занимаетесь своими историческими изысканиями? – спросила Амалия.
– Да, – подтвердил Рудольф, – и на досуге пишу книжку о генеалогии нашего рода и его ответвлений – фон Мейссенов, фон Лихтенштейнов и прочих. Никто никогда ее не прочтет, но я хотя бы ее напишу всем назло. В конце концов, только так и становятся учеными.
– Я думала, кузен, – сказала Амалия после того, как ей удалось (не без труда) отнять одну руку (другую Рудольф никак не хотел отпускать), – что вы живете в кругу вашей многочисленной семьи в вашем прекрасном замке.
– Так оно и есть, – молвил Рудольф беззаботно. – И если вы читали мои письма, то должны знать, что у меня уже пять детей и я счастлив до того, что совестно признаться. Оказалось, что никто еще не придумал радостей лучше, чем самые простые из них – крепкая семья, верная жена и улыбки твоих детей.
– Ну да, – кивнула Амалия, – и однажды, когда вы ехали в экипаже из своего замка в ближайший городок, вы решили завернуть ко мне в гости. В Ниццу.
Рудольф немного смешался. Оно и понятно, учитывая то, что его замок (который он заново отстроил на средства богатой жены) находился далеко по ту сторону Рейна и до Ниццы оттуда было ехать и ехать. Гость тяжело вздохнул и вскинул руки, словно смиряясь с поражением.
– Значит, вы снова на службе? – спросила Амалия, не переставая пристально наблюдать за ним.
– Черта с два! – свирепо выпалил немец. – Но меня попросили об одолжении. А так как дело касалось вас, то я не смог отказаться. – Он подошел к Амалии почти вплотную и продолжил чуть тише: – Умоляю вас, кузина, если то чертово письмо у вас, отдайте его, и дело с концом! Вы и сами не понимаете, во что ввязались!
Амалия молча отвернулась к окну. Значит, предчувствие ее не обмануло. Кузен Рудольф (по правде говоря, родство их было слишком далеко, чтобы иметь какое-то значение) явился к ней не просто так.
– Знаете, кузен, – устало сказала баронесса, – мне это все надоело. Что за письмо, в конце концов?
– Но… – Рудольф застыл в изумлении. – Так вы что же, не читали его?
– Даже вообще не видела, – сердито проговорила Амалия. – Я держала заклеенный конверт в руках только раз, когда принесла в комнату того, кому письмо было адресовано. А после начались очень странные вещи.
– Поклянитесь! – потребовал Рудольф. И тут же спохватился: – Прошу меня извинить, кузина. Старые привычки, знаете ли, профессиональная недоверчивость и все такое. Просто скажите мне, что вы его не брали.
– Я его не брала.
– Честное слово?
– Честное слово. Более того, я понятия не имею, что в нем находится. Я пыталась узнать у того, на чье имя письмо пришло, но он, похоже, знает не больше моего. Если, конечно, говорит правду.
Рудольф тяжело вздохнул и сел. Только тут Амалия разглядела, что вид у него уставший – очевидно, из-за долгих часов, проведенных в дороге.
– Так что за письмо, кузен? – повторила вопрос Амалия. – Почему все хотят во что бы то ни стало завладеть им?
– Ну, надо полагать, оттого, что письмо не представляет никакой ценности, – фыркнул Рудольф. – Вот все, что я знаю: оно затрагивает интересы Богемии и в меньшей степени Германии и Австрии. Больше мне ничего не пожелали сообщить. Я только понял, что если письмо будет опубликовано, то разразится какой-то несусветный скандал и многие высокопоставленные люди будут скомпрометированы. Именно поэтому его и необходимо уничтожить.
– А-а… – протянула Амалия. – Так барон Юлиус Селени работает на Богемию? Потому что всех крупных австрийских агентов я знаю.
– Селени – сволочь, – коротко бросил Рудольф. – Барон из венгерского рода, чьи представители живут в Австрии и Богемии. Я бы не советовал вам с ним ссориться, потому что он не тот человек, которого желательно иметь своим врагом. Если вы имели несчастье с ним повздорить, Юлиус не успокоится, пока не сживет вас со свету. Что, вы уже?.. – спросил кузен, заметив выражение лица Амалии.
– Да уж, я не люблю терять времени даром, – призналась молодая женщина. – Барон начал мне угрожать, и один… один человек спустил его с лестницы. Что еще вам известно об этом деле?
– О, всякие пустяки, – небрежно отвечал Рудольф. – К примеру, вы сбросили с высоченной скалы старую даму – агента Селени. После чего разделались со свидетелем, у которого оказалось слишком острое зрение, размозжив ему голову не то подсвечником, не то полным собранием сочинений бессмертного господина Дюма. Но я вас защищал как мог. В конце концов, мое начальство знает вас плохо, а я – хорошо. Вы, кузина, существо утонченное. Вы не стали бы толкать старушку со скалы, это неэстетично и к тому же ужасно хлопотно. Вы бы тихо-мирно удавили ее во сне подушкой, и никто бы ничего не заподозрил. – Рудольф заметил, как сверкнули глаза Амалии, и поспешно добавил: – А вообще вы не обидите и мухи… если она первая на вас не нападет. Но потом от мухи останутся только воспоминания.
– Ах кузен, кузен… – покачала головой Амалия. – Вы шутите, а мне не по себе, честное слово. Потому что… потому что я, видите ли, окончательно отошла от дел. Но сейчас ваши коллеги думают на меня, что я всему виной.
– Вообще-то я тоже думал, что окончательно отошел от дел, – фыркнул Рудольф. – И тем не менее я здесь. Знаете, что? – Он подошел к двери, посмотрел, не стоит ли кто с другой стороны, и тщательно закрыл ее. – Изложите-ка мне еще разок все обстоятельства. Потому что если письмо не у вас, значит, оно у кого-то другого. И это мне уже совсем не нравится.
– Я расскажу вам все, – кивнула Амалия. – Но вы должны все же навести справки, что же такого важного содержится в письме. Иначе мы можем слишком поздно понять, кому именно было выгодно его исчезновение. Если оно оказалось в руках шантажиста, его можно выкупить. Если оно попало к враждебным службам, все будет гораздо сложнее.
– Те же соображения я изложил моему начальству, – объявил Рудольф. – На что мне было велено не интересоваться тем, что меня не касается. Таким образом, нам придется искать черную кошку в темной комнате. Ну ничего, справимся. В первый раз, что ли?
Амалия усмехнулась:
– Проблема в том, кузен, что в темной комнате может находиться вовсе не кошка, а крокодил. Так что надо быть поосторожней с блужданием в потемках.
– Кузина, вы, как всегда, сама мудрость, – сознался Рудольф. – И знаете, что? Я лично не исключаю того, что тайна, которая содержится в том письме, не стоит выеденного яйца. Слишком уж много секретности его окружает! Плохой признак, настоящие секреты всегда известны всем, кому надо. Вы понимаете, что я хочу сказать?
– Имеете в виду, мол, никакой черной кошки вообще нет? – чуть недоуменно вскинула брови Амалия.
– Именно, – подтвердил Рудольф. – Ну а теперь приступим к делу. Прежде всего просветите-ка меня насчет адресата. Что он за человек?
Амалия начала рассказывать о Шарле де Вермоне, но неожиданно дверь растворилась, и без стука вошла Натали. Машинально баронесса отметила, что лицо у художницы весьма мрачное, но в тот момент мадемуазель Емельянова не слишком интересовала Амалию.
– Прошу прощения, – вяло проговорила Натали, даже не обратив внимания на Рудольфа, который нахмурился при ее появлении. – Алексей Иванович просил принести газеты, а среди них почему-то не было «Нового времени», которое он так хотел прочесть. Вы не видели издание здесь?
Амалия ответила, что не знает, и Натали, перебрав стопку газет на столике, была вынуждена в конце концов признать, что «Новое время», по всей вероятности, не пришло вовремя. Волоча ноги, она вышла за дверь, которую тихо затворила за собой.
– Какая странная девушка, – недовольно буркнул Рудольф. – Кто она такая?
– Художница, – объяснила Амалия. – Учится живописи в Париже. Ее отец – известный в нашей стране критик.
– Хм… – Лицо Рудольфа расплылось в улыбке. – Как говорила одна очаровательная парижанка, которую я имел честь знать, «критик и золотарь – это не профессии». – И он победно улыбнулся Амалии.
– Бьюсь об заклад, кузен, – вздохнула та, – что парижанку вы придумали только сейчас, желая блеснуть остроумием. Полно, Рудольф. Поговорим лучше о наших делах.
– И это называется – навсегда покинуть службу? – молвил Рудольф в пространство. – Ах, кузина! Вы разбиваете мне сердце подозрением.
– Я сказала правду, кузен, – откликнулась Амалия с непривычной для нее кротостью. – Можете думать все, что вам угодно.
– И вы поможете мне найти письмо? – настойчиво спросил немец.
– Более того, – отозвалась Амалия, – я не буду вам мешать.
– Что ж, разумно, – согласился Рудольф.
И они принялись обсуждать события, которые предшествовали появлению графа фан Лихтенштейна в санатории. Следует отдать должное Амалии: она действительно ничего не пыталась скрыть. В той ситуации, в которой баронесса оказалась, ее могла спасти только полная откровенность – или безоговорочное запирательство. Она выбрала первое. Путь тем более безопасный, что, по сути, ей мало что было рассказывать.
…А Натали тем временем заглянула к поэту и сообщила ему, что нерасторопные французы не доставили или запамятовали привезти «Новое время». Но Нередин уже забыл обо всех газетах на свете и увлеченно сочинял. Глаза его горели, перо стремительно летало по бумаге, которую удобства ради он положил на том Верлена. Алексей поблагодарил художницу, почти не глядя на нее, и попросил оставить его одного, чтобы он мог поработать. Девушка замешкалась у двери, но поэт того и не заметил. Она бросила на него взор, полный той невыразимой тоски, которую можно встретить лишь во взгляде маленьких беззащитных животных, которых обижают, и вышла.
У себя в комнате Натали развернула… последний номер «Нового времени». Литературную часть занимал новый рассказ господина Чехова, а также там имелась статья Сергея Емельянова о поэте Нередине, перепечатанная из другого издания со значительными добавлениями. Из нее можно было, в частности, узнать, что как поэт господин Нередин давно кончился, если можно так выразиться о том, кто толком и не начинался. В небольшом примечании сообщалось, что, как стало известно редакции, певец околокаминных красавиц в настоящее время находится на Лазурном Берегу, где вовсю прожигает жизнь с какой-то французской любовницей. Прочитав статью, Натали скомкала газету, уронила голову на руки и зарыдала.
Теперь девушка знала, почему в разговоре с баронессой тот, кем она восхищалась больше всего на свете, назвал ее отца мерзавцем. В тот миг Натали случайно оказалась у двери в спальню и услышала слова, которые, конечно же, вовсе не предназначались для ее ушей. Если бы предубеждение Нередина против критика не основывалось ни на чем конкретном, у нее еще была бы надежда расположить к себе поэта; но после оскорбительной, жестокой статьи у нее не оставалось ни малейшего шанса.
Натали не покидало ощущение, что она потеряла двух самых близких ей людей на свете, а с ними и саму себя. Она не видела, ради чего ей стоит дальше жить. Да, Гийоме обещал ей долгое, но все же возможное выздоровление, но к чему все эти бесплодные мучения? Она никому не нужна, ее рисунки – посредственность, картины ее не переживут. У нее нет ни семьи, ни детей, ни одного человека, который был бы к ней по-настоящему привязан, никого. Даже кошка, которая приблудилась к санаторию, предпочитает общество блистательной баронессы Корф – даже жалкое, никчемное животное!
Вспомнив об этом, Натали зарыдала еще горше, словно вся ее жизнь зависела лишь от этой серой кошки с узкими зрачками и пушистым хвостом.
Глава 23
Доктор Гийоме покончил с левой запонкой и принялся за правую. Он не сразу справился с ней и сердито чертыхнулся.
– Вам помочь, Пьер? – спросил Шатогерен, который сидел возле стола, читая какое-то письмо.
– Нет, благодарю, – сердито буркнул Гийоме. Сердитый тон относился вовсе не к помощнику, в чьих достоинствах доктор уже успел не раз убедиться, а к поводу для сегодняшнего торжественного вечера, который он находил смехотворным. – Как здоровье вашей уважаемой матушки, Рене?
Шатогерен пожал плечами.
– Кажется, она отыскала мне очередную невесту, – уронил он, складывая письмо. – Мадемуазель де Сент-Илер. Происходит из хорошего рода, недурна собой и после смерти тетки, которой сейчас восемьдесят три, должна унаследовать пять тысяч франков ренты в год. – Доктор улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.
– На вашем месте, Рене, – рассеянно заметил Гийоме, – я бы не слишком доверял престарелым теткам, которые вот-вот готовы отдать богу душу. Помню я одно железнодорожное крушение… ах, черт… возле Валансьена… то есть не крушение, а так, неприятное происшествие с несколькими сломанными руками и ногами, – там состав сошел с рельсов. Так вот, первой из вагона выбралась, отталкивая всех, очаровательная дама… чертова запонка… шестидесяти восьми лет от роду. – Гийоме поглядел на себя в зеркало затем сердито пробурчал: – И все-таки это несусветная глупость. Глупость, и только!
– Вы говорите о свадьбе Уилмингтона? – Шатогерен пожал плечами. – Но сегодня будет только помолвка, а пока утрясутся все необходимые формальности, пройдет время. Может быть, он успеет и передумать.
– Вряд ли, – хмуро возразил Гийоме, поправляя воротник фрака. – Женщины, мой дорогой Рене, женщины! Смута – их стихия, они обожают вносить смуту во все, к чему прикасаются. Даже самые разумные среди них…
– Такие, как баронесса Корф? – улыбнулся помощник. – Полно, Пьер. Она красивая женщина, неглупая, образованная, и вполне естественно, что мужчины к ней тянутся. Все-таки санаторий для чахоточных – не самое веселое место, согласитесь.
– Если мадам будет и дальше дурно влиять на моих больных, я вынужден буду предложить ей переехать, – отрезал Гийоме. – Да, кстати, баронесса Корф попросила разрешения для своего кузена присутствовать на помолвке. Я согласился, рассудив, что один здоровый кузен все же лучше, чем двое больных поклонников, у которых полтора нормальных легких на двоих.
Шатогерен нахмурился:
– Значит, Шарль де Вермон…
Гийоме покачал головой:
– Никакой надежды.
– А другой, русский поэт? – спросил помощник. – Что с ним?
– К концу сентября все будет ясно, – отозвался Гийоме. – Шансы есть, хотя и слабые. Уилмингтон не протянет и полугода после своей женитьбы, но я его предупредил и умываю руки. За здоровье остальных я ручаюсь. – Главный врач подошел к двери кабинета и остановился. – Знаете, Рене, что в людях самое невыносимое?
– Что?
– Непроходимая глупость и непрошибаемая уверенность, что первая сойдет им с рук, – с ожесточением бросил доктор. – Но мне-то какое дело? Все, что мог, я сделал. Идемте, поднимем тосты за счастливую невесту, а потом я засяду в лаборатории. Кажется, мне удалось найти, как повысить свертываемость крови, но не уверен, что мое открытие будет иметь значение для лечения чахотки. А впрочем, чем черт не шутит…
Беседуя, они дошли до столовой, где уже находились доктор Севенн, мадам Легран, обитатели санатория и Рудольф фон Лихтенштейн, через Амалию напросившийся на помолвку, чтобы понаблюдать за присутствующими. Пока, впрочем, он не заметил ни одного знакомого лица, ни одного, кого можно было бы назвать агентом более или менее враждебной державы. И это, если говорить откровенно, нравилось ему меньше всего. Граф терпеть не мог пребывать в неизвестности.
– Мы не опоздали? – спросил Гийоме.
Он отыскал глазами счастливую, светящуюся Катрин в желтом платье и издали поклонился ей. В волосах у девушки была белая роза.
«Война Алой и Белой розы», – мысленно скаламбурил Шарль де Вермон. Он помнил, что баронесса Корф предпочитала красные. Сегодня, впрочем, Амалия была без цветов.
– Кажется, я должен представить вам нашего гостя, – сказал Филипп, поднимаясь с места. – Граф Рудольф фон Лихтенштейн – доктор Гийоме. И доктор Рене Шатогерен, наш уважаемый коллега.
– Черт возьми! – вырвалось у Рудольфа. Он так и впился взглядом в лицо Шатогерена, который, впрочем, ничуть не выглядел смущенным. – Вы ли это, виконт?
– Рад снова встретить вас, герр фон Лихтенштейн, – ответствовал Рене, пожимая руку Рудольфу. – Как ваше плечо?
– Замечательно. Вы проделали отличную работу. Мы с господином виконтом встречались раньше, – пояснил гость присутствующим, – в Париже… то есть неподалеку от него, много лет назад. Господин виконт превосходно заштопал мое плечо – после того, как сам же и прострелил его.