Надежда с Леной поглядели друг на друга, потом Надежда вырвала у Лены из рук картину и впилась глазами в надпись.
– Ты, конечно, не знаешь, где это место? – шепотом спросила она.
– Нет, – испуганно ответила Лена, – эта картина у нас очень давно…
– Но ты хотя бы знаешь, кто такой Федор Дымов и где он живет?
Лена открыла блокнот, вытащенный из письменного стола, полистала его и продиктовала адрес:
– Загородный проспект, дом восемь, квартира четырнадцать. А телефона у него нет.
– Ладно, – глаза у Надежды горели волчьим огнем, – найдем мы Люську, я не я буду! Ты не знаешь, этот художник рано встает? Хотя надо будет – с постели поднимем!
Лена заразилась ее энергией и приободрилась. Даже кошка Люся подошла к Надежде и ласково мурлыкнула. Надежда погладила симпатичную кису и засобиралась домой.
– Скажи, Лена, – спросила она на всякий случай, – в эти дни с тобой не случилось ничего странного, необычного? Ну, может быть, звонки какие-нибудь были по телефону…
– Выкуп за Люську никто у меня не требовал, если ты это имеешь в виду, – усмехнулась Лена. – С работы его никто не звонил, а когда я позвонила, то там сказали, что он в командировке. И тогда я позвонила тебе, и ты сказала, что Люська исчез незаметно, по-английски. И машина его – тоже. Я и подумала, что он снова принялся за старое, увидел какую-нибудь смазливую мордашку и решил, что он – всегда готов… А на работе его прикрывают…
– Возможно… – протянула Надежда. – Значит, ничего необычного не случилось?
– Если не считать звонков Розочки, – Лена снова усмехнулась.
– Кто это – Розочка?
– А это Илюшина двоюродная племянница, Розочка Вигдорчик.
– Что-то такое Сонька говорила про племянницу. – Надежда наморщила лоб, вспоминая.
– Вот-вот, – кивнула Лена, – эта Розочка – единственная Илькина кровная родственница. Но если ты думаешь, что она его нежно любит, то глубоко ошибаешься. У нее, понимаешь, в голове всего одна идея. Как это в стихах – «одна, но пламенная страсть…».
– И эта страсть – изумрудные серьги Илькиной мамы, – догадалась Надежда.
Лена поглядела на нее очень внимательно.
– Быстро соображаешь, – протянула она, – прямо как Илька.
– Не зря мы с ним с детства дружим, – усмехнулась Надежда, не отводя глаз. – Так что племянница Розочка? Она не могла навредить Илье? Видишь ли, если серьги достанутся ей в наследство, то не могла она ускорить…
– Исключено! – Лена махнула рукой. – Я знаю ее как облупленную, да изучить ее нетрудно, вся на виду. Такая, знаешь, абсолютная посредственность, работает в Зоологическом музее.
– Музейная крыса? – оживилась Надежда.
– Да нет, на крысу она не очень похожа, нос как у вороны, на голове тоже воронье гнездо, а сама такая мосластая, вся из сочленений… Вспомнила, она работает в отделе членистоногих, так очень на них похожа. Младший научный сотрудник, даже диссертацию не смогла защитить по своим ракообразным.
– При чем тут ракообразные? – удивилась Надежда. – Членистоногие – это же насекомые!
– Да? – усомнилась Лена. – А мне отчего-то казалось, что членистоногие – это рачки. Ну, неважно. Так вот, эта самая Розочка, как ты понимаешь, любви ко мне никакой не испытывает, все боится, что Илька забудет наказ матери про серьги. Один раз она со мной ласково разговаривала – это когда Илька к Карине убежал. А так мы с ней почти не общаемся, иной раз и «здрассте» она по телефону не скажет – позови, мол, дядю Илью, и все. А тут три раза звонила, моим самочувствием интересовалась, о погоде говорила, что-то про давление и магнитные бури… Я ей сказала, что Илья в командировке, и думаю, может, она что пронюхала – ну, что он к другой ушел, и на этой почве ко мне опять прониклась любовью? Но насчет того, чтобы что-то криминальное, – это ей слабо, я тебе точно говорю…
– Ну ладно, пойду я… – зевнула Надежда. – Дом у меня брошен и кот…
– Я тебя провожу, а то у нас такая бабка на вахте – замучает допросами…
Бабка имела место быть – у себя в стеклянной будке. Губы ее все так же были сжаты в ниточку, глаза цепко обшаривали проходящих людей. На прощанье Надежда вспомнила одну вещь.
– Слушай, – спросила она Лену, – а ты никогда не видела такого парня, лет тридцати или младше, волосы белые, длинные довольно, брови тоже… и еще родинка на шее, с двухкопеечную монету.
– Нет, – отказалась Лена, – не помню такого.
– Ну как же, Елена Андреевна, – раздалось из будки, – был такой человек. Все в точности как гражданочка описывает – волосы длинные, а сам натуральный альбинос, и родинка…
– Точно? – встрепенулась Надежда. – Вы не путаете?
– Я, к вашему сведению, никогда ничего не путаю, – строго ответила старуха, – не имею такой глупой привычки. И склероза у меня нет. Если бы я путала, мне бы пост охраны не доверили.
Надежда устыдилась.
– А когда вы его тут видели?
– Третьего дня, в пятницу, – отрапортовала старуха. – Пришел днем, часа в три. А в квартире никого нет, я и не пустила.
– А имя свое он назвал?
– Отказался, – твердо сказала старуха, – а в таких случаях у меня разговор короткий.
– Вот интересно, – пробормотала Надежда, – везде он вертится. И возле ресторана его видели, и возле квартиры…
Тут она заметила, каким заинтересованным взглядом смотрит старуха из-за стекла, и прикусила язык. Незачем противной старухе знать, что одного из ее жильцов похитили, не ее ума это дело!
Наутро Надежда вызвонила Алку и велела ей срочно явиться на станцию метро «Владимирская». Оттуда они пошли на Загородный проспект. По дороге Надежда взахлеб рассказывала подруге о вчерашнем визите к Люськиной жене. Было тут и описание с отличным вкусом обставленной квартиры, а также красавицы кошки, было и сообщение о неизвестном типе с белыми волосами и родинкой на шее.
– Понимаешь, он приходил к Люське домой, значит, знал про него многое! Хорошо, что бдительная вахтерша его не пустила, и хорошо, что дома никого не было!
– Не факт, – возразила упрямая Алка. Ей было обидно, что Надежде вчера удалось выяснить кое-что про Моховое. Она-то предрекала, что подруга зря проходит и вытащит пустой билет, но Надежде повезло. – Не факт, – повторила Алка. – Если бы им удалось поговорить, возможно, он не похитил бы Люську.
– Значит, они встретились где-то еще, поговорили, после чего тот тип сделал вывод, что ему нужно Люську для чего-то похитить. А наш Илья такой доверчивый, ничего не заподозрил, спокойно вышел к нему.
– Ясно одно, – заявила Надежда, – мы на правильном пути.
Вход в четырнадцатую квартиру, как и следовало ожидать, находился со двора. Если на самом Загородном проспекте царил двадцать первый век со всеми его плюсами и минусами, сверкали яркие вывески ресторанов и магазинов бытовой техники, то во дворе вполне можно было подумать, что машина времени перенесла подруг в позапрошлый девятнадцатый век – двор был вымощен булыжником, среди камней пробивались чахлые кустики лебеды и крапивы, мрачные, грубо оштукатуренные стены давно не знали ремонта, а в одном из углов двора виднелись покосившиеся ворота каретного сарая. Казалось, что сейчас из подъезда выйдет Родион Раскольников с окровавленным топором под мышкой или еще кто-нибудь из героев Достоевского.
Вместо Раскольникова из подъезда вышел рыжий мальчишка лет тринадцати с наушниками на голове и на настойчивый вопрос подруг ответил, что четырнадцатая квартира – на самом верху, выше шестого этажа.
– Как это – выше шестого? – удивленно спросила Надежда. – На седьмом? Но здесь же всего шесть этажей!
– Ну да, шесть, – спокойно согласился мальчуган. – А четырнадцатая – над шестым, раньше там был чердак, а теперь там дядя Федя живет, он художник! Ничего, он прикольный!
– Это он. – Подруги переглянулись и начали восхождение.
Лестница была крутая, темная и грязная. Когда-то она называлась «черной», что подразумевало существование еще одной лестницы, парадной, с широкими ступенями, резными перилами, чистым ковром и большими светлыми окнами. Но потом просторные господские квартиры поделили, и в этой части дома осталась только эта черная лестница. Как на всякой черной лестнице в старом Петербурге, на этой ощутимо пахло кошками, подгоревшим супом, квашеной капустой, нафталином и третьесортным кофе.
По мере восхождения ступени становились все круче и круче.
– Алка, постой! – окликнула подругу Надежда. – Передохнем секунду! Подъем по такой лестнице альпинисты отнесли бы к маршруту средней категории сложности, а мы все-таки новички в этом виде спорта!
– Да что ты? – Алка остановилась и оглянулась. Она была еще полна сил и энергии. – А ты меня все время пилишь, что я должна худеть!
– И как же, интересно, по этой лестнице поднимаются старики, которых здесь большинство?
– Зато ежедневная тренировка, не нужно никаких тренажеров!
Поднявшись на шестой этаж, подруги остановились. Выше вела еще одна лестница, еще более узкая и крутая, больше напоминавшая козью тропинку в горах. Немного передохнув, они совершили последний этап восхождения и остановились перед обитой дерматином дверью, на которой ярко-синей краской был написан номер четырнадцать.
Поднявшись на шестой этаж, подруги остановились. Выше вела еще одна лестница, еще более узкая и крутая, больше напоминавшая козью тропинку в горах. Немного передохнув, они совершили последний этап восхождения и остановились перед обитой дерматином дверью, на которой ярко-синей краской был написан номер четырнадцать.
– Вот она! – радостно вздохнула Надежда, поняв, что утомительный подъем завершен.
Она нажала на кнопку звонка, в глубине квартиры задребезжало, и хриплый мужской голос прокричал:
– Заходите, не заперто!
Надежда потянула на себя ручку двери. Она действительно оказалась открыта.
– До чего же здесь живут доверчивые люди! – удивилась Алла. – Или у них просто нечего красть…
– Да ты сама подумай: какой вор не поленится карабкаться на эту верхотуру!
Прихожая, в которой оказались подруги, была завалена старыми свернутыми в трубку холстами, картонными коробками, ящиками, огромными рулонами бумаги и какими-то вовсе непонятными предметами. На невысоком шкафу, выкрашенном зеленой масляной краской, стояли по соседству гипсовая человеческая голова, глиняный кувшин и чучело утки.
– Проходите в комнату и раздевайтесь! – раздался откуда-то из глубины жилища прежний хриплый голос.
Подруги переглянулись. Фраза прозвучала как-то странно: во-первых, сейчас лето, и, приходя в гости, снимать верхнюю одежду не приходится. Во-вторых, в холодное время года тоже предлагают поступать в обратном порядке: сначала раздеться, повесить пальто в прихожей и потом уже проходить в комнату.
Списав эти мелкие странности на экстравагантный характер хозяина, дамы протиснулись между большим кованым сундуком и гипсовой статуей передовой колхозницы с капустным кочном в руках и оказались в довольно большой и очень светлой комнате.
В отличие от прихожей, вещей здесь было совсем немного: холст на подрамнике, продавленный кожаный диван, низенький столик вроде журнального, красивая шелковая ширма и пара перепачканных краской стульев. Еще в дальнем углу комнаты были стопкой прислонены к стене многочисленные старые холсты.
Надежда огляделась. Диван не вызвал у нее доверия, и она присела на стул. Алка решительно села на диван, но тут же подскочила:
– Из него торчат пружины!
В соседней комнате послышались шаги, дверь открылась, и на пороге показался заросший густой бородой невысокий мужчина в потертых джинсах и вымазанной краской клетчатой рубахе.
– Здрасьте! – хором произнесли подруги.
– Здрасьте, – удивленно отозвался художник. – А что вы не разделись?
– Что? – Алла захлопала глазами и повернулась к Надежде. – О чем это он?
– Вы что – первый раз? Можете пройти за ширму, если стесняетесь. – Мужчина подошел к холсту и взял в руки длинную кисть.
– Первый раз – что? – переспросила Алла. – И почему мы должны раздеваться? Надя, мы что – похожи на девушек по вызову?
– Вроде бы мы уже не в том возрасте, – поддержала подругу Надежда Николаевна.
– Женщины, ну что вы время тянете! – недовольно проговорил художник. – Первый раз, что ли, позируете?
– Ах, вот оно что! – догадалась наконец Надежда. – Вы думаете, что мы пришли к вам позировать!
– А разве нет? – удивился хозяин квартиры, откладывая кисть. – Я вроде на сегодня договаривался…
– Только не с нами! – решительно отрезала Надежда. – Мы к вам совсем по другому вопросу!
– Да? И по какому же?
– Вы были знакомы с Ильей Цыпкиным?
Задав этот вопрос, Надежда внимательно следила за лицом художника, однако на нем не отразилось и тени волнения.
– Ну да, я с ним и сейчас знаком, только давно не встречаюсь… как-то наши дороги разошлись…
– У него дома есть ваша картина, она называется «Моховое».
– Ну, не то чтобы картина… так, этюд, подготовительная работа… – скромно проговорил художник. – А что, она у Ильки вывешена?
– Да, – кивнула Надежда. – А что вы можете про эту картину рассказать? Где это место, когда вы рисовали… ну, все что можно.
– Ну… – художник потянулся. – История давняя… Может, мы под нее кофейку выпьем?
– Я лучше чаю, – заявила Надежда. – После восхождения по вашей лестнице сердце и без кофе колотится!
– А мне можно кофе.
Художник кивнул и вышел в кухню. Через несколько минут он вернулся с медной джезвой в одной руке и электрическим чайником в другой. Сервировав на низком столе чай и кофе, он сел рядом с подругами и начал:
– Было это лет двадцать назад, я тогда был молодой и жизнерадостный, отсутствие бытовых удобств меня нисколько не пугало.
Надежда Николаевна отметила, что и сейчас, судя по этой квартире, художник не очень гонится за бытовым комфортом, но не стала его перебивать.
– Я путешествовал по Западной Сибири, делал серию пейзажей. Тогда это называлось «творческая командировка». Места там удивительно живописные. Сопки, сосны… И вот, в гостинице маленького захолустного городка Лесогорска я повстречался с ними…
– С ними – это с кем? – спросила Алла.
– С Ильей и Алиной.
– Алиной?
– Ну да, Алина, Аля, Александра – его жена. Когда я узнал, что они тоже из Ленинграда, – наш город тогда еще не был переименован, – естественно, потянулся к ним. Они люди симпатичные, Илья – душа любой компании, остроумный, живой, Алина тоже была очень славная… в общем, подружились. Ну, вместе проводили только вечера. Обычное дело – песни под гитару, разговоры до полуночи, портвейн или что придется… молодые все были. Что они там делали, в окрестностях того городка, я не понял, какие-то у них были общие дела, они об этом не очень распространялись. Кажется, что-то связанное с геологоразведкой. Вот еще у них один знакомый был, Прохор Медведев – он с ними часто в тайгу уходил. Колоритный человек! Настоящий сибиряк, здоровенный, роста огромного, рыжая борода… тайгу знал как свои пять пальцев! И вот, помню, как-то говорили мы с Ильей и Алиной про тайгу, про ее дикую, первозданную красоту, я свои работы новые показывал, а Алина вдруг и говорит – вот бы тебе на Моховое поглядеть! Вот уж где красота – так красота!
Художник ненадолго прервал рассказ, видимо, погрузившись в воспоминания, затем вздохнул и продолжил:
– Мне показалось, что Илья недоволен был ее словами, так искоса поглядел и стал меня отговаривать – мол, далеко это Моховое и дорога туда тяжелая… А я загорелся, ни в какую не отступаю – отведите меня туда, раз там такое место особенное! Если Алина туда ходит, женщина городская, так мне сам бог велел. В общем, согласился Илья, и на следующий день пошли мы в тайгу. Четвертым с нами Прохор шел. Дорога, конечно, и вправду тяжелая, лесными тропками да урочищами, где через бурелом пробиваться, где карабкаться по каменным осыпям, но как вышли мы на место – у меня прямо дух захватило! Вышли мы на вершину холма, и открылась впереди окруженная сопками долина. Дело к осени было, и деревья где золотели, где красным покрылись, а посреди этой долинки озеро, круглое, как тарелка, и синее, как василек. А тут еще туча грозовая наползла, и озеро еще потемнело, стало как темный сапфир… И наполнил все вокруг такой мрачный, торжественный свет… В общем, я так на этом холме и остался, этюдник свой расставил и работал, забыв про время. Не ел, не пил, не до того было. Десяток эскизов сделал, при разном освещении – и при солнце, и в сумеречном предгрозовом свете. А мои попутчики с холма спустились и что-то в долине этой делали, какие-то образцы собирали. Потом, ближе к вечеру, за мной поднялись – я и не заметил, как день прошел.
Художник еще немного помолчал и закончил рассказ:
– В общем, вот и все. Один из тех этюдов я тогда же и подарил Илье с Алиной в память о том дне. Вот такая, значит, история у этой картины… А вы говорите, висит она у них?
Надежда кивнула.
– Значит, и они тот день запомнили… или, может быть, место то для них много значило…
– А больше вы с ними не встречались?
– Нет, – хозяин квартиры помотал тяжелой крупной головой. – Как тогда разъехались, так и все…
Затем он встал, подошел к стене и принялся перебирать составленные там старые холсты. Провозившись несколько минут, вытащил один и принес на середину комнаты:
– Вот, думал найти один из тех этюдов, да не нашел, а зато попался мне под руку портрет того сибиряка, про которого я говорил, Прохора Медведева. Он ведь тогда вместе с нами на Моховое ходил…
Он повернул холст к свету.
Подруги придвинулись, чтобы лучше разглядеть картину.
На ней были изображены двое мужчин. Один был рослым и широкоплечим, огромная рыжая борода обрамляла загорелое, обветренное лицо. Увидев такое лицо, его, наверное, трудно было забыть. Но и второй человек, изображенный на картине, тоже привлекал к себе внимание. Он был старше Прохора, меньше ростом, но в его лице было что-то удалое, дикое, разбойничье. Казалось, что ему самое место в лихой шайке или на капитанском мостике пиратской бригантины. И на щеке у него красовался шрам необычной формы – напоминающий неровную пятиконечную звезду.