— И сейчас, в данный момент, оружие при себе? — спросил я.
— А как же, — ответила Харриет, — береженого Бог бережет.
— Вам знакомо творчество писателя Джона Стейнбека? — спросил я.
— Нет, а что?
— Был такой выдающийся американский писатель, с которым мне довелось познакомиться. Он объездил всю Америку, бывал в довольно опасных местах, вот я и спросил его: «Скажите, а вы носите с собой оружие?» — «Нет, — ответил огненно-рыжебородый Стейнбек, сверкнув синими глазами, — никогда» — «А почему?» — «Потому что оружие дает тебе фальшивое ощущение безопасности и силы. Ты лезешь туда, куда не следует, вместо того, чтобы убежать подальше». Прав был Стейнбек, как вы думаете?
— Не знаю. У каждого своя правда, — ответила она.
Что ж, она права, но опять-таки, не в смысле Второй поправки, не в смысле защиты свободного государства, а в смысле самозащиты.
Уже позже, в Вашингтоне, мы попытались встретиться с каким-нибудь представителем НАСО. Звонили много раз, но нам было отказано, поскольку они проверили меня по Интернету и выяснили, что я противник общедоступности оружия, а раз противник, то нечего и разговаривать. Там же встретились с Карлом Финнеем, который возглавляет Комиссию Брейди.
30 марта 1981 года психопат по имени Джон Хинкли выстрелил шесть раз в президента Рональда Рейгана, в которого попала лишь одна пуля. Несколько человек были ранены, среди них пресс-секретарь Белого дома Джеймс Брейди. Пуля попала ему в правую переднюю долю головного мозга, выжил он чудом, но стал инвалидом на всю жизнь. Его жена Сара создала Комиссию Брейди, цель которой ограничить и контролировать распространение огнестрельного оружия в США. Разумеется, у Комиссии гораздо меньше средств, чем у НАСО. Финней говорит:
— Надо понимать, что применение оружия, насилие — это часть американского наследия, пионеров, завоевания Дикого Запада. Кроме того, люди боятся, очень высок уровень преступности, люди не считают, что полиция обеспечивает им защиту, вот они и стремятся иметь оружие. Ну и потом, мы все немножечко ковбои, мы все романтики шестизарядного кольта.
Где-то на полпути между Эль-Пасо и Хьюстоном мы остановились, чтобы заправиться и, как было заявлено всей командой, «пописать». Таких остановок на нашем пути (шестнадцать тысяч километров!) было, как вы понимаете, множество. И все они шли по совершенно одинаковому сценарию: вся группа выходила из машин и бросалась, словно саранча на урожай, в магазин, неизменно имевший место при бензоколонке. Дальше шел интенсивный поиск чего-нибудь: сувениров, бейсбольных кепок, прохладительных напитков, маек, словом, «штучек».
Главным в этом деле был звукооператор Иван Нехорошее. Уже все пописали, все всё ощупали, купили, давно заправили машины — но Ивана нет, потому что Иван застыл у прилавка, где продают солнцезащитные очки. Он мерил их и мерил, внимательно рассматривая себя в зеркале, и неизменно покупал одну пару. Сколько он их купил за наше путешествие, не берусь сказать, но не сомневаюсь, что в результате он смог бы открыть собственный бутик очков. Он выходил из магазина в новых очках совершенно невообразимого стиля и цвета, вызывая всеобщий хохот, который его вовсе не смущал. Он улыбался своей девичьей нежной улыбкой и ждал следующей остановки.
Однажды — как раз между Эль-Пасо и Хьюстоном — когда мы ждали Ивана, откуда-то вынырнул Брайан:
— Слушайте, я тут встретил настоящего ковбоя, он готов дать нам интервью. Будем?
И мы поехали на ранчо к Марку Муру, настоящему ковбою: высокого роста, плечистый, голубоглазый, белозубый, он встретил нас в настоящей ковбойской шляпе, ковбойских же сапогах, джинсах и клетчатой рубашке. От него веяло спокойствием, говорил он неторопливо, совершенно откровенно (что вообще оказалось характерным для американцев), это был человек, который живет в ладу с собой. Когда-то Марк работал служащим банка, до этого торговал подержанными машинами, но, как он нам сказал, тяга к земле, к тому, что делали его предки, оказалась сильнее.
Мы долго говорили с ним — о том, что сегодня многие не имеют представления о том, откуда взялся тот бифштекс, который они едят, о том, что молодежь больше интересуется модными кроссовками, чем своей историей, о подлинных и мнимых ценностях. Но больше всего меня поразил его взгляд на Америку и то, что его тревожит:
— Как вы относитесь к войне в Ираке?
— Что вам сказать, лучше воевать с ними там, чем здесь, на нашей земле.
— Неужели вы считаете, что кто-то вторгнется в Америку? Ведь Америка самая сильная страна в мире.
— Да, боюсь. Сила у нас есть, но мы подгниваем изнутри, в этом наша слабость, и когда нутро развалится, тогда нападут на нас.
— Что же вас так беспокоит?
— А то, что из всего изгнали Бога. Теперь хотят с нашего доллара убрать слова «На Бога мы уповаем», а ведь это для нас главное, это и есть то, откуда взялась Америка, сюда бежали люди, которые хотели свободы вероисповедания, если лишить нас Бога, нет больше Америки.
— А вы допускаете, что человек имеет право не верить в Бога?
Марк на мгновение задумался, потом хохотнул и сказал:
— Имеет право, но мы имеем право доказать ему с помощью Библии, что в Бога надо верить.
— Но все-таки имеет право американец не верить?
— Да, американец имеет право верить или не верить во что хочет. У нас даже есть атеисты.
— Скажите, Марк, не опасаетесь ли вы, что наступит день, когда не будет больше ковбоев, что техника и цивилизация сделает их лишними?
Он задумался, потом сказал:
— Скорее всего, так. Конечно, всегда будут люди, которые любят землю, лошадей, скот, которые хотя бы по уик-эндам будут заниматься этим, но я думаю, что мы, ковбои, вымирающее племя.
А жаль. Славные это люди. Мы попрощались, залезли в машины и тронулись в путь. Я обернулся и махнул на прощание рукой Марку. Он снял шляпу, махнул ею в ответ и остался стоять на своей любимой земле, держа одной рукой под уздцы молодого жеребенка. Картина так и осталась в моей памяти.
Глава 13 День печали, день счастья
Мне кажется, полезно предварять собственные впечатления о том или ином американском городе впечатлениями тех людей, которые, собственно говоря, вдохновили меня на эту поездку. Иногда мне кажется, что я хорошо знаком с ироническим Ильей Ильфом и чуть романтическим Евгением Петровым. Совсем недавно мне подарили первое издание «Одноэтажной…» 1937 года: обложка цвета хаки, плохонькая желтая бумага; на титульном листе красными чернилами выведен инвентарный номер 38477, также стоит печать: «Фабрика красн. Пролетарий. БИБЛИОТЕКА». Над этим еще печать: «БИБЛИОТЕКА Крапивина Николая Ивановича».
На левой от титульного листа странице каллиграфическим почерком написано: «Б. А. Воронцову в день рождения. 28.8. от тестя». И подпись: «Крапивин».
То ли Крапивин взял из библиотеки фабрики «Красный пролетарий» книжку и «зачитал» ее, а потом подарил своему зятю, то ли зятю не очень понравилась книжка и он подарил ее библиотеке — в общем, дело темное. Но она оказалась в конечном счете у меня!
В ней нет ни предисловия, ни послесловия. Лишь нижняя треть 370-й, последней, страницы отрезана. Не текст, а то, что могло быть написано кем-то после текста. Тайна, да и только.
Одновременно мне подарили издание 1942 года с фотографиями Ильфа. Оно куда как более красочно оформлено: внутренняя обложка представляет собой карту США, на которой жирной красной линией обозначено путешествие Ильфа и Петрова. Кроме того, в самом конце книги вклеена еще одна карта с тем путешествием. Но и в этой книге нет ни предисловия, ни послесловия. Кроме того, поражает, что вышла она в 1942 году, когда положение СССР было крайне тяжелым. Почему вышла, кто распорядился?
Есть у меня и первое американское издание, носящее странное, на первый взгляд, название «Маленькая золотая Америка». Объяснение простое: книга «Золотой теленок» была издана в США издательством «Фаррар и Райнхарт» под названием «Маленький золотой теленок» и имела успех. Поэтому издательство решило сыграть на этом и воспользоваться словами «маленький» и «золотой».
Правда, на титульном листе указано оригинальное русское название книги — ODNOETAZHNAYA AMERIKA — и дан соответствующий перевод этого названия. Переводчик книги, некто Чарльз Маламут, очень неплохо справился с весьма сложной задачей. Американское издание тоже вышло в 1937 году (на несколько месяцев раньше, чем русский оригинал вышел в СССР), и тоже не имеет ни предисловия, ни послесловия. Но самое поразительное то, что и в последнем, пятом, томе собрания сочинений Ильфа и Петрова, в котором публикуется «Одноэтажная…», тоже нет ни предисловия, ни послесловия. Складывается впечатление, что никто не хотел браться за это, хотя ума не приложу, почему.
Все это написано лишь для того, чтобы убедить вас, читателей, в моей искренней, я сказал бы, нежной любви к этим авторам, чьими наблюдениями я столь щедро украшаю свою книжку.
Все это написано лишь для того, чтобы убедить вас, читателей, в моей искренней, я сказал бы, нежной любви к этим авторам, чьими наблюдениями я столь щедро украшаю свою книжку.
* * *Пересекли границу Луизианы и решили остановиться на перекур и на пописать. Видим, недалеко от нас идут какие-то деревянные настилы, которые переходят в нечто вроде моста над заболоченной почвой, а дальше — указатель, на котором написано: «Просьба аллигаторов не кормить». Забавно, подумали мы, и пошли дальше. Метров через триста вышли на причал: лодок никаких, зато довольно большое озеро. У причала густо растут водяные лилии, около которых плещутся шесть маленьких аллигаторов. Потом я замечаю метрах в двухстах медленно приближающееся здоровенное бревно. Оно плывет, оставляя за собой кильватер. Потом видим, что это совершенно не бревно, а громадный — метров 5 длиной — аллигатор. Он работает хвостом, как рабыня опахалом: туда-сюда, туда-сюда, на голове у него какие-то кустики (камуфляж?!), сама голова длиною в метр. Он все ближе, а наши как-то нервозно начинают подавать назад, особенно Иван Нехорошев, Саша Носков и «Мечта Рубенса». Аллигатор смотрит на нас немигающими глазами: он хочет есть и, видимо, привык к тому, что хоть и запрещено кормить аллигаторов, к нему это не относится. Смотрит-смотрит, потом делает глубокий вздох (клянусь, сам слышал!) и исчезает под лилиями. Маленькие аллигаторы кидаются кто куда. Мы уже решили, что монстр удалился, как вдруг он выныривает у самой пристани.
Брайан в полнейшем восторге:
— Да вы только посмотрите, какой красавец! Ему лет 80, не меньше, футов в нем 15, я такого не видел никогда в жизни!
Я обращаю внимание Брайана на то, что в озере около пристани полно пустых банок из-под пива и прочих напитков. Как же, я спрашиваю, все эти разговоры о том, как американцы дорожат окружающей средой?
Брайан говорит с обидой в голосе:
— В Америке, как и в любой стране, есть кретины. Но в Америке тысячи людей занимаются защитой природы.
Ладно. Едем в Нью-Орлеан.
* * *«Нью-Орлеан можно было бы назвать американской Венецией (ведь он, подобно Венеции, стоит на воде), если бы только многочисленные его каналы не были упрятаны под землю.
Город широко распространился на низменном перешейке между Миссисипи и озером Пончертрейн. От места впадения Миссисипи в Мексиканский залив до города — девяносто миль. Ближе к заливу не нашлось ни одного местечка, где можно было бы построить город. Но и там, где он построен, почва представляет собой наносную илистую глину. Город всегда страдал от наводнений и лихорадок. Вода, которая принесла ему богатство, одновременно сделала его несчастным. В течение всей своей жизни город боролся с самим собой, боролся с почвой, на которой он построен, и с водой, которая его окружает со всех сторон. Борется он и сейчас. Но главное уже сделано. Пончертрейн отделен от города бетонной набережной, которая спускается к озеру ступенями. Подступы к городу на много миль покрыты системой плотин, по которым проходят безукоризненные автострады. В многолетней борьбе человека с природой победителем вышел человек… Нью-Орлеан — красивый город, он очень нам понравился…»
Говоря о Нью-Орлеане сегодня, нужно уточнять, о каком периоде речь: ДК или ПК, то есть До урагана «Катрина», или После. Если ДК, то я провел в нем несколько дней, и город меня пленил. Конечно же и прежде всего своим знаменитым французским кварталом, от которого веет таинственностью, чувственностью, чуть-чуть опасностью; здесь я окунулся в возбуждающий аппетит аромат креольской и кейдженской кухни, в крепкий запах местных сигар, но более всего в водопад ни с чем не сравнимой музыки: он, этот водопад, лился из каждой открытой двери каждого питейного заведения знаменитого Бурбон-стрит, выбирай, что твоей душе угодно: диксиленд, зайдеко, кейджен, блюзы, спиричуэлс. И все это живые исполнители — черные, белые, креолы, мастера своего дела. Именно здесь в самом начале прошлого века родилась музыка, которая прославила Америку на весь мир: джаз. Именно здесь начинали своей путь такие легенды, как Кинг Оливер, Сидни Беше, Джелли Ролл Мортон, Кид Ори и сам Луи Армстронг. Их раскрепощенные души продолжали жить здесь, на битком набитой любителями музыки, женщин, выпить и закусить Бурбон-стрит и после того, как они ушли в мир иной. Это было слышно, почти видно. Но это было ДК. А вот ПК…
Мы идем с Ваней Ургантом по Бурбон-стрит. Время вечернее, так сказать, разгульное, а народу почти нет. Из дверей питейных и прочих заведений звучит музыка, но на всем протяжении улицы только в одном из них играют живые люди. Во всех остальных — записи.
— Куда же они все делись? — спрашивает Ваня после моего рассказа о том, что было здесь прежде.
— Уехали, — отвечаю я.
— Надолго, думаете?
— Не знаю. Некоторые навсегда.
Это было в августе 2006 года, почти ровно через год после того, как ураган «Катрина» ударил по Нью-Орлеану с такой силой, что рухнули дамбы, которые так хвалили Ильф и Петров, и вода хлынула в город. Никто не знает, сколько людей погибло — конечно, больше тысячи. Трудно определить, сколько бежало и не вернется — десятки, если не сотни тысяч. Мы ездили и ходили по городу и не могли поверить своим глазам: казалось, все случилось вчера. Развороченные дома, перевернутые машины, и все это на протяжении километров и километров.
Перед глазами стоит Чарльз Роббинс III, рыбак в пятом поколении. Он сидит на ящике, позади него вода, справа — его рыболовецкое судно. Он, чувствуется, человек немногословный — невысокий крепыш с прищуренными глазами и плотно сжатыми губами.
— Все, что у нас было, все, что мы скопили за тридцать лет. Все — дом, холодильная установка, грузовики — все пропало. Не осталось ничего.
Он говорит с трудом, я вижу, что он еле сдерживает слезы. Но сдерживает.
— Мы сейчас стоим на коленях, так мы поползем, потом встанем с колен и пойдем, да только где помощь? Я за всю свою жизнь не просил у них и гроша ломаного, ничего не просил на халяву. А теперь я говорю: дайте мне костыль, я встану, я все приведу в порядок и выброшу этот костыль, и вам это вернется сторицей.
Говорит, стиснув зубы. Не жалуется, не ищет виноватого, просто не повезло, вот и все. При этом рассказывает совершенно буднично о том, как на своей лодке держался в самом «глазу» урагана и спас десятки других. Это все без пафоса, просто так, как должно быть.
Были еще встречи в этот тяжелый день.
Была встреча с журналистом Кленси Дюбосом, который дрожащим от гнева голосом рассказал нам о том, что дамбы, построенные корпусом армейских инженеров десятки лет тому назад, изначально имели серьезные дефекты, что один из инженеров писал и писал об этом. Чем кончилось?
— А тем, что его уволили!
Была встреча с Синтией Виллард-Льюс, членом городского совета. Эту модно одетую, красивую афроамериканку буквально колотило, когда она говорила:
— Мы — щедрый народ. Когда было цунами в Юго-Восточной Азии, мы посылали всякую помощь, и когда было землетрясение в Гватемале, мы были тут как тут, а когда приключилась эта беда с нами, мы остались одни, Вашингтон игнорирует нас. Такое ощущение, что лучше быть страной третьего мира.
Мы встретились с Питом Санчесом, чернокожим менеджером рекламы для радио, который, когда я стал спрашивать его о том, кто во всем этом виноват, ответил:
— Какой смысл говорить об этом? Случилось то, что случилось, надо идти вперед, а не оглядываться назад.
Была встреча с семьей Дегри — людьми, которые в четвертом поколении жители Нью-Орлеана. Они живут в престижном районе города — вернее, в том, что от него осталось. Они там одни — все остальные уехали. Они снесли остатки своего дома и начали строительство нового.
— Почему вы решили остаться? — спрашиваю я.
— Потому что Нью-Орлеан — это мы. Это наша жизнь, — отвечает Дениз Дегри, а ее муж Пьер добавляет:
— Дегри всегда жили здесь. Иногда я думаю, что, может быть, было бы правильно уехать, начать все сначала, но что-то держит нас здесь…
А в глазах такая тоска, такая печаль — невозможно смотреть.
Ужасно печальный день.
И ловлю себя на мысли: «Как же это может быть в Америке, в стране, которая гордится тем, что заботится о каждом своем гражданине, который попал в беду?»
* * *Город Юнис находится в двух с половиной часах езды от Нью-Орлеана. В этом районе Луизианы живут кейдженцы. Точно неизвестно происхождение слова «кейджен», но согласно одной теории, его рождение связано с историей французских гугенотов, бежавших в Новый Свет от религиозных преследований. Приплыли они на восточный берег Канады, и назвали свою новую родину Аркадией. Себя же нарекли «Arcadiens», «аркейдьенс». Потом часть из них двинулись на юг, и по ходу их путешествия слово сократилось до «кадьенс», а потом, к тому времени, когда они добрались до Луизианы, стало звучать как «кейдженс». Они до сих пор говорят на французском языке XVII века и хранят свою особую культуру — кухню и особенно музыку. Несколько лет тому назад мне довелось побывать в этих краях, там я познакомился с Марком и Энн Савуа. То, что я увидел и услышал тогда, так меня захватило, что я пообещал себе: когда-нибудь я обязательно вернусь. Вот и вернулся.