Спустя годы семейные продуктовые магазины стали повсюду заменять супермаркеты с более низкими ценами, лучше оборудованные, но — увы! — лишенные человеческой индивидуальности. Живя в Монтане, я видел, как исчезают они один за другим. Но в прошлое уходили не только эти милые и провинциальные магазины. Навсегда уходила многолетняя американская традиция, и я пытался вспомнить, есть ли где-нибудь в сегодняшней Америке семейные магазины или их давно уже нигде нет.
В Деарборне они были.
Длинные прилавки с многообразием колоритной ливанской еды — несколько сортов оливок, салаты, вяленое и свежее мясо, рыба, птица, сыры… Полдюжины человек работали за прилавками: готовили блюда, выполняя заказы. Судя по одежде, менеджеры и лица свободных профессий составляли клиентуру магазина. Они целеустремленно двигались по проходам, аккуратно выбирали фрукты, овощи, сыры и помещали в свои тележки. У мясного прилавка и сладостей шла неторопливая беседа. Люди смеялись, дружески подшучивали друг над другом. Ловко упакованные продукты переходили из рук продавца в руки покупателя. Я ходил по проходам, оценивая аккуратные магазинные полки, на которых, судя по этикеткам, располагались продукты высокого качества. Хорошо было хоть ненадолго вернуться в прошлое, в давно уже исчезнувшую часть моей жизни, культуры моей страны.
Владимир и я поговорили с хозяином и его сыном. Оба — классические продавцы, сочетающие в себе деловую хватку с сердечным отношением к покупателям. Им нравился их бизнес. Они не сомневались, что Америка — это страна, которая дала им возможность преуспевать в делах. Что касается клиентов магазина, которых я позже интервьюировал на парковке, то все они выразили свое крайне болезненное отношение к войне в Ливане. Они не согласны с тем, что американское правительство одобряет агрессию. Им больно и страшно от того, что по американскому телевидению они каждый день видят, как бомбы и ракеты уничтожают их родную землю.
— Ливан — это демократия, тесно связанная с Америкой! — один мужчина сказал мне. — Как Америка позволила этому случиться?
Некоторые из тех, с кем мы говорили, оказались потомками иммигрантов первой волны. Из тех, чьи бабушки и дедушки приехали еще в 1930-м работать на «Ford Motor Company». Вот эти бабушки и дедушки и были теми, кто основал арабскую общину в Деарборне. Другие — нынешние иммигранты — родились в Ливане. Почти у каждого там остались родственники, часто в тех городах, которые подвергались бомбардировкам. Они находились в замешательстве из-за того, что, прожив длительное время в Америке, видят теперь недоверие в глазах американцев. Они чувствовали боль за свою родину, которую бомбят при американской поддержке. И еще страх. Сын владельца магазина поведал, что после 11 сентября он перестал отправлять своих детей в лагерь. «Я не чувствую себя спокойно и не хочу подвергать моих детей опасности. Люди смотрят на нас по-другому. Не стоит рисковать».
* * *В середине дня мы посетили дом ливанских иммигрантов новой волны — супружескую пару с тремя детьми. Скромный домик с газончиками и заботливо высаженными цветами. Дом был маловат по американским стандартам, но аккуратный и чистый. Жена и муж тепло приняли нас. Она работает в фирме по ремонту домов, он — на парковке аэропорта Детройт. Они живут в США двадцать лет, их первый ребенок появился на свет здесь. Это — классические иммигранты по американским понятиям. Точно такие же, как и мои предки когда-то. Эти ливанцы тоже приехали в страну, не имея ничего. Но они много работают, чтобы создать лучшую жизнь своим детям и внукам. Они страдают от взлетов и падений экономики. Он работал за $15 в час как супервайзер. Новая корпорация перекупила этот бизнес, и его зарплата упала до $7 в час, потом медленно поднялась до $9,5. Он тихо сказал: «Для нас это было очень трудное время».
Потом они принесли легкие напитки и закуски на задний дворик. Вскоре их дети вернулись домой из учебных заведений и присоединились к нам.
Я поинтересовался у них, заметна ли национальная напряженность здесь, в Деарборне. Отвечал старший:
— Я хожу в школу с черными, христианами, даже с евреями. Мы все неплохо ладим, эти вопросы не разделяют нас.
Имел ли он в виду, говоря «даже с евреями», некое расистское настроение, вроде того, которое выражали мы, когда я был ребенком? Мы ведь тоже говорили «даже негры ходят в нашу школу». Или «даже с евреями» относится только к тем, которые создают напряженную ситуацию на Ближнем Востоке, — а здесь, в американской школе, с ними проблем нет? Я не могу сказать точно.
* * *День финишировал в другой мечети — для недавних иммигрантов из Ирака. Почти беженцев.
Магазинчик в многолюдной торговой части города переделали под церковь. Люди входили в здание — женщины и мужчины двадцати, тридцати, сорока лет, одетые в изношенную, дешевую одежду. Следуя их примеру, мы сняли обувь и поставили ее на деревянную подставку в фойе. Прихожане уходили в комнату для молитвы, я, по любопытству, зашел в другую, приготовленную для вечернего празднования дня рождения легендарного шиитского церковника.
Большие портреты имама развешены по стенам, глаза излучают сочувствие и доброту. Маленькие круглые металлические столики покрыты бумажными скатертями. Тарелки с закусками в центре каждого столика — скромные закуски, не такие изысканные по сравнению с блюдами в ливанской мечети этим утром. Цветные шарики свисают с потолка. У меня было чувство, что комната выглядит как танцевальный зал в дешевом санатории перед вечеринкой.
Насыщенный, долгий день подходил к концу. Мы не стали ждать начала праздника. Уходя, я взглянул на обувь на подставке. Она была дешевой и изношенной.
Глава 4 Чикаго
Покинув Детройт, мы двинулись на запад по Мичиган-авеню. Ничем не отличалась эта дорога от других, и я с удивлением прочел на билборде на обочине, что ее построили в начале XIX века и поначалу она была грунтовой. Дорогу использовали первые поселенцы, следовавшие на запад. Конечно, я знал, что поселенцы заселяли Америку с востока на запад. Но мысль, что Детройт был когда-то границей, за которой начиналась дикая земля, и люди, чтобы двигаться дальше, должны были строить дороги из бревен, напомнила о моих ограниченных знаниях истории моей страны. Трудно понять, где ты и куда направляешься, если не знаешь, где находишься.
Мы ехали караваном из трех машин — два «Форда-Эксплорера» и «Форд» мини-вэн. Артем, Валерий Спирин, директор и выпускающий продюсер Алена Сопина, обычно управляли «Фордом», используя GPS. Владимир, Иван и я следовали за ними на мини-вэне. С ними были два водителя, Саша и Зоряна, недавние иммигранты в Соединенные Штаты. Перед путешествием мы планировали, что кто-то из них будет вести нашу машину, но оказалось, что и Владимир, и Иван, и я хотели вести ее сами, и почти все 12 000 километров нашего турне кто-то из нас сидел за рулем.
Мичиган-авеню вела нас через лесные холмы и маленькие городишки, появлявшиеся словно из другой эпохи. Отлично построенные деревянные дома тянулись вдоль дорог, американские флаги, свисающие с веранд, скромные придорожные кладбища… Мы проезжали тихие фермы, поля с плотно стоявшими зерновыми, окруженные густым дубовым лесом в летней листве. Слышались какие-то далекие выкрики. Казалось, что идет огромная коллективная работа на семейных фермах по всей стране. Люди этой деревенской Америки привлекали меня, мне хотелось поговорить с ними, услышать, что они думают о мире вообще. Но в большинстве случаев на это не было времени. У нас были серьезные планы впереди. Мы должны были преодолеть страну.
Мы покинули Детройт позже, чем собирались, в полдень. На другой день, утром, приехали в Чикаго. Когда наш мини-вэн остановился у обочины, съемочная команда уже ждала нас. Они снимали нас, смертельно усталых, выгружающих багаж и регистрирующихся в отеле. Я знал, что они, должно быть, такие же усталые, как и мы, но никто не роптал, все просто сфокусировались на работе. И в течение всего нашего путешествия мы рано утром работу начинали и поздно вечером заканчивали.
Высокое качество работы было характерно для нашей команды все это время. Документальные съемки очень сложны. Что-то могло измениться, часто приходилось прикладывать большие усилия, чтобы сделать то, что намечали. Дома, в Монтане я просыпался в шесть утра и лежал в постели до десяти. Но сейчас все было иначе: вставали между восьмью и девятью, снимали и ездили весь день и возвращались к двенадцати, а то и к двум ночи. День за днем. Команда начала съемки фильма 1 августа, и должна была закончить 19 сентября. И за все эти пятьдесят дней работы у ребят был один выходной. Только высокопрофессиональная группа людей могла выдержать такое напряжение.
Группой управляли директора, Валерий был одним из них. Это внушительного вида мужчина, ростом около 190 сантиметров и весом, наверное, не меньше 100 килограммов. Его светлые волосы были модно острижены, голубые глаза, казавшиеся маленькими на большой голове, сужались, оценивая собеседника, когда он с ним говорил. Голос у него был тихий, если он не был раздражен. В общем, он производил такое же впечатление, как полярный медведь, который набирает вес, готовясь к зиме. Каждый знает, что лучше не трогать полярного медведя.
Группой управляли директора, Валерий был одним из них. Это внушительного вида мужчина, ростом около 190 сантиметров и весом, наверное, не меньше 100 килограммов. Его светлые волосы были модно острижены, голубые глаза, казавшиеся маленькими на большой голове, сужались, оценивая собеседника, когда он с ним говорил. Голос у него был тихий, если он не был раздражен. В общем, он производил такое же впечатление, как полярный медведь, который набирает вес, готовясь к зиме. Каждый знает, что лучше не трогать полярного медведя.
Существовала некая иерархия в нашей команде, и, как человек, пришедший со стороны, я не был уверен, что так и должно быть. Владимир Познер и Иван Ургант были русскими телевизионными звездами, их статус был действительно значим. Еще была Надя, отвечавшая за материальную сторону дела. И Валерий, директор. Съемки фильма сложны еще и тем, что ежедневно нужно принимать решения, поэтому так важна четкая организация работы. Валерий управлял группой, решая, не только где и как, но и что именно мы должны снимать. С другой стороны, Владимир из-за своего звездного статуса и американского прошлого имел приоритет, и Валерий должен был считаться с этим. Надино мнение значило намного меньше, но, когда она что-то предлагала, это было нечто стоящее. Иван, несмотря на то, что он телезвезда, вполне комфортно чувствовал себя под началом Валерия. Его парадоксальный стиль общения, талант к разного рода розыгрышам и экспромтам, его забавная мимика добавляли юмора в работу, снимали напряженность. Но он никогда не нарушал неких границ в своем артистизме. Все уважали его желания.
Я поначалу не совсем ясно представлял, какая роль уготовлена мне. Если правильно понял Владимира, я — как бы Мистер Адамс, американец, который сопровождал Ильфа и Петрова в 1935-м в их путешествии. Это мне было понятно. Но почти сразу, как я приехал, образ нового мистера Смита несколько искривился. Как-то мы с ним стали расходиться. Появились вопросы о том, кто я такой во всем этом наряженном марафоне и для чего присоединился к нему. Несколько хороших интервью были спланированы заранее, но неизбежно возникали новые возможности, и было много непредсказуемого. К тому же мое мнение, как единственного американца в группе, мое ощущение того, что действительно важно для будущего фильма, иногда серьезно отличалось от представления моих русских коллег. Например, когда я увидел лимузин, в котором президент Кеннеди был застрелен, я сразу подумал, что необходимо проинтервьюировать людей, стоящих рядом с машиной, узнать их реакцию, спросить, что они знают об этой трагедии и тех временах. Смертельное ранение президента Кеннеди обозначило поворотный момент в американской истории. Каждый американец, живший тогда, точно помнит, где он или она были в тот самый момент, когда узнали чудовищную новость. Поэтому в музее я подошел к Валерию и сказал:
— Я не часть вашей творческой группы, и я не решаюсь что-либо предлагать. Мне не хочется наступать на чьи-то пальцы на чьей-то ноге.
Его английский чуть лучше, чем мой русский, но также несовершенен. Желая убедиться, что он понял, что я имел в виду, я легонько наступил ему на ногу и повторил фразу.
Он засмеялся: «Нет. Ты член нашей команды. Добро пожаловать. И мы хотим слышать твои идеи». Надя и Владимир с этим тоже согласились, и я стал чувствовать себя более свободным в высказывании своих предложений.
Я не был в Чикаго с 1978 года, и город поначалу не произвел на меня особого впечатления. Но как же я был изумлен, когда приехали снимать центр города на реке Чикаго!
Я бывал во многих городах мира. Нью-Йорк, Санкт-Петербург, Сан-Франциско, Париж и Рим — вершины для меня. Но и центр Чикаго ни в чем не уступает этим вершинам. Сверкающий динамизм зданий, подчеркнутый изгибами реки, по которой двигались разноцветные катера. Только одна эта картина может стать замечательным фильмом.
Готовясь снимать уличную сцену, я заинтересовался классической архитектурой большого здания. Что за дом? Надпись у входной двери гласила: «Стандартный клуб». Я вспомнил: мой замечательный двоюродный дедушка, Альберт Кан, был архитектором этого здания. Я прошел внутрь и увидел в фойе большую бронзовую табличку, посвященную ему.
По возвращении в отель после дневных съемок я столкнулся с непредвиденной ситуацией — бастовали работники отеля. Мне не доводилось ранее пересекать линию пикетирующих, и я не знал, что теперь делать. Мы зарегистрировались в отеле накануне, договоренности о том, чтобы нас поселили в этом отеле, были достигнуты другими людьми. Я был частью команды… Что же делать? Как же себя вести? Чувствуя себя не в своей тарелке, я спросил одного из забастовщиков, есть ли главный среди них. Он указал на женщину-мексиканку лет тридцати пяти, сидящую в стороне. Рядом стояло большое кресло, я сел и объяснил ситуацию, закончив свою речь тем, что мы собираемся выехать на следующий день, и я не думаю, что у нашей группы будет возможность поменять отель. Она сказала, что все поняла.
Я спросил о забастовке. Она поведала, что проработала в этом отеле 16 лет, начала еще до того, как он был куплен новой компанией, которая в одностороннем порядке урезала зарплату уборщиков комнат и рабочих кухни. Они бастовали около трех лет, и менеджеры компании наняли другой персонал. Она говорила, излучая спокойную решительность, выработанную в результате долгой борьбы. Я подумал минуту и спросил, готова ли она ответить на несколько вопросов для нашего документального фильма. Она, оказалось, в этом заинтересована, потому что это для телевидения, но была немного разочарована, когда я разъяснил, что пройдет год или два, пока наши серии будут показаны по телевидению в Соединенных Штатах. Но все-таки согласилась, и я сообщил об этом Валерию и Владимиру. Валерий сказал, что забастовка — это местная новость, не относящаяся к основной теме нашего проекта. Потом они немного подумали и решили, что тема столкновения работников и работодателей в американской постоянно меняющейся экономике на самом деле является частью истории и важно сравнить с тем, каково было положение рабочих, когда по Америке путешествовали Ильф и Петров. Владимир назначил интервью на следующий день.
Собирая обзорную информацию для него, я поговорил с несколькими пикетчиками. Один из них, мужчина лет пятидесяти, в очках и бейсболке, сказал мне, что приехал в Америку двадцать пять лет назад, работал в этом отеле до самой забастовки, сначала в качестве швейцара, а также на кухне. У него трое детей, младший из которых еще учится в школе. Новая компания, перекупив отель, сократила его зарплату на семь с половиной процентов и отменила медицинскую страховку.
Я задал ему еще несколько вопросов. Последний из них был тот же, что Владимир использовал во многих своих интервью: «Американская мечта гласит, что ты можешь приехать в эту страну и, если ты будешь много работать, следуя правилам, ты можешь продвинуться и достичь лучшей жизни для своей семьи. Как ты думаешь, эта мечта все еще жива в Америке?»
Мужчина некоторое время разглядывал линию берега озера Мичиган, затем посмотрел на меня. «Это тяжело, — сказал он. — Знаете, когда вы верите в американскую мечту и много работаете, а затем терпите лишения, это приносит боль. Действительно боль».
* * *Я ожидал, что каждый взрослый американец знает о награде Американской киноакадемии — «Оскаре». Но я никогда не задумывался, где и кто делает эти блистательные статуэтки. Оказывается, их делают на «R. S. Owens Company» — крошечной фабрике в маленьком промышленном районе Чикаго. Мы поехали на эту фабрику.
Непритязательное одноэтажное кирпичное строение предположительно шестидесятых годов прошлого века. Внутри — множество небольших офисов в разветвляющихся узких коридорах. Воздух хорошо кондиционирован. Мы вошли в скромную комнату приблизительно семь на семь метров, со стеклянными боксами. В этих боксах и находилось все то, что было сделано на фабрике за многие годы.
Покрытые золотом фигурки стояли на деревянных или из искусственного мрамора подставках. В одном из боксов я увидел оловянного медведя, в другом — буйвола; в третьем — фигурку женщины, выходящей из воды. Эти и другие традиционные трофеи отличались качеством дизайна, материала и, главное, высоким уровнем искусства, с которым были сделаны.
И конечно, роскошный «Оскар». Вся наша съемочная группа сгрудилась, рассматривая его.
Мы покинули выставку и вошли в производственное помещение. Нас сопровождала приятная женщина — менеджер по связям с общественностью. В цехе не было кондиционера, и воздух был горячим и влажным. Разные этапы производства располагались в отдельных комнатах, каждая из них вызывала ощущение, будто находишься в заброшенной автомобильной мастерской. На стенах висели грязные ящики, заполненные какими-то железяками с инструментами вперемешку. Бросались в глаза строгие предупреждения «Осторожно, огонь!» и «Берегите глаза!», покрытые толстым слоем производственной гари.