И «Форд», вне сомнения, выиграет дело.
В результате водители современных американских машин получают массу компьютерных предупреждений:
«Внимание! Пристегните ремни!»
«Внимание! Дверь не закрыта!»
«Осторожно! Низкое давление воздуха в шине!»
«Внимание! Вам нужно заправиться!»
«Осторожно! Уже стемнело, включите свет!»
И даже:
«Осторожно! Двери вашей машины очень тяжелы! Если вы защемите палец дверью, то можете его повредить!!!»
Поэтому когда на нашем «Эксплорере» загорелась тревожная красная лампочка, показывающая уровень масла, я со всей серьезностью воспринял этот сигнал. И как только мы добрались до Санта-Розы в штате Нью-Мексико, предложил поменять масло. Ответ Валерия показал мне ту пропасть, которая разделяет русский и американский менталитет.
Американцы уверены: для того, чтобы машина работала долго, ее надо холить и лелеять.
Русские же убеждены, что машина должна делать то, для чего предназначена: ездить. И она и так, без всякой заботы, будет ездить вечно.
Так вот, когда я указал Валерию на необходимость замены масла, он лишь снисходительно улыбнулся и уверенно заявил: «Пока есть масло — можно ехать. Не надо ничего менять!»
Я, как учитель химии на уроке, попытался объяснить ему, что со временем моторные масла распадаются, а кроме того, в них попадают агрессивные продукты внутреннего сгорания. Если масло вовремя не заменить, оно потеряет свою важнейшую способность — смазывать. А это приведет к серьезным повреждениям двигателя.
Но Валерий продолжал снисходительно улыбаться. «Пока есть масло — можно ехать».
Я смотрел на него и обдумывал ситуацию. Все-таки для успешного продолжения экспедиции и в такой маленькой и неформальной команде, как наша, должна быть какая-то субординация! Когда каждый отстаивает свое мнение, принимать решения невозможно. Получается как в русской поговорке: «Кто в лес, кто по дрова».
Если бы «Эксплорер» был моей собственностью, я, понятное дело, не стал бы ни с кем советоваться, тут же поступив, как считаю нужным. Но это был автомобиль, предоставленный экспедиции концерном «Форд».
Поэтому я кивнул Валерию в знак своего согласия с ним. А позже, когда мы остановились на привал, тайком сел в «Эксплорер» и поехал в автосервис менять масло.
* * *Официальная история гласит, что границы Америки на Атлантическом побережье были обозначены английскими иммигрантами. Вы наверняка удивитесь, узнав, что столица Нью-Мексико — город Санта-Фе — был основан аж в 1608 году. То, что сейчас является его территорией, раньше было заселено народом огапоги. Самое древнее из сохранившихся зданий города датируется 1610 годом.
Когда я был ребенком, моя семья проводила лето к северу от Санта-Фе, на маленьком горном ранчо, недалеко от города Сан-Кристобаль. Направляясь с нашей командой в Санта-Фе, я смотрел на необыкновенную местную красную землю, на которой росли низенькие кусты можжевельника, и вспоминал детство. Горячая пыль, летящая из-под копыт лошадей, грубые деревянные ворота перед нашим домом, пахучие заросли шалфея… Я вспомнил, как однажды мы с мексиканским мальчиком Хуаном пошли удить форель. Он учил меня, как, стараясь не распугать рыбу, тихо подбираться к берегу озера, как нанизывать наживку на крючок. Я вспоминал свою мать, тогда еще молодую женщину. Засучив брюки выше колен, она стояла в водах Рио-Гранде. Мама вытащила здоровенную форель. В тот день никто из мужчин не мог похвастать таким уловом…
Санта-Фе расположен у подножия южной гряды хребта Рокки Маунтинс. Гряда носит красивое название Сангре де Кристо. За десятилетия город превратился в шикарное местечко, став настоящей меккой богатых и знаменитых людей. Владимир зашел в магазин ковбойских шляп ручной работы и буквально присел от изумления. Представьте себе головной убор ценой две тысячи сто долларов — это же месячная зарплата ковбоя! На центральной площади старого города до сих пор ощущаешь запах веков. Целые поколения людей приезжали сюда делать бизнес, торговать. Они жили и трудились, проливая пот под горячим южным солнцем.
Мы выехали из Санта-Фе в Таос в надежде до темноты снять на камеру знаменитый народ навахо. Шли по графику, поднимаясь по извилистой дороге в горы. Выше оказалось изумительное плато, поросшее можжевельником. С севера была видна река Рио-Гранде, воды которой устремлялись через дикий каньон. Похожие на сказочных великанов скалистые вершины возвышались над нами. Вечерело, большие белые облака двигались по пронзительно-голубому небу. До Таоса, находящегося в долине к востоку от нас, оставалось всего тридцать километров. Но по настоянию операторов наш караван остановился. Съемочная группа высыпала из мини-вэна и принялась запечатлевать красоты окружающей природы. Валерий сказал, что не простит себе, если не снимет это великолепие. Прошло полчаса, час, полтора часа… Солнце уже садилось, и теперь облака отливали золотом, розовым и красным. А операторы все снимали и снимали…
Я понял, что, если мы хотим застать навахо до темноты, нам нужно срочно выезжать. Поторопил Валерия. Щуря уставшие глаза, он улыбнулся и сказал: «Ты не понимаешь, операторы — они как дети. Когда мы видим нечто стоящее, то теряем контроль над собой. И ты должен нас понять».
Никаких съемок навахо в тот день не было. Мы сидели до темноты, любуясь великолепной панорамой.
* * *Военно-воздушная академия США находится чуть выше города Колорадо Спрингс, у восточного подножия Рокки Маунтинс. Это не простое учебное заведение, каким оно кажется поначалу. Это символ Военно-воздушных сил страны. Все здесь сияет какой-то неземной чистотой. Мы увидели модерновые металлические серебристо-черные здания, ухоженные газоны и безупречные асфальтовые дорожки, одетых с иголочки преподавателей и подтянутых, коротко стриженных курсантов, похожих друг на друга как близнецы. Здесь обучали не каких-то пехотинцев, которые будут воевать, бегая и ползая по грязной грешной земле. Здесь готовили орлов! Властелинов небес! Нас сопровождал офицер по связям с общественностью, крепкий мужчина среднего роста. Он был гладко выбрит, но носил, как мне показалось, баки чуть длиннее, чем положено по уставу. Мы шли по дорожкам из бетонных квадратов, по которым, как я заметил, не ходят курсанты. «Да, — словно прочитав мои мысли, сказал проницательный гид, — курсантам положено ходить по другим дорожкам — из мраморной крошки».
В центре кампуса на металлических постаментах возвышались четыре макета истребителей: F105, F4, F15, F16. Смертоносные силуэты двух из них: F105 и F4 — напомнили мне телевизионные репортажи сорокалетней давности. Перед глазами явственно возникли взлетающие со стартовых площадок, маневрирующие в сером небе, пикирующие строем и, сбрасывающие бомбы стальные птицы… У меня до сих пор стоит это перед глазами… Вижу разрывы бомб. Горящие деревни. Бегущих людей. Плачущих детей. Женщин в соломенных шляпах, несущих маленькие изувеченные тела своих детей. Поднимающийся странный черно-желтый дым от горящего внизу напалма. Я навсегда запомнил эти самолеты!
Мы сняли на камеру группу кадетов, изучающих русский язык, и потом Владимир проинтервьюировал их. Я тоже разговорился с одной курсанткой. И был весьма удивлен, узнав, что она факультативно изучает бихевиористику (психологию поведения).
— Почему вас заинтересовала эта дисциплина?
— Хочу знать, как поступают люди в тех или иных ситуациях. Какие мотивы движут ими. Как можно влиять на их поведение. Это важно в межкультурном общении и для уменьшения конфликтов между разными народами.
Я спросил ее, зачем же она тогда поступила в летную академию, а не в университет на факультет психологии. Она искренне удивилась моему вопросу: «Как зачем? Так же как и все. Чтобы летать на боевых самолетах».
— Чем же столь мужественная профессия привлекает хрупкую девушку?
— Меня восхищает мощь и скорость боевых машин. Больше всего мне по духу двухместные экипажи. Такие самолеты располагают огромными возможностями как в воздушном бою, так и для атаки наземных целей.
— Возможности, которые вы упомянули, это же возможности убивать людей! Задумывались ли вы об этом? Мучили ли вас сомнения?
Помолчав какое-то время, она сказала: «Об этом я много думала. Мы обсуждали эту проблему с сокурсниками. Да, я солдат и, если будет война, буду воевать. Но если я буду уверена, что отданный мне приказ аморален, то откажусь его выполнять».
Вышедшие из других аудиторий курсанты остановились позади нас и с интересом слушали наш диалог. С ними был и офицер-преподаватель. Он перебил девушку: «Не все так просто, что, если кто-то считает какой-то приказ неправильным, он может запросто ему не подчиниться. Приказ есть приказ. И тому, кто не подчинится приказу, потом придется объяснять, чем мотивирован его поступок. И он по всей строгости ответит за последствия своего решения. Непременно будет назначено специальное расследование».
Вышедшие из других аудиторий курсанты остановились позади нас и с интересом слушали наш диалог. С ними был и офицер-преподаватель. Он перебил девушку: «Не все так просто, что, если кто-то считает какой-то приказ неправильным, он может запросто ему не подчиниться. Приказ есть приказ. И тому, кто не подчинится приказу, потом придется объяснять, чем мотивирован его поступок. И он по всей строгости ответит за последствия своего решения. Непременно будет назначено специальное расследование».
Несмотря на замечание преподавателя, курсантка, казалось, ничуть не смутилась. Ссылаясь на международные конвенции о войне, она отстаивала свое право окончательно решать: выполнять или не выполнять приказ. Она заявила, что готова нести ответственность за поступок, если он исходит из ее собственных убеждений. Девушка говорила горячо, глядя мне прямо в глаза, и у меня не было ни малейшего сомнения в ее искренности. Она рассказала, что на занятиях они с другими курсантами обсуждали реальные исторические эпизоды. Например, трагедию деревни Му Лай.
— Вы имеете в виду эпизод вьетнамской войны? — уточнил я.
— Да, в Му Лай американские солдаты расстреляли пятьсот вьетнамских крестьян — мужчин, женщин, детей. Они вырезали еще не рожденных младенцев из утроб беременных матерей. Лишь немногие из местных жителей были спасены. И спасены американцем — пилотом военного вертолета. Увидев, что происходит, он посадил машину между солдатами и бегущими от них людьми и приказал своему пулеметчику стрелять в своих же солдат, если они продолжат погоню за несчастными. Услышав эту историю, я испытала смешанные чувства…
Я был впечатлен этой молодой женщиной, готовящейся стать офицером Военно-воздушных сил США. Мне очень хотелось ей верить. Мне очень хотелось верить в то, что, столкнувшись с такой же ужасной дилеммой, она и ее сокурсники останутся тверды в своих убеждениях.
И в то же время меня поражал контраст между абстрактными моральными дискуссиями и тем страшным оружием массового уничтожения, которым должны овладеть эти умные, честные, полные возвышенных идей молодые американцы.
Я смотрел в глаза курсантов, проходящих мимо. Кто они? Насколько хорошо они знают историю, как видят окружающий их мир, достаточно ли они мудры? Да, было бы чересчур наивным ожидать от них, молоденьких курсантов, понимания того, что их, возможно, ждет.
Уже на выходе из учебного корпуса я спросил нашего гида, нравится ли ему его работа.
— Я люблю и горжусь ВВС, и мне платят за то, что я рассказываю о нашей летной академии.
— А за что вы гордитесь ВВС?
— Они осуществляют важнейшую миссию.
— И какова же она?
Последовала пауза. Потом он с пафосом сказал:
— Американские ВВС стоят на страже свободы.
— А это важно лично для вас?
— Я считаю, что мой долг перед Всевышним — дать другим возможность быть свободными.
На вершине холма стоял огромный храм академии. Как подчеркнул наш гид, многоконфессиональный храм.
Я вспомнил недавние обвинения офицеров академии, исповедующих евангелизм, в принудительном обращении курсантов в свою веру. Они внушали ученикам, что те будущие воины Иисуса. Сам храм напоминал о фильме «Властелин колец». Он был выстроен в готическом стиле с островерхими крышами в виде перевернутой буквы V. Мрачная, бездушная громада блестела серебром.
Чуть позже мы стояли у футбольного поля, наблюдая за строевой подготовкой курсантов. Вдруг сквозь дружное пение марширующих будущих летчиков мы явственно услышали какой-то пронзительный клекот. Обернувшись, увидели приближающегося к нам долговязого курсанта, на руке у которого сидела крупная черная птица. Оказалось, это сокол, талисман академии.
Птица не шевелилась. Ее темные когти вцепились в толстую кожаную перчатку. Колпачок на голове придавливал перья.
Курсант пояснил, что это помесь исландского кречета с его ближневосточным собратом и особи всего-то два с половиной года от роду. Несмотря на юный возраст, это был грозный хищник, около семидесяти сантиметров от клюва до хвоста.
Подошел главный птичий тренер. Он сказал, что уже обучал сокола охоте. Он натаскивает своих хищников, в основном поднимая диких уток с озер. «Этих уток очень тяжело поднять в полет. Увидев кружащего в небе сокола, они боятся взлетать, продолжая плавать, пока охотник их не вспугнет».
Оба тренера разошлись на пятьдесят метров, и главный, держа птицу по ветру, снял колпак с ее головы. А долговязый тем временем раскачивал в руке приманку — с виду обычный черного цвета мячик. Сокол, почуяв приманку, раскрыл крылья, но из-за сильного ветра так и не взлетел.
«На таком ветру птица еще не летала», — заметил тренер.
Курсант опять замахал приманкой. На этот раз птица, оттолкнувшись, взлетела, взмахнув своими красивыми, большими, сильными крыльями. Она парила низко над землей, наклонившись вперед, и ее пронзительные черные круглые глаза были устремлены прямо на наживку. Вся наша группа завороженно наблюдала за полетом сокола, восхищаясь его точеной, скульптурной, безжалостной красотой. Мы стояли затаив дыхание. Сокол, положив свое тело вертикально и выставив когти вперед, стремительно бросился вниз и схватил наживку. Курсант отпустил веревку. И вот сокол стоял на земле, сжимая в когтях добычу. Он как хозяин оглядывался по сторонам, готовый защищать свой трофей. Потом хищник наклонился и безразлично поклевал кожаную поверхность приманки кривым клювом. Кадет заменил приманку на мертвого перепела, и сокол быстро, методично стал разрывать тушку птички. Расправившись с добычей, хищник горделиво поднял голову, и в его глазах не было ни страха, ни интереса к людям, столпившимся вокруг него. Он был безразличен и к поющим курсантам на стадионе, и к проезжающему мимо с ревом дизельному автобусу.
Круглыми ониксовыми глазами, в которых застыла вечность, он оглядывал свои владения.
По дороге Иван отметил, что после съемок в академии вся наша команда почему-то пришла в подавленное расположение духа. Он был прав. Мы провели шесть часов в великолепно оборудованном учебном заведении, ежегодно готовящем четыре тысячи молодых мужчин и женщин к служению в элитных частях величайшей военной державы в истории человечества. Опытнейшие преподаватели отдавали все свои силы и таланты, чтобы выковать для войны совершенный человеческий материал, вооруженный превосходными орудиями убийства.
И, видимо, осознание этого так и подавляло нас.
Я еще раз глянул назад на академический городок. На стадионе все еще занимались курсанты, зеленели аккуратные газоны, сверкали металлические корпуса аудиторий и казарм. Над всем этим возвышался храм…
И мне почему-то стало страшно.
Глава 7 Геллап
Из Академии ВВС мы отправились в Геллап, штат Нью-Мексико. Часть нашего маршрута проходила по знаменитой магистрали № 66. В двадцатых годах, на заре автомобильной эры, Конгресс разрешил строительство шоссе от Чикаго до Лос-Анджелеса. На это ушло двенадцать лет. Когда дорога была готова, она, без преувеличения, изменила нацию. Сейчас мы настолько привыкли к автомагистралям, что даже не замечаем, насколько глубокие изменения они внесли в нашу жизнь. Что касается трассы № 66, то она воистину впервые объединила нацию. С новой транспортной артерией пришла торговля, начался неудержимый рост экономики практически неосвоенного региона Америки. Мы молоды, а как у всех молодых наций, наша память коротка… Мои размышления прервал Иван Ургант, принявшийся напевать давно забытую мной песенку: «…Get your kicks on route 66».
Почти повсеместно в Америке можно ощутить дыхание перемен. Появляются новые предприятия и автострады, кафе и стадионы. Но, подъезжая с запада к границе Колорадо с Нью-Мексико, ты видишь совершенно другие перемены. Плодородные сельскохозяйственные угодья сменяются скалистыми горами, зарослями можжевельника и соснами на красной каменистой почве. Нигде нет следов человека. Но неожиданно ты чувствуешь, что едешь по местам, где люди жили много-много лет. И действительно, то там, то тут вдруг замечаешь маленькие островки ушедшего: давно заброшенные глинобитные дома. Так же как и в старых русских деревянных срубах, в них ощущаются века. Горы становятся выше, деревья гуще. И вместе с этим приходит мысль: что-то никогда не меняется. Сама земля устанавливает правила и обозначает границы, в пределах которых мы должны жить.
Проехав через континентальный разлом, мы оказались на колючем выступе каменистой породы около дороги, и там, впереди, как заноза из земли, появился Геллап. Я не был в этом городе сорок один год, и все, что я помню о прошлом визите, это то, что наша семья заказала шоколадные молочные коктейли в кафетерии. Коктейль был настолько густой, что соломинки стояли в стаканах.