В семь утра я вышел из гостиницы «Комфорт Инн» под неяркие утренние лучи. Солнце стояло низко, и было еще прохладно, но уже сейчас можно было понять — днем будет жарко. Наш мотель находился на западном съезде с автомагистрали, посреди леса вездесущих франшизных предприятий: заправок «Коноко» и «Шеврон»; мотелей «Мотель 6», «Трейвелодж», «Дейс Инн», «Микротель»… И так теперь по всей Америке! На этих съездах вы никогда не сможете определить, где находитесь — в Техасе, Иллинойсе, Калифорнии, Огайо, — они везде одинаковые. Если вы войдете в одно из этих заведений, там тоже будет все одинаковое. Еда, номера, запах пластика.
Въехав в Геллап по старому шоссе № 66, я быстро понял, что почти весь город построен параллельно железной дороге. Он протянулся более чем на семь миль. Неожиданная длина для городка из двадцати тысяч жителей! Я ехал мимо мотелей, ресторана, который украшало изображение ковбоя, облизывающего себе губы (родом явно из шестидесятых!), мимо большого плаката «Мы вместе!» с развевающимся американским флагом и парка аттракционов. Далее промелькнули «Магазин индейского искусства и ремесел Билгорта Ортеги», пустыри, стоянка кемперов, книжный магазин, салон «Горячие развлечения для взрослых»… Потом пошли поблекшие кирпичные строения центра Геллапа, видимо видавшего и лучшие времена, магазин индейских ювелиров, Макдоналдс, ресторан «Ель-Чурито», еще какие-то мотели, закусочная «Драйв Инн», стилизованная под ретро, с изображением Грозовой птицы[1] на огромных балках, магазины с закрытыми ставнями, площадка продаж подержанных автомашин…
Железнодорожные пути делили Геллап пополам. В отличие от большинства городов Америки здесь через центр города проходит очень много поездов. Они идут день и ночь в обоих направлениях. Думаю, грохот грузовых поездов и вынужденная из-за них остановка движения здорово затрудняют торговлю в старом квартале. По всей стране торговые точки в центре городов жестко конкурируют с торговыми центрами и оптовыми базами, такими, как «Вел-Март» и «Таджет», обосновавшимися на окраинах и переманивающими клиентуру. И в Геллапе, похоже, центр безнадежно проиграл окраине.
Нас привлек южный квартал города. Он был очень зеленым, с густыми деревьями, раскинувшимися вдоль дороги, и чудом сохранившимися маленькими частными магазинчиками. Чуть дальше, за автотрассой, начинались холмы, на которых уютно расположились простенькие, но ухоженные дома.
Интернациональная семья, живущая в одном из них, согласилась дать нам интервью. Их, судя по виду, недавно отремонтированный дом был расположен на холме с видом на пустынные горы, высящиеся на севере. Иван, Владимир и я сидели за кухонным столом, в то время как муж с женой стояли, облокотившись на стойку бара. Она была американкой испанского происхождения, в третьем поколении. Он же был коренным навахо. У них было двое детей-подростков: мальчик и девочка.
Муж мечтал о возрождении культуры и самосознания индейцев навахо. Несмотря на то что долгое время жил вдали от земли предков, он считал себя настоящим членом племени. А вот его жена твердо придерживалась убеждения, что независимо от национальности все граждане страны должны в первую очередь считать себя американцами. Она посетовала, что их семья невольно оказалась в стороне от общественной жизни. «Мы бы хотели участвовать в решении важных проблем страны. Но как это сделать в провинции? Мы здесь отрезаны от достоверной информации, — сказала она. — Иностранные студенты, приезжающие из Европы по обмену, знают намного больше о проблемах Соединенных Штатов, чем сами граждане США».
Оба подростка были далеки от того, что волнует их родителей. Спорт и учеба в школе — вот все, что их занимало.
Вечером мы поехали снимать собрание горожан, посвященное актуальной теме «Пьянство за рулем». Оно проводилось в маленьком амфитеатре недалеко от железнодорожных путей, на небольшой замусоренной площадке, окруженной рядами деревянных скамей.
При въезде на парковку бесплатно раздавали пиццу. Пока наша команда разгружалась, я подыскивал, у кого из примерно тридцати присутствующих поборников трезвости можно было взять интервью. Некоторых привлекала сама возможность быть показанным по телевидению. А представитель мэрии и директор программы окружного шерифа «Ни-ни за рулем» очень хотели дать интервью. Как обычно, во время нашего тура люди охотно шли на контакт, собирались вокруг камер, заворожено смотрели на Владимира, с радостью соглашаясь стать его собеседниками. Но когда я все-таки нашел окружного прокурора, он поначалу не был расположен к интервью. Это был крупный симпатичный мужчина, ростом под 190. Его иссиня-черные волосы были зачесаны назад, глаза спрятаны за солнечными очками. Он был одет в белую рубашку, выпущенную поверх черных брюк, и ковбойские сапоги. Я подумал, что он индеец, но оказалось, метис. Он рассказал, что его мать была чистокровная навахо, а отец наполовину ирландец, наполовину шотландец. В США должность окружного прокурора выборная, на нем лежит ответственность за наказание преступников. Окружной прокурор индеец или метис — большая редкость. Я объяснил ему цель нашего проекта и что скорей всего наш фильм покажут как в США, так и в России. И в конце концов прокурор согласился говорить на камеру. Когда Владимир спросил его, что для него значит быть американцем, он сказал: «Я горд, что я американец. Но особенно я горжусь моими предками, которые боролись с федеральным правительством. Теперь у нас есть наша земля. Но у нас ее бы не было, если бы мы не боролись за наши права». После интервью я подошел к прокурору поблагодарить его. Он был более дружелюбен, чем вначале. Глянув на мою визитку, он сказал: «Вы знаете, Кан — это индейская фамилия. У нас полно Канов среди навахо».
* * *Чтобы доехать из Нью-Йорка в Геллап, наша команда использовала систему GPS-навигации, и та почти все время работала превосходно. Однако если предположить, что приборы могут чувствовать, то GPS, должно быть, испытывала неприязнь к городам. В Чикаго система работала с точностью приблизительно до четырехсот метров, а так как длина кварталов часто не превышала ста метров, это создавало проблемы. Несколько раз нам приходилось ездить по кругу, пока GPS рассуждала, какой дорогой нам поехать. Словно насмехаясь над нами, навигационная система объявляла о необходимости съезда с магистрали, например, тогда, когда наша первая машина находилась в крайнем левом ряду, примерно метров за пятнадцать от съезда. В больших городах эти издевательские подсказки GPS вынуждали нас прибегать к экстренному торможению, неожиданным рискованным перестроениям в транспортном потоке. Понятно, какие крики и брань раздавались из нашей второй машины, следовавшей за первой. Я не набожный человек, но под конец турне вынужден был заключить, что только божественное вмешательство сохранило жизни нашей команде.
Продюсер Алена Сопина еще из Москвы заранее договорилась о местах съемки. Одно из них — торговый центр в Геллапе. И вот в обед мы отправились туда на съемки. Мы не знали, где находится центр. Вместо того чтобы еще в мотеле спросить, как туда проехать, водитель нашей первой машины понадеялся на GPS. В конце концов, если как нить Ариадны она провела нас через две трети страны, наверняка она сможет найти и этот центр! Наш караван из трех машин выехал к пересечению с автомагистралью. Был выбор — ехать на восток или запад. Так как мы были в западном конце города, а деловой квартал был на востоке, логика подсказывала, где мы сможем найти торговый центр. Но GPS все еще раздумывала. Первая машина остановилась прямо посреди дороги, напротив виадука, ведущего на запад. К нашему облегчению, спустя двадцать секунд машина развернулась и направилась к выезду на восток, но вскоре опять остановилась. Еще один разворот к выезду на запад, еще одна остановка, еще разворот, и в этот раз мы выехали на магистраль, направляясь на восток.
С автомагистрали было три съезда на Геллап, и, когда мы проехали средний, стало понятно, что мы используем следующий съезд к восточной части города. Но мы его не использовали. GPS повела нас в пустыню. Это было по меньшей мере странно, так как торговые центры по логике все-таки должны находиться в деловых районах городов. Не верилось, что торговый центр Геллапа построен посреди пустыни. Более того, проезжая по этой же дороге два дня назад сюда из Колорадо, никто из нас не видел ничего похожего на торговый центр на огромном пустынном пространстве, слегка скрашенном редкими камнями и колючками. Далеко впереди лишь поблескивала на солнце металлическая крыша какого-то одинокого сарая.
Владимир взял рацию, которой мы пользовались для внутренней связи, и тактично спросил водителя первой машины, уверен ли он, что мы правильно едем. «Да, — ответили нам, — мы следуем указаниям GPS». «И сколько еще ехать?» — спросил Владимир.
Владимир взял рацию, которой мы пользовались для внутренней связи, и тактично спросил водителя первой машины, уверен ли он, что мы правильно едем. «Да, — ответили нам, — мы следуем указаниям GPS». «И сколько еще ехать?» — спросил Владимир.
Последовало молчание, затем раздался странный ответ: «Пятнадцать и четыре километра».
Можно было допустить, что центр находится где-то там, например в индейской резервации, но мы просто его не видим.
Мы проехали еще минут пятнадцать.
Я взял рацию: «Сколько еще до центра?»
Пауза. «Тридцать пять и девять километра».
Владимир выпучил глаза и потянулся за рацией. Прежде чем мы что-либо успели сказать, первая машина развернулась и поехала в сторону Геллапа.
Наконец, не выдержав, мы позвонили в торговую палату, и нам указали путь до торгового центра. Оказалось, что от нашего мотеля до него было меньше двух километров!
Думаю что, возможно, GPS просто хотелось прокатиться в пустыню.
Я должен признать, что не люблю торговые центры, они представляют собой крайнее выражение потребительского безумия. В них я начинаю страдать клаустрофобией. Воздух здесь спертый и искусственный, свет странный, неживой. И некуда бежать: везде кипит торговля. Сотни бродящих туда-сюда людей сливаются в одну потребительскую толпу. Я думаю, такой будет жизнь на Марсе, когда его колонизируют торговые корпорации.
Когда Ильф и Петров были в Америке в 1935 году, торговых центров еще не было и в помине. Не было их и в пятидесятые, и, наверное, в шестидесятые. В те годы, когда мы отправлялись с родителями за покупками, то шли от магазина к магазину. Тогда я об этом не думал. И эти переходы из магазина в магазин, столь неудобные и бесполезные с современной точки зрения, почему-то запомнились мне как неотъемлемая частичка тех старых добрых времен.
Приятная молодая женщина, представлявшая корпорацию, владевшую торговым центром, проводила наших операторов внутрь. Она сообщила, что у нас есть два часа на съемку и что мы не должны мешать покупателям. Она отвела нас на середину зала и очертила точные границы того, что нам дозволено снимать.
Преодолевая свою антипатию к торговым центрам, я стал осматриваться. И ничего не понимал: большинство посетителей этого потребительского рая были коренными американцами. Это повергло меня в настоящий шок.
В пятидесятые, когда я был мальчиком, нас щедро потчевали вестернами, ковбойско-индейскими фильмами и телешоу. Такие истинно американские герои, как Джон Уэйн, Генри Фонда, Гарри Купер, на экране воевали с дикарями-индейцами. Индейцы были плохими. Хотя, впрочем, иногда проскакивала парочка хороших. В кино дикари почти всегда погибали. Мальчишками мы играли в ковбоев и индейцев, охотясь друг на друга из водяных игрушечных пистолетов. Никто не хотел играть дикаря.
Мои родители были социалистами, отстаивающими идеи равенства людей и социальной справедливости. Меня учили, что с коренными американцами обошлись несправедливо и жестоко. Поселенцы и армия обращались с ними как с дикими животными, сгоняли их с исконных земель и даже истребляли физически. Такой взгляд на американскую историю широко распространился позже, в семидесятые, тогда же пропали и фильмы с ковбоями и индейцами. Росла озабоченность состоянием экологии, и коренных американцев начали изображать не как дикарей с томагавками, а как мудрых, достойных людей, живших в согласии с природой, представителей самобытной культуры. В восьмидесятые многие американцы уверовали в то, что индейское отношение к природе поможет решить некоторые проблемы, стоящие перед современным технократическим обществом.
За шестьдесят с лишним лет моей жизни я не раз встречался с индейцами. В пятидесятых, на школьных каникулах, мы туристами посетили резервации навахо и зуни в Нью-Мексико. И немного погостили у народа таос. Я не знал ничего о культуре коренных американцев. В двадцать лет я прочел об Иши, последнем индейце из племени яна. Это племя тысячелетиями жило в предгорьях Сьерры в Северной Калифорнии. Охотники и собиратели, они так и не научились разводить лошадей. Этот народ был уничтожен белыми поселенцами и шахтерами. В 1911 году Иши поймали, когда он в поисках еды рылся на свалке маленького города Ред-Блав. Для оценки состояния здоровья индейца был специально приглашен из Сан-Франциско доктор Сакстон Поуп. Этого англосакса, увлеченного американской историей, сразу заинтересовал абориген, и в последующем они даже подружились. Иши отвел Поупа на землю предков, показал, как делать лук и стрелы из подручных материалов, изготовлять каменные орудия, как разводить огонь, строить укрытие, как охотиться на диких животных. Поуп пришел к выводу, что индейцы вовсе не отсталый народ, как их хотят представить. Они наделены особенным умом, рассудительностью и чувством юмора, честны и отзывчивы. Как человека другой культуры, Иши исследовали и в Калифорнийском университете, он ездил по стране, знакомясь с индустриальной Америкой. Незадолго до своей смерти от туберкулеза индеец дал Поупу свое определение белых людей: «Они как очень умные дети».
Для меня Иши — это доказательство того, что, несмотря на колоссальное различие культур, мы с индейцами абсолютно такие же люди. Охотник, использующий каменные орудия, был развитым, полноценным человеком.
За двадцать лет пребывания в Монтане я познакомился с некоторыми индейцами, брал у них интервью для своей программы на радио и хорошо изучил состояние дел в нескольких резервациях в этом штате.
Многими индейскими кланами предпринимались усилия к возрождению национальной культуры, включая введение преподавания родного языка, изучение древних обычаев и сакральных ритуалов, традиционной народной медицины.
Причина неудачи этих попыток в том, что они предпринимались после более чем века культурного развала и апатии. Уровень нищеты и безработицы в индейских резервациях — около сорока-пятидесяти процентов. Также высок уровень алкоголизма и наркомании. Академическая успеваемость индейских детей в резервациях далеко отстает от средней по стране. Возникает логичный вопрос: может ли традиционная община, основанная на охоте и сельском хозяйстве каменного века, интегрироваться в современную потребительскую экономику?
Когда Ильф и Петров были в Геллапе в 1935 году, индейцы отказались разговаривать с ними. И это понятно: русские не знали ни их истории, ни их культуры. И ни они, ни их американские коллеги не могли сделать правильных выводов. Вот они и решили, что коренные американцы никогда не ассимилируются в американское общество.
Но если бы они побывали в торговом центре Геллапа — то решили бы по-другому. Я не был готов увидеть тысячи индейцев, входящих в торговый центр в этот душный субботний полдень. Как я был наивен! Я-то надеялся, что древняя культура индейцев еще жива, что она еще достаточно сильна, чтобы противостоять этому всепобеждающему потребительскому искушению, овладевшему сегодняшней Америкой. Растерянный, я стоял посреди торгового зала и смотрел на сотни проходивших мимо меня людей с иссиня-черными, вороновыми волосами и кожей цвета охры. Я чувствовал себя ужасно.
Индейцы — люди в основном закрытые, чурающиеся публичности, и среди них было тяжело найти желающих говорить на камеру. И все-таки мне повезло: две женщины согласились. Я спросил их, что они думают, будучи навахо, о современном обществе потребления. Первая выразила озабоченность тем, что доступный фаст-фуд и излишества, которые принесла цивилизация, могут негативно отразиться на их здоровье. Другая женщина, видимо не совсем поняв мой вопрос, стала говорить, что ее детям нужна работа и она хочет, чтобы они обязательно выучили английский. «Английский — язык торговли. Они всегда могут выучить родной язык навахо позже. Он никуда не денется». Когда она говорила, ее трехлетний сын, держа ее за руку, с изумлением смотрел на высоких белых дядей, зачем-то приставших к его матери.
Мы сделали перерыв на ланч в кафетерии фаст-фуда. Здесь за пластиковыми столами поглощали бургеры и картошку люди в основном не худенькой комплекции. Рядом с кафетерием я заметил игровые автоматы. Хозяева торгового центра верно просчитали, что дети, в ожидании своих обедающих родителей, обязательно придут к «одноруким бандитам» и потратят деньги. Маленькие индейцы столпились около больших экранов. Наибольшим спросом пользовались автогонки, «Mortal Combat» и какая-то другая игра, где людей расстреливают из снайперского ружья. Подальше, справа, индейский мальчик, примерно трех лет, сидел на механическом пони, качающемся вперед-назад, и смотрел на движущееся на мониторе изображение. Он, наверное, чувствовал себя наездником, скачущим по прерии. Рядом с механическим пони стояли еще двое детей, ожидая своей очереди. Предки этого мальчика впервые встретились с лошадью четыреста лет назад, когда испанские конкистадоры привезли благородных животных в Америку. Лошади стали неотъемлемой частью жизни индейцев, и это коренным образом изменило их культуру. Они превратились в лучших наездников-воинов, ловких и бесстрашных охотников на бизонов. Лошадь была им не слугой, а лучшим другом. Таких трогательных отношений, пожалуй, не знала человеческая история.