– Отец? При чем тут мой отец? Вряд ли вы его знали…
– Уверяю вас, я его хорошо знал… и знаю!
– Что вы хотите этим сказать?!
Хозяин кабинета нажал какую-то кнопку на столе.
Дверь открылась, и в комнату вошла женщина маленького роста, худенькая и узкоплечая.
– Проходите, Зоя Петровна, садитесь, – обманчиво мягким тоном пригласил ее человек, велевший Кате называть себя просто Павлом.
– Благодарю вас, я постою, – ответила она неожиданно звонким голосом, так взрослые артисты озвучивают роли детей в радиопостановках – визгливо и ненатурально.
– Не вспоминаете ее? – вкрадчиво спросил Павел у Кати.
– В первый раз ее вижу! – честно ответила она.
– Это совершенно естественно, – сказала женщина. – Ребенок был в тяжелейшем состоянии. Она и родителей-то не узнавала, не то что медицинский персонал в лицо могла бы запомнить.
При этих словах перед глазами Кати внезапно всплыли грязно-белые стены, окно с форточкой, которая открывалась почему-то сверху вниз… Катя вспомнила даже забытое слово «фрамуга». Больничная палата была маленькой, на одного человека, и называлась смешным словом «бокс». Окно – узкое, но длинное, так что форточка находилась где-то под потолком, и, чтобы открыть ее, приходилось залезать на подоконник и тянуть за веревочную петлю. Но форточку открывали редко – нянечкам было лень забираться на подоконник. В палате стояла жуткая духота, на Катю волнами наплывал удушливый жар, открывая мутные глаза, она видела перед собой только качавшуюся веревочную петлю.
Единственный раз она лежала в больнице – в далеком детстве, когда в первом классе подхватила тяжелую стрептококковую ангину. Когда температура дошла до сорока, врач «неотложки» грозно прикрикнул на маму, которая все не хотела отдавать дочку в больницу, и сам на руках отнес девочку в машину. Катя, разумеется, этого не помнила – при такой-то температуре!
В бокс родных не пускали, медицинского персонала, как водится, не хватало, а те, кто имелся, не слишком-то утруждали себя уходом за детьми. Бегая босиком по холодному полу в туалет, Катя заболела еще и пневмонией. Больше она ничего не помнила, осознала она себя примерно через неделю, уже дома, куда мама забрала ее под расписку.
– Девочку привезли в тяжелом состоянии, – говорила женщина, стоя очень прямо и глядя куда-то вбок, мимо Кати, – положение усугубилось пневмонией, когда ей стало совсем плохо, понадобилось срочное переливание крови. У девочки Баженовой Кати была очень редкая группа крови – четвертая…
Катя отвернулась, потому что невозможно было слушать этот пронзительный детский голос и видеть перед собой немолодую женщину с седыми волосами. Женщина говорила серьезные вещи, а казалось, что сейчас она лихо притопнет ногой и запоет что-то типа «раз дощечка, два дощечка – будет лесенка», и дальше – как вместе весело шагать и петь хором.
– В таких случаях, – невозмутимо продолжала женщина, – мы обращаемся к родителям, отец или мать – лучший донор. Оказалось, что у матери девочки, Баженовой О.К., группа крови не совпадает с дочкиной. И, как только речь зашла о том, чтобы пригласить отца, мать девочки призналась, что ее муж – Баженов А.П. – не является биологическим отцом ее дочери.
– Что?! – вскрикнула Катя. – Что вы такое несете?!
Женщина посмотрела на нее в упор, очки ее строго блеснули.
– Не перебивайте ее, – посоветовал Кате Павел, – терпение проявите. Продолжайте, Зоя Петровна, мы вас внимательно слушаем.
– Девочку срочно нужно было спасать, – в мажорном тоне продолжала женщина, – мать спешно связалась с биологическим отцом девочки, и через некоторое время в больницу приехал мужчина. У него взяли анализ крови – группа совпадала, та же, четвертая. Больница – официальное учреждение, так что мужчине пришлось предъявить паспорт на имя Седых Василия Григорьевича.
«Дядя Вася! – поняла Катя. – Но… этого не может быть! Мой папа – такой замечательный, умный, добрый, заботливый – и не папа вовсе?! Отец так меня любил, мы много времени проводили вместе…» Кате так хотелось быть на него похожей… Правда, все родные хором твердили, что Катя – копия матери. Дядя Вася считался другом дома, с ее родителями он познакомился очень давно, еще в юности, говорила мама. Дядя Вася приходил к ним в ее детстве запросто, без звонков и приглашений. Папа тогда часто ездил в командировки, и дядя Вася помогал маме – возил ее с дочкой в поликлинику и на дачу, даже продукты иногда приносил. И дарил Кате дорогие игрушки. Она привыкла к нему, как к члену семьи. А потом дядя Вася куда-то исчез. Теперь Катя припоминает, что это случилось как раз после ее выздоровления. А через несколько лет он навестил их снова, но Катя уже отвыкла от него, стала стесняться. В подростковом возрасте взрослые детям уже неинтересны.
Окружающая жизнь изменилась, и у Катиных родителей ничего не могло быть общего с уголовным авторитетом. Да-да, поняла Катя: ее настоящий отец – уголовный авторитет! И кличка его – Свояк, именно так его называли подчиненные. Да что это она, тут же одернула себя Катя, настоящий отец – это ее папа! И вовсе ничего это не значит, что он уже умер и что в детстве дядя Вася баловал ее и дарил дорогие подарки. Но, боже мой, мама… как она могла?! Отец, разумеется, ничего не знал, вряд ли в противном случае он привечал бы дядю Васю. А тот, видимо, не хотел портить жизнь Катиной матери. И Катя ничего бы не узнала и не терзалась бы теперь, если бы не эта ужасная женщина с голосом, напоминающим звук пионерского горна из старого фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен!».
Сумасшедшая комната с кричащими цветными панелями закачалась перед Катиными глазами, замелькали светильники, зарябила вода в аквариуме.
– Вы нарушили врачебную тайну! – с ненавистью сказала она женщине. – Вы не должны были… Вы же клятву давали… Зачем, зачем вы это сделали?!
– Не строй из себя дуру! – Зоя Петровна подошла ближе к Кате. – Какая, к черту, клятва?! Я медсестрой работала, кровь переливала, так что, считай, я тебе жизнь спасла! И не тебе одной, между прочим! А сказать, сколько я всю жизнь получала?! И потом, когда я ослепла почти совсем и в вену попадать перестала, сказать, какую мне пенсию положили?! Ты небось такого и слова-то не знаешь!
Голос ее стал еще выше, он влезал Кате в уши и проникал внутрь, в мозг, так что каждая клеточка организма заполнилась им и начинала вибрировать в тон с этим резким визгливым звуком. Кате казалось, что еще совсем немного – и все тело ее войдет в резонанс и рассыплется на миллионы крошечных кусочков.
– Да замолчите вы! – Она шагнула ближе и с неожиданной силой толкнула женщину в грудь. – Все вы врете, не было этого! И больницы не было!
Несмотря на свою внешнюю хрупкость, Зоя Петровна не упала, только сделала шаг назад. Она совершенно не растерялась и не испугалась Катиного порыва, спокойно достала из кармана свернутую в трубку потрепанную тетрадку и бросила ее на стол. Дрожащими руками Катя развернула тетрадку, которая оказалась медицинской карточкой. Все правильно: Баженова Катя, семь лет, мать… отец… группа крови… потом шел долгий перечень болезней и проведенного лечения; а вот и та самая запись – Седых Василий Григорьевич, группа крови – та же, что и у нее, четвертая… и черным по белому: «Со слов матери, Баженовой О.К»… и так далее. Этой записью врачи пытались заранее снять с себя ответственность за возможный неблагоприятный исход болезни.
Катя подняла глаза и столкнулась с насмешливым взглядом хозяина кабинета.
– А вам-то зачем все это нужно? – спросила она. – Неужели так приятно ворошить чужое грязное белье?
– Ошибаетесь, – улыбка исчезла из его глаз, – никто не стал бы просто так, из пустого интереса, копаться в истории вашего появления на свет – ни я, ни даже она, – он кивнул на Зою Петровну.
Та сложила руки на груди и словно закаменела.
– Отвечу на ваши вопросы по порядку. Вы спросили, зачем она это сделала? Не зачем, а за что: за деньги! Наша Зоя Петровна, видите ли, по состоянию здоровья перешла работать в архив больницы. И там – от скуки ли или от врожденной добросовестности – стала штудировать старые медицинские карточки. И почерпнула для себя, надо полагать, много интересного в этом, как вы выразились, «грязном белье». Только интерес у нее был чисто деловой: она решила попробовать поторговать некоторыми секретами. Я верно излагаю, Зоя Петровна?
– Верно, – спокойно ответила она, – это был для меня единственный способ получить хоть какие-то деньги.
– Ну и как, – поинтересовалась Катя, невольно заражаясь ее спокойствием, – много вы… заработали?
– Не очень, – Павел улыбнулся одними губами, в то время как глаза его смотрели жестко. – Зое Петровне не очень-то везло – слишком много прошло времени. Кто-то сменил место жительства, кто-то – страну проживания, кто-то умер, кто-то развелся, чьи-то дети выросли, и их отцам было уже не так интересно узнать, что всю жизнь они платили алименты на чужого ребенка.
Катя отвернулась к аквариуму. Осьминог по-прежнему таращился на нее из-за обломков корабля.
– Если бы ваш отец был жив, она пришла бы к вашей матери, – продолжал Павел, – и та, конечно, заплатила бы за вот эту тетрадочку приличную сумму денег. Но опять-таки Зое Петровне не повезло: ваш отец умер, и ваша мать вполне могла указать ей на дверь. И тут в дело вмешался случай – в виде соседа по коммунальной квартире, бывшего вора, бывшего зэка, – в общем, человека больного, спившегося и нестоящего. Он опустился до того, что вламывается к соседям и шарит по шкафам и буфетам в надежде найти там заначенные деньги или спиртное. Денег он у Зои Петровны не нашел, зато нашел вот эти бумажки. И фамилия Седых его насторожила, потому что именно этого человека он хорошо знал раньше – они вместе сидели. И что-то они не поделили или он просто так решил сделать старому другу гадость.
«Зачем он мне все это рассказывает? – внезапно подумала Катя. – Зачем он тянет время? Для чего мне знать какие-то подробности? Ему хочется меня помучить перед смертью? Зачем он свел нас вместе с этой теткой с жутким голосом? Для чего он вообще притащил меня сюда, его подручные спокойно могли меня прикончить на месте…»
– Зоя Петровна! – Павел нарушил затянувшееся молчание. – Вы мне очень помогли, теперь можете быть свободны. Деньги получите у моего человека, он ждет вас за дверью.
Бывшая медсестра молча наклонила голову, повернулась на пятках и вышла из кабинета деловым шагом. Катя и осьминог проводили ее взглядами. Дверь отворилась – на пороге стоял Резаный. Он взглянул на Павла, тот чуть заметно прикрыл глаза. Глядя на ответную кривую ухмылку Резаного, Катя усомнилась, что этот тип используется хозяином для денежных расчетов. То есть в определенном смысле – если надо кого-то испугать или просто убить и отобрать деньги. Но он не по бухгалтерской части – да из Резаного такой же бухгалтер, как из нее, Кати, – укротитель львов!
– Ну, теперь мы поговорим по-простому, без церемоний! – оживился Павел. – Не будем терять время попусту. Ты небось думаешь, зачем ты мне так понадобилась?
Катя невольно отметила произошедшую с хозяином кабинета перемену: исчезли показные хорошие манеры, мягкий тон и приветливый голос, которые, правда, и так никого не могли бы обмануть. Теперь перед Катей стоял злобный опасный тип. Он оскалил в улыбке безупречные зубы, слишком белые для того, чтобы быть настоящими, уселся поудобнее и заговорил, выплевывая слова, как использованную жевательную резинку.
– Сама ты со всеми своими цацками, – он указал на брошку, что приколол ей к свитеру дядя Вася, – никому напрочь не нужна. Толку от вас, баб, никакого, одни неприятности! Ты – только пешка, разменная монета в большой игре. Думаешь, отчего Свояк, папаша твой настоящий, так пекся о том, чтобы никто не знал, что ты – его дочь? О матери твоей думал, не хотел ее семейную жизнь рушить?
Катя так и считала, но сейчас, услышав издевательские нотки в голосе хозяина кабинета, сочла за лучшее промолчать.
– Или, может, он не хотел девочке травму психологическую нанести: дескать, ее папа – это не папа, а дядя Вася… то есть, тьфу! Я уж и сам запутался.
Павел выскочил из-за стола и подошел к белесому растению. Кате показалось, что мертвенно-голубые цветы оживились и потянулись к хозяину за лаской, а скорее всего, за питанием. Один цветок приоткрылся, однако Павел и не подумал туда ничего положить. Цветок подождал немного, раскрылся пошире, как будто зевнул, и разочарованно захлопнул пасть.
«Хоть бы он ему что-нибудь откусил!» – в сердцах подумала Катя.
– Вот! – обрадовался Павел, потому что мысли эти, надо полагать, отразились на Катином лице. – Правильно сообразила! Не за тебя он боялся, а за себя! Потому что ему, вору в законе, ни под каким видом не положено было детей иметь, ясно? И если узнают об этом друзья наши общие из сходняка, то большие неприятности может Свояк поиметь. Даже неприятностями это не назовешь – полный кердык! Вот чего он боится больше всего! Очень ты для него опасна…
Светильник в форме лилового куба внезапно мигнул и погас. Яркая вспышка осветила перед мысленным Катиным взором все, что случилось в последние два часа. Она опасна для дяди Васи самим фактом своего существования. Он-то думал, что никто никогда не узнает об их родстве, а оказалось, что знает об этом слишком много народу.
– И за то, чтобы никто не узнал о его доченьке, он многое отдаст, поняла? – твердил свое Павел. – Вот тут мы с ним и сторгуемся, когда я карточку на стол брошу да тебя ему покажу!
– А если он не захочет торговаться? – медленно спросила Катя. – Что тогда со мной будет?
– Тогда я предъявлю тебя сходняку – и все, кончился Свояк! Был – и нету!
В висках ее стучало, перед глазами плавали разноцветные мухи, розовая орхидея в петлице Павла казалась ненастоящей, неживой, а искусственной, такие цветы продают бабушки на кладбище. Сколько ей тут просидеть предстоит? Пока они не разберутся с дядей Васей. И кто сказал, что после всего этого Павел ее отпустит? Она вспомнила кривую ухмылку Резаного, когда он пропустил вперед Зою Петровну и пошел за ней по коридору, и поняла, о каком «расчете» говорил Павел.
Зоя Петровна шла по длинному, извилистому коридору, напоминающему ход в лисьей норе, и напряженно размышляла. Этот… Павел, как он разрешил себя называть девчонке с испуганными глазами, конечно, очень опасный человек. И очень денежный. Так что сумма, которую запросила Зоя Петровна за свою информацию, для него форменный пустяк – всего-то пять тысяч долларов. Нужно было попросить десять, а то и все двадцать. Не обеднел бы! Зоя Петровна не зря всю жизнь проработала процедурной сестрой и уколола столько вен, что и не сосчитать. Она привыкла определять состояние человека по его рукам – если они дрожат, потеют, стало быть, человек нервничает. У могущественного хозяина кабинета руки не дрожали, однако он все время старался их чем-то занять – то вертел в пальцах какие-то коробочки и шкатулки, взятые со стеллажа розового стекла, то трогал белесое отвратительное хищное растение, то поправлял ядовито-розовую орхидею в петлице… Зоя Петровна была женщиной весьма наблюдательной. Сопоставив поведение хозяина кабинета с интерьером помещения и его странное пристрастие к хищному растению, она почти уверилась, что если закатать рукав шикарного светлого смокинга, то вена под ним окажется вся исколотой. Но сейчас хозяин кабинета был возбужден не наркотиками, а чем-то другим. Он был опьянен чувством приближающейся победы. Информация Зои Петровны была для него очень и очень важна. Жаль, что она не попросила побольше денег! Конечно, двадцать тысяч долларов – это уже перебор, она свое место знает и не зарывается, но десять было бы вполне… Но что сделано, то сделано, не в ее правилах менять свои решения.
Хотя Генка Королек, тот самый сосед, который свел ее с могущественным хозяином этого клуба, уговаривал ее не скромничать, сулил золотые горы, заживем, говорил, с тобой, Петровна, как белые люди, с золотой посуды кушать будем, от тысячной бумажки прикуривать… Она не слишком-то верила – пустой человек Генка, нестоящий, даже в детстве все время врал по мелочам и у товарищей по карманам шарил. И, конечно, никакого знакомства с таким человеком, как уголовный авторитет Павел, по кличке Рафинад, он не водил – кто Генку к нему подпустит? Но, видно, нашел он ход какой-то, шепнул на ушко кому-то посерьезнее, вот и до Рафинада все дошло.
И теперь Зоя Петровна решала в уме сложную задачу – как разделить полученные деньги? Сколько отстегнуть Генке? Половину – слишком много. Не стоит он таких денег! А может, и вообще не надо ничего давать, может, с ним уже расплатились? Как три дня тому назад загорелись у него глаза, когда он карточку медицинскую той девчонки увидел! С тех пор и не видела его Зоя Петровна. Эти люди ее сами нашли. Дома Генка не появлялся, стало быть, загулял. А загулял – значит, деньги у него появились. А откуда деньги, кроме как не от этих, людей Рафинада? Больше Генке взять неоткуда.
Они шли по длинному коридору, как вдруг провожатый тронул Зою Петровну за плечо.
– Сюда! – Он твердой рукой повернул ее к двери, за которой шли вниз крутые ступеньки.
Лестница была освещена слабой пыльной лампочкой без плафона. В душе Зои Петровны шевельнулось неприятное чувство: она прекрасно помнила, что сюда они шли другой дорогой. Но ступени были круты и неудобны, так что она сосредоточилась на спуске. Не хватало еще ногу сломать!
Лестница кончилась, дальше был коридор, узкий и темный. Сырые кирпичные стены не оставляли никаких сомнений – они находятся в подвале. Зоя Петровна замешкалась, потому что до нее начала доходить вся правда о ее положении. Но правда эта была так ужасна, что не укладывалась в голове. Ее провожатый зашел вперед и открыл ключом маленькую железную дверь.