Самое смешное… точно так же плюются в своих «фейсбучегах» и «твиттерах» украинские патриоты. Их точно так же прижали, причем даже круче. Кто‑то лег в зоне АТО – думаете, им один миллион гривен по страховке выплатили, как кое‑кто обещал? Ага, щазззз. Кто‑то купился и продался и сейчас сидит в прокуратуре и СБУ, шьет дела своим бывшим соратникам. Кого‑то застрелили при задержании. Кто‑то сидит.
Но самое главное – на Украине вновь самодостаточная власть и самодостаточное государство, которое правит, никого‑никого не спрашивая. Гражданам остается только спилкуватися на державной мове, кушать побольше шоколада «Рошен» от нервов, ходить на выборы и быть счастливыми.
И все…
– Прут?
– Аюшки.
– Мне самому противно. Но мы что‑нибудь придумаем. Обязательно… Машину дашь? На время. Я отзвоню, где ее оставлю…
Горин работал всего лишь охранником в одной из структур… электрогенерации, скажем так. Работа – не бей лежачего, дает сколько‑то денег, чтобы прокормиться, никто не лезет в душу, и очень удобный график – целые дни свободные. Я знал начальника службы безопасности этой генерации, предлагал Горину поговорить насчет того, чтобы его хоть начальником смены назначили. Тот наотрез отказался.
На непривычном, старом «Опеле» я подъехал к зданию, где нес охрану Горин, когда уже совсем стемнело. Горин оказался на месте, читал газету. Увидев меня, поднялся.
– Что?
Я запустил на смартфоне ролик с маски‑шоу. Карту я из смартфона вынул, нечего дразнить гусей…
Горин молча просмотрел.
– Кого подозреваешь?
– Не знаю. Я ничего не делал.
– Хорошо. Жди здесь.
– Я отойду, покурю.
Вышел – тут же нырнул во двор соседней четырехэтажки. Застройка тут совсем старая, еще с трубами для печей. Ранние хрущевки. На первом этаже – «Магнит», а так – обычное дело, какая‑то компашка у подъезда, разбитные девицы и бульбулятор. Это самодельный кальян из бутылки‑полторашки…
В случае чего уйду в деревянные дома, тут есть.
Присмотрелся к пацанам с бульбулятором… в чем‑то им везет. Никаких головняков, ничего их не интересует. Окончат ПТУ, пойдут работать – даже если совсем ума нет, можно работать охранником или сотрудником предотвращения потерь в магазине. Смешно слушать, как говорят, что у нас людей не хватает для дальнейшего развития экономики. А это вот – кто? Интересно, сколько всего в России охранников? Миллион? Больше?
И вот что с этими пацанами делать?
Знаете, что самое плохое? Вот этот контингент – готовое топливо для большого пожара. Вы думаете, им какое‑то дело есть до России? Да им плевать! Страна плевала на них – а они плюют на страну. Я ведь по сути бизнер, бизнесмен теперь – и в среде бизнеров же вращаюсь. Все, кого ни спроси, жалуются на воровство персонала. Некоторые психуют. Некоторые просто закрывают глаза на определенный процент потерь. А вот случись сейчас война, или, не приведи господь, оккупация, или какая‑то большая трагедия. Что вот эти пацаны будут делать? Мародерствовать? Будут. В армию их призвать – они и в армии мародерствовать будут. Отжимать машины, квартиры в зоне, подобной АТО? Будут! В полицаи вступить? Вступят! Расстреливать? И расстреливать будут, поверьте мне. Будут. Не все – но будут. Когда мы говорим про фашизм на Украине – нам стоило бы посмотреть и на себя. На Украине фашизм? Да, он там есть. Откуда он взялся? А вот из таких дворов. Вот такие вот пацаны с бульбулятором, они пошли в армию (ВСУ, как она называется), в добровольческие батальоны, взяли в руки оружие и стали грабить и убивать. Потому что их никто не учил, что так делать нельзя. Потому что война для них – бродилка от первого лица, а пороть их – в жизни не пороли, и как бывает больно – они не знают. Примерить на себя боль и страх другого человека они не могут в принципе – тоже не учили. В Германии фашизм из таких же дворов взялся, из самых низов. Думаете, у нас таких нет? До хрена!
Пацаны заметили, что я проявляю к ним какой‑то интерес, но подходить побоялись. И правильно.
Выглянул на улицу – маски‑шоу вроде нет. Можно идти.
Горин был краток и конкретен.
– Дела на тебя нет.
– А что это тогда?
– Видимо, заява какая‑то пришла, вот отрабатывают. У тебя есть что‑то дома?
Я прислонился к стене, вспоминая.
– Да как сказать. Незаконного ничего нет. Тот факт, что у меня три или четыре бронежилета, ничего не значит, верно, я и десять имею право держать, так?
– Команда будет – тебе и это в вину поставят.
– Да я знаю.
– Короче, вот.
Горин протянул мне ключи.
– От моего садового товарищества. Посидишь пока там, потом посмотрим. Адрес записывай.
– Я запомню…
Садовое товарищество было совсем рядом с городом. Настолько рядом, что виднелись его огни…
Дом Горина был обычным, двухэтажным, но без изысков, на втором этаже, например, была не веранда, а обычный чердак. Но добротный дом – не фанера, а брус. Участочек небольшой, зреют ягоды на кустах. Народа на участках немного, хоть и лето, но будний день.
Я обошел дом… потом аккуратно закрыл его, вышел, осмотрелся. Ага, соседний – нет никого. Прошел по протоптанной дорожке меж грядок, начал шарить. Минут через десять в старом башмаке нашел ключ…
Ночь я провел в соседнем доме. Но маски‑шоу так и не приехали – потому я переселился в дом Горина, точнее – в баню, и следующую ночь провел уже там…
Три дня я скрывался, на четвертый за мной заехал Горин на своем пепелаце. Судя по тому, как он общался с соседями, – день этот был выходной, – у соседей он пользовался уважением…
– Сергей Васильевич? – спросил его я, когда мы шли по трассе, по кольцевой, обходя город.
– А?
– Почему мы проиграли на Донбассе?..
– Зачем тебе это?
– Просто интересно.
Горин не отвечал, потом вдруг бросил:
– Не сейчас. Потом – расскажу.
Мы встретились в доме на Каме… том самом, где меня и принимали в общество. Вообще, расскажи мне кто‑то, что это будет… еще год назад, не поверил бы. Все‑таки приземленные мы стали. Ну, какие тайные общества, ради бога. ОПГ – да, вот ОПГ есть. А тайные общества, да еще с политическими целями…
Или сохранить Россию – не политическая цель, а какая‑то другая?
– Значит, так… – сказал Горин.
Мы сидели за столом, в нетопленой бане. На столе – ничего не было.
– На одного из нас написали заявление в ФСБ. В заяве написали о том, что он собирает террористическую организацию и накапливает оружие для подрывных и террористических действий. Не думаю, что надо объяснять, что это все значит.
Молчание.
– Информацией мог обладать только кто‑то из нас. Я никому не сообщал о произошедшем, чтобы не разводить панику раньше времени, но сегодня утром мне удалось получить копию заявления. И я ее прочитал.
Горин помолчал.
– Заявитель – Галямова Алсу Ришатовна…
Гадина…
Вот ведь… не просчитал… ох, не просчитал. Не уловил всей опасности момента. Надо было ей врать, обещать что угодно… что угодно. Как алкоголик – обещает жене больше ни капли в рот. Бабы на это ведутся. А я что сделал?
Граф Монте‑Кристо, блин…
Вот тебе и манипуляции. Не просчитал… никак я не просчитал, что она пойдет в ФСБ и напишет заяву. А должен был. Она ведь думала, что это я Ленара втянул, хотя это не так. А самка, защищающая свое логово, готова на все.
Не просчитал…
Все молча смотрели на Ленара.
– Братва… – сказал я, – это я виноват.
Гробовая тишина.
– Объяснись, – потребовал Горин.
– Ленар, когда ты вернулся из Казани и заснул у меня на диване, приезжала Алсу – забрать тебя. Мы на кухне поговорили… она требовала от меня объяснений, что мы делаем, и требовала, чтобы мы прекратили. Была на психе. Я не понял, чем пахнет, неправильно построил разговор. Не проинтуичил… не подумал, чем может кончиться. Ты в это время на диване в гостиной спал, потом мы тебя вниз свели. Ты совсем никакой был. Ты ведь не знал, верно, она тебе ничего не сказала…
– Сволочь, – сказал Ленар по‑русски и добавил еще по‑татарски: – Убью…
Напряжение было такое, что казалось – звенит комар.
– Перерыв десять минут, – объявил Горин, – перекурим…
Вышли на воздух, на причал. Я не курил. А вот Ленар – курил. Стоял на отшибе, жадно глотая дым.
– Ты не виноват, – сказал я.
– Шутишь, что ли? – с горечью в голосе сказал Ленар.
– Не шучу.
– …Гадина… нет, все‑таки правильно мне говорили – не будет ничего хорошего. Надо жену брать из тех, кто рядом рос…
– Ленар… Одну вещь мне пообещай.
– Какую?
– Что пальцем ее не тронешь.
– Ты дурак… – задумчиво сказал он.
– Нет. Я не хочу до конца жизни знать, что разрушил семью друга и его жизнь.
– Да какую семью, Сань…
– …Гадина… нет, все‑таки правильно мне говорили – не будет ничего хорошего. Надо жену брать из тех, кто рядом рос…
– Ленар… Одну вещь мне пообещай.
– Какую?
– Что пальцем ее не тронешь.
– Ты дурак… – задумчиво сказал он.
– Нет. Я не хочу до конца жизни знать, что разрушил семью друга и его жизнь.
– Да какую семью, Сань…
– Пообещай.
Ленар через силу кивнул.
– Хорошо. Обещаю. Но в дом я больше ни ногой. На квартире поживу… потом новый построю… нет.
Как и все люди с деньгами, Ленар жил в загородном доме, но в городе имел небольшую квартиру, чтобы каждый день до дома не ездить, а оставаться на ночь в городе.
– Она мать твоих детей.
– Нет, Сань, и не проси. Она моя жена. Основа моей семьи. Она всегда на моей стороне должна быть. Слушаться должна. А она что сделала? Нож в спину? Нет… я ей теперь даже по мелочам доверять не смогу. Помнить все это буду. Кто один раз предал – тот и второй раз предаст. Нет…
В общем‑то, он прав.
– А дети как?
– А что – дети? Дети останутся детьми. Все равно – деньги мне давать. Буду видеть. Посмотрю, как она на жизнь заработает.
– А если другого мужика найдет?
Ленар подумал, качнул головой.
– Пофиг. Пусть что хочет, то и делает. Хоть на панель идет. Умерла она для меня, нет ее больше.
Все!
Если бы все было так просто.
– Решили между собой?
Под требовательным взглядом Горина мы с Ленаром встали и обнялись.
– Хорошо, что решили, – Горин перевел взгляд на Ленара, – без беспредела.
– Тоже решили, – кивнул Ленар, – я пообещал. Пальцем не трону. Слово. Но из семьи уйду. Я со змеей жить не хочу.
– Твое дело. Но вы оба засветились.
– Ленар нет, – сказал я.
– Будет уходить, она и на него накатает заяву, – сказал Горин, – раз уже начала.
Ленар ничего не ответил, только скрипнул зубами.
– Так… по тебе. Все, что у тебя есть лишнего, перевезешь в другое место или продашь кому‑то из наших, так? Все лишнее.
– Без вопросов.
– Так, теперь ты, – Горин посмотрел на меня, – чисто замять не получится. У нас новый начальник ФСБ, ориентирован как раз на такие дела. Твое дело идет как литерное[6], замять чисто не получится. Придется уехать. Хотя бы на время.
Я кивнул. Собственно, хоть я родился и вырос в Уральске – почему‑то я никогда не считал этот город до конца своей малой родиной. Хотя дал он мне многое… если не все.
– Есть куда уехать?
Я кивнул.
– В Подмосковье к родственникам.
Подмосковье…
Я сам, наверное, потому и не воспринимал Уральск как родной дом до конца, потому что у меня было Подмосковье. Мой род – оттуда. Мои корни – там.
Мое родное село находится в конце районной дороги, от райцентра тридцать километров. Там есть церковь, которой не меньше трех сотен лет, и там был дом, где жили мой дед и моя бабка – сейчас этого дома уже нет, снесли. Но там, за горкой, – лес, который идет до соседней области и в котором я не раз собирал грибы.
Есть и другое село, в котором я проводил каждое лето до шестнадцати лет. Оно ближе к райцентру, и стоит оно на большом холме, а центр его – это огромный, полукруглый вал, на котором растут деревья, а под ним – пруд. В этом пруду я ловил ротанов удочкой, и только взрослым уже узнал, что этот вал – то, что осталось от городища двенадцатого‑тринадцатого веков. Это земля, которая помнит еще Рюриковичей и их дружины.
Да… мне есть куда уехать…
– Хорошо, – сказал Горин, – это отдельно организуем. Следующий вопрос…
Выезжать из Уральска было не так‑то просто, и аэропорт и вокзалы, железнодорожный и оба автобусных, наверняка находились под наблюдением, но с этим проблем не было. Совсем рядом с Уральском, так близко, что туда таксисты ездили, находился Агрыз. Татарский городок, там крупный железнодорожный стыковочный узел, по грузообороту он входил в десятку крупнейших в России. Оттуда можно отправиться куда угодно, и иногда в Уральске на поезд не садятся, а едут машиной или автобусом до Агрыза и садятся там…
Паспорт мне выдали новый, «взамен утерянного», деньги у меня были на карточках и на счетах, домой я даже не заезжал – за квартирой следили. Еще две ночи переночевал на участке Горина, потом он заехал за мной, и мы выехали в направлении Агрыза. Раньше на выезде большой пост ГАИ стоял, но теперь – и его нет, только камеры, фиксирующие скорость…
Ехали молча… тут недалеко совсем. Потом Горин спросил:
– Ты зачем Донбассом интересовался?
– Просто интересно… почему мы проиграли. Урок на будущее…
– Проиграли… – усмехнулся Горин… – да, мы проиграли. У меня ведь теперь два дня рождения после Донбасса. Знаешь?
– Нет…
Информация к размышлениюДокумент подлинный
С чего начинают предатели?
С поганых куплетов в ЖЖ.
Назвавшие Родину гадиной
И гордые этим в душе.
А может, они не предатели?
Им Родина просто не мать.
Она для них тряпка помойная,
Чтоб грязь об нее вытирать.
С чего начинают предатели?
С майдана в своей голове,
С болотных и сахарных шабашей,
Со свастики на рукаве.
Так, может, они не предатели?
И некого им предавать:
У них ни народа, ни Родины,
Лишь Эго отец их и мать.
С чего начинают предатели?
С того, что признать не хотят,
Что жизнью своею обязаны
Могилам советских солдат.
Но, может, они не предатели?
И как они могут предать
Европу, что шла к ним под свастикой
От «русского быдла» спасать?
А чем же кончают предатели?
Веревкою с крепким узлом,
Глазами, налитыми ужасом,
И свесившимся языком.
Пусть знают Бандеры и Власовы,
Пусть помнят наследники их,
Возмездие неотвратимое
И мертвых найдет, и живых!
Автор неизвестен
Второй день рожденияНедалекое прошлоеПограничная зона, граница с Луганской областьюФильтрационный лагерь (филька) 20 августа 20… года
Фильтрационный лагерь, или филька, наскоро созданный в бывшем помещении коровника, давно заброшенном и ненужном за неимением коров, день за днем жил своей нехитрой и содержательной жизнью. Утром – шныри разнесли баланду. Потом – с Изварино доставили еще несколько подозрительных. Особо не разбираясь, запихали в общую камеру. Здесь вообще не любили разбираться. Поводом для расстрела мог послужить косой взгляд, неосторожное слово, незнание гимна или названий произведений Тараса Шевченко. Смерть, уже собравшая обильный урожай на этой земле, решила напоследок еще раз продемонстрировать свою силу и всевластие…
Его держали отдельно, в яме. вообще‑то это была бывшая копанка, наполовину развалившаяся. Использовать ямы для содержания пленников айдаровцам подсказали чеченские боевики – они тоже тут были. Его содержали отдельно, потому что точно знали, что он русский, и подозревали, что агент ФСБ.
Первое было верным. Второе – нет.
Из полузаваленного ствола тянуло метаном и, кажется, трупным запахом – возможно, кто‑то разрабатывал эту нелегальную шахту и погиб, отравившись метаном или попав под обвал. Никто не стал его доставать, копанку просто бросили, и все. От недостатка воздуха он находился в полуобморочном состоянии и ждал, что умрет. Но смерть все никак не приходила и не приходила…
Кормили его последний раз два дня назад. Как сказал комендант лагеря, нечего харч на кацапов переводить – все равно подохнет.
Он лежал на боку, не чувствуя холода, исходящего от земли. От недостатка кислорода он видел видения… картины были неправдоподобно четкие, яркие. Картины Донецкой степи… с рукотворными пирамидами терриконов, с многочисленными карьерами, с поселками и перелесками, с виселицами нелегальных подъемников – они использовались для подъема угля из так называемых дырок и действительно походили на виселицы…
Он нашел здесь совсем не то, что искал, и за короткое время его взгляд на жизнь полностью изменился. Он не считал, что они проиграли из‑за подлости российских властей или слива властей местных… то, что они проиграли, было закономерно и заслуженно. Они приехали защищать русский мир… и он приехал защищать русский мир – а надо было бороться совсем за другое.
В этой нищей и потерявшей надежду степи, среди остановленных шахт и нелегальных копанок, где добыча ведется как в Африке… нет, наверное, даже в Африке так добыча уже не ведется, – они не смогли зажечь тот костер, из которого разгорелось бы пламя. Они не смогли сказать то, что заставило бы задуматься даже людей на той стороне фронта – таких же нищих, бесправных, мобилизованных, обворованных. Они всего лишь скопировали их идеологию: вы боретесь за украинцев, а мы – за русских. И проиграли.
Он теперь понимал, почему в начале двадцатых так страшно проиграли белогвардейцы. Почему не осталось и следа от атаманов и их многочисленных армий, почему сгинули без следа Директория и ЗУНР. Потому что только большевики несли за своих плечах правду, настоящую, нужную людям правду, и воевать против них было грехом. Потом в эту правду перестали верить, ее опошлили и опустили, и опустились сами, начали «хапать до сэбэ» и дохапались до того, что хапать уже было нечего. Потому правда вновь становится актуальной… и ничего не делает ее такой актуальной, как голод и лишения.