32
Ближе к вечеру мы прервали дневной переход, и, как только разбили лагерь, Цьянья призвала меня к себе. Правитель отбыл охотиться на ягуара, так что нам предстояло встретиться наедине.
Я назвал себя ее стражникам и был пропущен внутрь. Принцесса восседала на небольшом походном троне с жезлом, увенчанным головой ягуара, в руке: то был уменьшенный вариант жезла самого правителя.
Я простерся перед ней ниц.
— Поднимись, — повелела Цьянья.
Я встал на ноги и поцеловал землю, что осталась на моих пальцах. То был знак почтения к членам правящего дома: где бы они ни находились, мы целовали землю, по которой ступали их ноги.
Некоторое время она молча смотрела на меня, а потом спросила:
— Ты знаешь, почему правитель отправился в Тахин?
— Ежегодные игры в мяч…
— Это объяснение было придумано в интересах государства, — оборвала меня она.
Другого объяснения я предложить не мог, да Цьянья от меня этого, похоже, и не ждала. Откуда мне было знать государственные секреты?
— Теотиуакан желает, чтобы я стала женой наследника их правителя. Но мой брат не уверен, что такой союз будет благоприятен для Толлана. — (Я тупо кивнул, не понимая, к чему она мне все это говорит.) — Наш правитель будет обсуждать возможность этого союза с богами, — продолжила Цьянья, — но прежде, чем дело дойдет до богов, он поинтересуется у созерцающих звезды относительно явленных небесных знамений.
Так оно, разумеется, и было, но я, хоть убейте, не понимал, зачем она мне это говорит.
— Э-э… да… конечно…
— Теотиуакан, как и города майя, давно пережил свою славу. Они желают использовать этот союз в своих интересах, надеясь, что смогут вырвать сердце Толлана и скормить его своему ничего не стоящему городу. — Она выдержала паузу и спросила: — Разве не так?
— Теотиуакан завидует нашему процветанию, — ответил я.
— Им нельзя верить, — продолжила царственная красавица. — Я не верю и нашим собственным купцам и торговцам: они вечно жалуются на непомерные поборы, в то время как их богатство превосходит всякое вероятие, а многие простые люди голодают из-за того, что засуха губит на корню урожаи.
Я промолчал. А что тут скажешь?
— Некоторые богатеи ждут выгоды от роста торговли с Теотиуаканом, даже если это пойдет во вред Толлану. Однако если звезды отвергнут этот брачный союз, мой брат не станет на нем настаивать. Теперь ты понял?
— Я не могу повлиять на толкования Звездочета.
— Решение должно быть принято во время этого путешествия, — заявила Цьянья. — Твоего наставника здесь нет, и придворным звездочетом являешься ты. Мы друг друга поняли?
— Да, о прекраснейшая, — кивнул я.
— Стало быть, звезды сочтут этот союз нежелательным?
— Звезды — мудрейшие из советников, — ответил я, — и уверен, что их знамения тебя не разочаруют.
По лицу сестры правителя было видно, что мой ответ ее устроил. Она приблизилась ко мне и похлопала по щеке — весьма ощутимо. С чем я и отбыл.
33
Глядя вверх на ночное небо, я гадал о том, сколько еще дней отпущено мне на земле. И каково бы ни было их число, оно, похоже, стремительно уменьшалось.
Поскольку мы находились вне Толлана, правитель возложил обязанности придворного звездочета на меня. Мое возвышение оказалось куда более быстрым и гладким, чем кто-либо мог предвидеть.
Хотя мне почему-то виделась за этим взлетом рука моего наставника.
Но что он говорил насчет Стражей? В Тахине мне предстояло пройти испытание. Я понятия не имел, что за вопросы могут мне задать, а ведь старик предупредил, что неверные ответы будут стоить мне жизни.
Ай-йо… И кто сказал, что у богов нет чувства юмора?
34
Мне довелось пожить и в безводных пустынях племени людей-псов, и среди зеленых полей тольтеков, но жаркие земли, лежавшие между Восточным морем и Восточными горами, не походили ни на что, виденное ранее. Три дня путь наш лежал через джунгли, наполненные криками обезьян, разноголосым пением тропических птиц и рычанием ягуаров. Нам приходилось остерегаться укусов скользивших в траве змей, переправляться через реки, кишевшие крокодилами, и все это обливаясь потом, словно в Доме жары.
Мы миновали целые леса плодовых деревьев, каких нет нигде, кроме таких жарких и сырых мест, и тысячи деревьев, называемых Плачущими женщинами из-за их способности истекать, как слезами, белым густым соком, который, застывая, может принять любую форму.
Ай-йо… И при этом даже самые страшные хищники джунглей или ядовитые змеи не донимали и не изводили нас так, как тучи всепроникающей, не ведающей устали и пощады кровососущей мошкары. Воистину, москитов сотворили самые жестокие боги, получающие удовольствие от вида человеческих мучений.
Тахин называли Местом грома, поскольку, согласно верованиям тотонаков, их город был основан Владыками Грома, двенадцатью старцами, звавшимися Тахин. Словно в подтверждение этой легенды, когда мы приближались к выступавшим из темно-зеленой листвы красным, бирюзовым и желтым городским стенам и зданиям, небо затянули серые тучи, хлынул нежданно-негаданно ливень и нас приветствовали раскаты грома.
Придворный оружейник, посещавший Тахин раньше, сказал, что там живет около тридцати тысяч душ, примерно вдвое меньше, чем в Толлане.
— Но, — добавил он, — ни в одном другом городе сего мира нет стольких площадок для игры в мяч.
По его подсчетам, их там было восемнадцать.
Столько площадок там понастроили по причине того, что в Тахин, где делались ставки не на жизнь, а на смерть, собирались лучше игроки в мяч со всего сего мира. Они использовали мячи, изготовленные из застывших «слез» Плачущих женщин, и действовали с таким рвением, словно находились не на игровой площадке, а на поле боя.
Наше вступление в Тахин было обставлено столь же торжественно, как и выход из Толлана: мы снова образовали пышную, многоцветную процессию, следовавшую за великолепным троном, на котором восседал увенчанный ошеломляющим плюмажем из перьев воистину богоподобный правитель.
Город был велик, однако здешние здания по большей части уступали куда более массивным и прочным постройкам Толлана. Если в нашем городе дворцы и прочие важные строения возводились из камня, то материалом для большинства построек, попавшихся мне на глаза по пути от главных ворот до здешнего Церемониального центра, были из тропического дерева, обмазанного известкой. Правитель Тахина поджидал нас у входа в свой дворец. Он тоже носил пышный головной убор, такой, что, когда приветствовал Кецалькоатля кивком головы, слугам пришлось его поддержать.
Тахинский вождь претендовал на равенство с нашим божественным правителем, однако в действительности Толлан взимал с Тахина дань, что, разумеется, не радовало здешнюю знать. По этой причине у городских стен нас встретил высланный Кецалькоатлем вперед, на всякий случай, еще один отряд из пятисот тольтекских воинов.
После обмена приветствиями местный правитель пригласил нас на пир. Как и дворец Кецалькоатля, его резиденция была выстроена вокруг просторного внутреннего двора, однако ни по размерам, ни по великолепию не могла тягаться с обиталищем нашего правителя.
Сотни гостей, включая практически всю высшую знать страны тотонаков, собрались за пиршественными столами, установленными под навесами — для защиты от частых в этой местности дождей. Как это бывало на придворных пиршествах и у нас, столы были уставлены великим множеством яств, и обычных, таких как оленина или крольчатина, и более редких вроде мяса дикого кабана или водоплавающих птиц. Что ошеломило лично меня, так это множество рыбных блюд. Тольтеки, разумеется, ловили и ели речную рыбу, но лишь здесь, рядом с морем, я увидел настоящее рыбное изобилие.
Перед началом трапезы милые девушки-служанки поднесли обоим правителям чаши для омовения рук, причем из одной чаши поливали, а другую держали ниже, чтобы коснувшаяся царственных пальцев вода не пролилась на землю. Когда правители совершили омовение и вытерли руки, перед ними установили деревянные ширмы, дабы никто не мог видеть, как они едят.
После того как правители вкусили яств и снова омыли руки, ширмы убрали и все присутствующие смогли приступить к трапезе.
Простых смертных ничто не отгораживало, и все могли видеть жир, стекающий по их подбородкам, и пролитое питье, пятнающее одежду. Правители в это время потягивали из золотых чаш пряный шоколад и любовались представлением.
В тот вечер тотонаки исполнили опасный ритуальный Танец летающих людей.
Пятеро мужчин вскарабкались на врытый в землю столб высотой в восемнадцать — двадцать локтей, на вершине которого находилась маленькая платформа.
В тот вечер тотонаки исполнили опасный ритуальный Танец летающих людей.
Пятеро мужчин вскарабкались на врытый в землю столб высотой в восемнадцать — двадцать локтей, на вершине которого находилась маленькая платформа.
В то время как один из них танцевал на этом помосте, наигрывая на флейте, остальные, закрепив веревки на лодыжках, принялись вращаться вокруг шеста, как если бы они и вправду могли летать. Каждый совершил тринадцать полных оборотов, что в совокупности давало число пятьдесят два.
Номер был опасным, изысканным и символичным. Танцующий флейтист на помосте воплощал в себе образ небесного божества, четверо летающих мужчин представляли четыре направления ветра, а совершенное ими в совокупности число оборотов было равно священному пятидесятидвухлетнему календарному циклу.
С самого нашего прибытия в город я ожидал контакта с теми, кого Звездочет именовал Стражами. Мне было любопытно, кто же обратится ко мне от их имени — гость, сидящий рядом со мной за столом, или, может быть, слуга, ставящий передо мной еду. Эта тайна изводила меня, но я понятия не имел, как хотя бы подступиться к раскрытию.
Покои для ночлега мне выделили в доме одного знатного человека. Дом располагался напротив дворца правителя Тахина, в котором Кецалькоатль устроил свою резиденцию.
После обеда мне было предложено принять участие в чувственных развлечениях, устраиваемых для почетных гостей.
И там, в лунных тенях, я услышал призыв Стражей.
35
Один знатный человек предоставил в своем доме спальные помещения для гостей из Толлана. Стоя посреди трапезной, его сын указал на находившихся в помещении нарядных красоток и пояснил:
— Ауианиме — это незамужние женщины, которые служат спутницами нашим воинам и сановникам.
— В Толлане с этим точно так же, — отозвался я.
Знатный юноша отошел, и тут я в изумлении уставился на украшавшие шеи женщин ожерелья из маленьких черепов.
— Тебя восхищают черепа? — прозвучал у меня за спиной вопрос.
Обернувшись, я увидел женщину в длинном, до пят, просторном черном плаще с отброшенным на спину капюшоном. Все, кроме лица, было скрыто темной тканью. В отличие от других находившихся в комнате женщин, эта не носила никаких украшений, ни серег, ни кольца в носу. Не было у нее на лице и татуировок или какой-нибудь раскраски.
— Все мы благоговеем перед смертью, — продолжила она. — Мы боимся оказаться во власти Владык Смерти, однако превыше прочих чтим удачливых воинов, убивших множество врагов. Даже игра в мяч представляет собой поле смерти.
Манера говорить была совсем не та, что у других женщин в комнате, сосредоточенных на угодливом стремлении понравиться мужчинам.
— Почему ты считаешь, что смерть имеет для нас особую притягательность? — поинтересовался я.
— Награда и наказание. Именно это составляет основу жизни… и смерти. Наш путь заканчивается в раю… или в аду.
— Кто ты? — спросил я.
Словами, одеждой, манерами она ничуть не походила на блудницу, переходящую от одного мужчины к другому. Правда, не было в ней и изысканности, отличавшей знатную женщину, но и на обычную простолюдинку она тоже похожа не была. Скорее, в ней чувствовалось нечто таинственное, может быть, даже волшебное.
Первым делом я подумал, что это жрица, однако служительницы богов проводили всю жизнь в стенах священных храмов, и их нельзя было повстречать там, где предавались пьянству и плотским утехам.
— Я, — без обиняков ответила она, — твоя женщина на эту ночь.
36
— На эту ночь? — переспросил я.
Услышав такое от любой другой женщины в этой комнате, я бы не удивился. Они были здесь, чтобы ублажать мужчин, но вот от нее я такого не ожидал. Она выглядела не блудницей, но женщиной воспитанной, красивой и, как мне показалось, состоятельной.
В другом случае такие слова могли бы лишь польстить мне, но сейчас дело обстояло сложнее. Я все еще испытывал потрясение и оплакивал смерть Цветка Пустыни, а потому предложение незнакомки напомнило мне об утрате. После той ночи мы с Цветком не стали по-настоящему жить вместе, поскольку внебрачное сожительство с женщиной, не являвшейся профессиональной блудницей, запрещалось, а я не чувствовал свое положение настолько прочным, чтобы жениться и заводить детей. Как Хранитель Слова, я практически все время отдавал работе со Щитом и Звездочетом: изучал священные знаки, вел записи, а по ночам помогал Звездочету производить наблюдения. Чем слабее становилось его зрение, тем в большей степени приходилось мне действовать в качестве его глаз.
Кроме того, мы с Цветком боялись жрецов. Они не скрывали своей неприязни к Звездочету, Щиту, ко мне и к работе, которую мы вели, и поначалу я думал, что это верховный жрец подослал ко мне убийцу. Правда, смерть Цветка явно была на совести Теноча, который сам заявил об этом, демонстративно оставив полученный от меня нож на месте преступления, но даже при этом он вполне мог оказаться наймитом жрецов. Их ненависть к Кецалькоатлю и его ближайшим советникам была такова, что они, пожалуй, могли вступить в союз даже со злейшими врагами Толлана, если действия этих врагов служили бы их целям.
Но какой мужчина не желал бы разделить ложе с такой женщиной?
— Или ты не хочешь меня? — мягко спросила она.
— Что ты, конечно хочу, — заверил ее я.
Она придвинулась ко мне, прижалась всем телом и прошептала:
— Тогда пойдем, чтобы я могла тебе показать.
— Показать мне что?
— Нечто, чего тебе не показывала ни одна женщина, — с улыбкой ответила она.
К тому времени, когда мы добрались до отведенной мне спальни, меня уже одолевало страстное желание овладеть ею. Однако одолевали и колебания, думаю вызванные чувством вины. После той первой проведенной с Цветком ночи я вступал в связь с другими женщинами, разумеется блудницами, я не имел по отношению к Цветку Пустыни никаких обязательств, кроме обещания защищать ее, в чем, увы, отнюдь не преуспел. После смерти Цветка женщин у меня не было, и я чувствовал себя скованно, как будто плотская близость стала бы забвением ее памяти. Правда, в отличие от меня самого мой член никаких колебаний не ощущал. Он затвердел так, что даже когти кугуара не оставили бы на нем царапин.
Приметив по вздутию набедренной повязки мою готовность, женщина мягко рассмеялась.
— Что смешного?
— Тебе стоило бы стать воителем-Ягуаром, поскольку ты похотлив, как этот огромный кот. Но давай я научу тебя, как можно провести время с толком, чтобы насладиться на пиру всеми блюдами, а не только сладким.
Я смотрел в темный омут ее глаз, как послушное дитя. Эта женщина не походила на других, бывавших в моей постели, и к такому обращению я не привык.
Хотя она еще оставалась одетой, я вдруг ощутил у своей груди ее напрягшиеся соски. При этом она и не подумала снять свое длинное одеяние, а вместо этого развязала мою набедренную повязку, и та упала на пол.
Женщина взяла мой напрягшийся член в руку так решительно и крепко, что все мое тело пробрала дрожь. Несколько мгновений — и на ее дразнящие пальцы излилось мое семя.
— Ай-йо! — выдохнул я, когда обрел способность говорить. — Где ты научилась ублажать мужчин таким образом?
— У меня был очень хороший учитель, — чарующе улыбаясь, сказала она, — и мне еще многое предстоит для тебя сделать.
Женщина не была ослепительной красавицей, как принцесса Цьянья, но при этом во всех ее движениях, в манере держаться сквозило почти царственное благородство.
— Сначала я вымою тебя.
— Зачем?
— А вот увидишь.
Я последовал с ней на ложе из звериных шкур, приготовленное для меня в качестве постели. Омыв мое тело, она наконец сбросила свой плащ, под которым, как оказалось, ничего больше не было. Ее тело обладало юной упругостью, хотя, судя по манере держаться и говорить, она была старше меня.
Моя первая догадка насчет того, что она жрица, снова ожила в сознании — жрица из храма любви.
— Тебе нравится то, что ты видишь? — спросила она.
— Да.
Женщина стояла надо мной, раздвинув ноги, ее руки медленно скользили вверх и вниз, поглаживая ее нагое тело. Груди были полными и округлыми, розовые соски набухли. При виде возбуждающей женской наготы мой член снова окреп.
Посмотрев вниз, женщина улыбнулась мне. Казалось, она наслаждалась тем, что делала со мной. Ее рука скользнула вниз, к темному треугольнику между ног, и начала играть с черными, курчавыми волосками: раздвинула, показывая мне, нежные складки и принялась поглаживать и растирать круговыми движениями маленькую выпуклость — все быстрее и быстрее. Потом ее движения замедлились, а вскоре и прекратились вовсе. К тому времени мой член уже затвердел как камень.