— Иди ко мне, — проворковала она, — и я покажу тебе, где… растут огненные цветы.
Я провалился в глубокий сон, в котором Ксочикецаль, богиня любви, увлекла меня в свою заполненную цветами и бабочками пещеру, где мы предались любви. А проснулся я, ощутив, что в мою комнату проник посторонний.
Надо мной склонилась обрисовавшаяся на фоне падавшего в окно лунного света темная фигура. Повторив тот же прием, который помог мне против убийцы в Толлане, я откатился в сторону и выхватил кинжал.
— Время пришло, — прозвучал знакомый женский голос.
— Кто ты? — Я уже задавал ей этот вопрос раньше и получил простой ответ — моя женщина на эту ночь.
— Твоя проводница. Стражи желают тебя видеть.
37
Когда мы вышли из дома знатного человека, караульные у переднего входа не обратили на нас ни малейшего внимания, словно мы были невидимы. Возможно, невидимыми нас сделали преподнесенные им щедрые дары.
Моя проводница на вопросы отвечать отказывалась, так что мне оставалось лишь молча и слепо следовать за ней. Я не возражал: в конце концов, до сих пор на всей моей жизни лежал покров тайны. Может быть, пришло время сорвать этот покров и увидеть, что скрывалось под ним. Она вела меня к самому почитаемому месту в городе — Пирамиде ниш.
Подобно Толлану или любому другому городу сего мира, самым высоким сооружением Тахина являлась пирамида, возведенная в середине Церемониального центра. Как и все другие, главная пирамида Тахина имела четыре равновеликих ступенчатых склона и лестницу, что вела к святилищу на самом верху.
Отличие ее от всех прочих виденных мною храмовых пирамид заключалось в покрывавших ее склоны мириадах отверстий, не говоря уже о трехстах шестидесяти пяти нишах, походивших на небольшие открытые коробки. Изнутри ниши были выкрашены в темно-красный цвет, а снаружи были бирюзовыми, что при свете полуденного солнца являло собой ошеломляющий контраст. Однако же сейчас, ночью, в бледном, голубоватом свете бога Луны, казалось, будто пирамида служит обиталищем духов подземного мира.
Я последовал за своей проводницей вверх по крутым ступеням, полагая, что мне предстоит подняться на самую вершину, и удивился, когда на уровне четвертого яруса она сошла с лестницы и подвела меня к потайной двери. Дверь вела в освещенную факелами камеру.
Там меня поджидали трое мужчин в черных плащах с капюшонами. Они сидели за маленьким каменным помостом.
Света факелов не хватало, чтобы дать мне разглядеть лица мужчин, но я сразу ощутил их способность внушать ужас, присущую жрецам, обладающим жертвенными ножами.
Меня пробрало холодом. Я чувствовал себя так, будто вторгнулся в запретное святилище.
— Покажи нам Знак.
Голос жреца был столь же мрачен, как капюшон на его челе.
Я раздвинул полы плаща и показал рубцы. Женщина, назвавшая себя проводницей, посветила факелом.
Один из облаченных в плащи людей охнул.
— Да, это действительно он. Хранитель.
— Хранитель… чего? — сам того не осознавая, задал я этот вопрос вслух.
— Где находится Темный Разлом? — спросил вместо ответа Страж.
— В Обители Волшебника! — выкрикнул я. Преднамеренно. Во мне клокотала ярость, рука непроизвольно нащупала рукоять спрятанного под одеждой кинжала. Мне надоело без конца задавать вопросы, не получая ответов. Мое терпение иссякло. — Зачем я здесь?
— Откуда тебе известно это название? — Вопрос задал мужчина, сидевший посередине. Он же задавал и остальные вопросы.
— Не знаю. Может быть, от матери. Оно само слетает с языка, когда меня об этом спрашивают. А почему это важно?
Я постарался притушить ярость. При мне был кинжал, и я превосходно владел любым оружием. На протяжении трех лет Дымящийся Щит настойчиво учил меня боевым искусствам, объясняя, что с учетом того, сколько врагов имеется у Кецалькоатля, Звездочета и у него, эти умения мне, несомненно, понадобятся.
Я нуждался в ответах на свои вопросы, в том числе и о тайне моего рождения, а находившиеся здесь люди, похоже, могли мне кое с чем помочь.
— Что ты помнишь о своей матери? — осведомился Страж.
Единственное, что я помнил, — это как она заключила меня в объятия, перед тем как положить в корзинку. В этом воспоминании любовь мешалась с горечью утраты, поэтому я старался не давать ему воли.
— Помню лишь нечто теплое и успокаивающее.
Мне вспомнилась еще и ее мягкая грудь, на которой покоится моя голова, нежное тепло под моей щекой, мир и покой, царящие в душе.
Но об этом я промолчал.
— Еще помню, что она пела. Слов не помню, конечно, а вот голос был сладким и нежным. Она баюкала меня на руках и пела. — Мне были памятны и ее дивный запах, и крепкие объятия, дарящие негу и тепло, в которых я так нуждался.
Но это тоже осталось невысказанным.
— Ни лица, ни имени в памяти не сохранилось — только ощущения.
Трое незнакомцев в капюшонах пошептались между собой, после чего говоривший вновь обратился ко мне:
— Нам сообщили, что у тебя удивительная память на все, относящееся к небесам, что ты помнишь, где находится каждый из звездных богов при смене сезона, даже не наблюдая за ними. Кто тебя этому научил? Ацтекский шаман, который тебя растил?
Этим вопросом сам я никогда не задавался.
— Нет, ничему такому меня не учили. Похоже, это знание всегда было там, в моей голове. Чем-то похоже на знание о матушке: это ощущение, которое трудно определить. Оно просто приходит ко мне.
— Как и любой, созерцающий звезды, ты знаешь, что Темный Разлом представляет собой преддверие дороги в Шибальба, Потусторонний мир. А известно тебе, что Темный Разлом имеет и другое значение?
— Нет. Только то, что он находится в Обители Волшебника.
— А ты знаешь, что такое Обитель Волшебника?
Это не один из небесных Домов, — покачал головой я. — Во всяком случае, не один из тех, о которых я знаю. — И снова раздражение вскипело в моей груди, встав комом в горле. — Я что, обречен отвечать на ваши вопросы, не получая никаких ответов на собственные? Если вы Стражи, то что сторожите? И зачем меня привели сюда?
Трое Стражей снова пошептались друг с другом, после чего опять заговорил сидевший в центре:
— Ты знаком с небесной историей, но ведома ли тебе земная?
— Что вы имеете в виду?
Страж ответил не сразу. А когда заговорил, в голосе его слышалась печаль.
— Надвигается тьма. Наш мир, мир майя, пришел к концу, и на смену ему появятся другие. Давным-давно, больше поколений назад, чем возможно удержать в памяти, мы представляли собой великую цивилизацию, собравшую воедино все познания эпохи. Наша цивилизация процветала, просвещение ширилось, достигая даже самых мрачных уголков сего мира. Но конец нашего мира не простой каприз богов — так было предопределено. Я знаю, Койотль, ты понимаешь, что личная судьба каждого определяется временем его рождения. Но знаешь ли ты, что участь цивилизаций и мира как такового тоже зависит от времени сотворения? Что силы разрушения, приходя в движение уже в момент творения, дожидаются лишь времени для исполнения предначертанного?
Я понимал, о чем он говорит. Четыре мира сменили друг друга, предваряя возникновение ныне существующего.
Все они, по очереди, были уничтожены. Один погубило исчезновение солнца, другой — яростные шторма, третий — сошедший с небес огонь, а четвертый — потоп. Но я никогда не слышал ни о державах, ни тем более о мирах с предопределенной заранее судьбой, о том, что семена разрушения бывают посеяны заранее и прорастают в грядущем в назначенное время.
— Все это записано, — сказал Страж, — и не может быть изменено. Участь правителей и рабов, держав и миров — все прописано в Книге Судеб.
— Стражами чего вы являетесь? — снова спросил я.
— Сокровищ. Но не тех, какие стяжают правители и люди.
— А что это за сокровища?
— Древние знания. Бремя, слишком тяжкое для трех стариков.
— Не понимаю.
— Поймешь, сын мой, поймешь. Придет время, и ты постигнешь даже больше, чем мы, кого именуют Стражами.
— Когда я обрету это знание?
— Когда придешь в Обитель Волшебника.
— А когда…
— Когда придет время, твой проводник найдет тебя.
— А когда оно придет, это время? — стоял я на своем.
— Время было определено в день твоего рождения.
— Но какое отношение я могу иметь к Обители Волшебника?
— А тебе не говорили?
— Чего?
— Что ты станешь Хранителем.
— Чего Хранителем-то?
Страж издал звук. Скорее всего, то был сдавленный, хриплый смешок, но прозвучал он как сухой треск.
— Бьющегося сердца сего мира.
Я понимал: больше я ничего не услышу, пока они сами не решат, что готовы дать мне ответы. Но один вопрос жег мое сознание, не давая покоя, сколько я мог себя помнить. Загадка, порой повергавшая меня в отчаяние из-за своей неразрешимости.
— Кто моя мать?
И снова повторился сухой смешок. Правда, на сей раз мне послышалась в нем опаска, чуть ли не страх. Но ответ последовал незамедлительно:
— Твоей матерью была Икслум.
На сей раз дыхание перехватило у меня.
Икслум. Прозревающая.
Я знал ее не как женщину, а как ту, о ком порой повествовали у костров сказители. То была легендарная, возможно даже мистическая, фигура, ведающая пути звезд волшебница, а может быть, даже смертная богиня.
Снова раздался хриплый смешок, а потом вопрос, ошеломивший меня, потому что я никогда не решался задать его себе сам:
— Может быть, ты также хотел узнать… кто твой отец?
38
На следующее утро, на рассвете, мне было велено предстать перед правителем.
Я быстро стряхнул остатки сна, чтобы явиться бодрым, и, торопливо одевшись, поспешил во дворец, служивший правителю временной резиденцией.
Небо было ясным. Влажный воздух уже прогрелся, хотя в нем еще чувствовалась прохлада после прогремевшей час назад грозы.
В этот день на утреннем небосводе был виден звездный бог Кецалькоатль[24], хотя я знал, что лишь немногие люди могли бы это отметить. Звездный бог — ярчайший объект ночного неба, а порой, в определенные дни года, он отчетливо виден и днем. Однако большинству людей невдомек, что иногда он появляется на небосводе днем, свет от него исходит очень слабый, так что увидеть его можно, лишь зная, куда смотреть… и обладая исключительным зрением. И знание, и зрение у меня были.
Я был допущен во внутренние покои и впервые оказался с правителем наедине. Это вызвало у меня растерянность, а когда я попытался пасть ниц, правитель жестом повелел мне оставаться на ногах.
— Я намерен принять участие в игре в мяч здесь, в Тахине, — заявил он.
Ничего необычного в этом заявлении я не нашел. Тлачтли считалось священнодействием, участие в котором не порицалось даже для знати и членов правящих домов. Правда, не все они выходили на площадку сами. Некоторые выставляли за себя рабов, становившихся знаменитыми игроками. И всякой игре сопутствовали безумные ставки.
— Принц Тицок, наследник трона Теотиуакана, желает укрепить союз с Толланом, вступив в брак с моей сестрой. Моя знать поддерживает этот союз. А я против него. Теотиуакану доверять нельзя. Они с алчной завистью взирают на наше изобилие и негодуют из-за того, что вынуждены платить нам дань.
Правитель мерил комнату шагами, разговаривая больше с самим собой, но потом устремил взгляд на меня:
— У меня есть сильное подозрение, что принц Тицок надеется через брак с сестрой стать моим наследником. А когда это случится, постарается ускорить мой уход из сего бренного мира. Итак, я вызвал Тицока сыграть со мной в тлачтли. Если он победит, то получит в награду мою сестру Цьянью, но, если проиграет, свадьба не состоится. А он сам умрет.
Заявление правителя ошеломило меня. Неужто это возможно — решать судьбу державы на игровой площадке?
Кецалькоатль смотрел мимо меня, явно не ожидая ответа, да и сам я был слишком потрясен, чтобы как-то высказываться по поводу услышанного. Я лишь чувствовал, что он напряженно размышляет о чем-то своем, возможно, даже пытается разобраться в одолевающих его противоречивых мыслях.
— Все будет передано в руки богов. Пусть они решают, быть ли этому браку, — заявил правитель. — Однако двое ближайших моих советников склонны полагаться на твои способности. Мне известно, что ты помогаешь Звездочету в важнейшей работе, тайной работе, о которой мы не станем говорить вслух. Поэтому я тоже доверяю тебе.
Я знал, что правители иногда решали вопрос о спорных владениях с помощью игры, приписывая ей вещее, пророческое значение, однако сейчас в зависимость от исхода состязания было поставлено большее — будущее Толлана и его собственная жизнь. Но возможно, героическая склонность к риску была семейной чертой. Я знал, что отец Кецалькоатля в молодости вызвал на игру вождя, с которым соперничал за власть. Победитель должен был получить трон — и он его получил.
Слышал я и о том, что правитель Шочикалько поставил на кон все, что имел, — и проиграл.
И вот сейчас правитель призвал меня к себе, но для чего? Воздействовать на то, что происходит на игровом поле?
— Это будет Игра черепа.
Ай-йо! Игрой черепа называлась решающая игра, венчавшая ежегодные состязания в Тахине. В ней участвовали две команды, одержавшие наибольшее число побед, а мячом служил настоящий человеческий череп, наполненный изнутри и покрытый снаружи резиной. Причем череп этот принадлежал капитану команды, проигравшей в прошлой, такой же, игре, — поражение стоило ему головы.
Владыки Смерти могли проявить себя в игре двояко: голову проигравшего мог отсечь победитель или… он мог лишиться жизни прямо в ходе игры. Мяч, изготовленный из черепа, был гораздо тяжелее и прочнее обычного, так что иногда его попадание убивало игрока на месте.
У меня не было слов. Правитель рисковал своими владениями и жизнью, чтобы избежать брака, которого желала его знать, и который казался политически оправданным шагом, поскольку позволял сблизить две самые могущественные державы сего мира.
Проигрыш был бы воспринят всеми как знак немилости богов по отношению к Кецалькоатлю, и это в то время, когда засуха, неурожаи и нехватка провизии и без того подрывали его положение. Поражение запросто могло подтолкнуть тольтекскую знать к мятежу или подвигнуть кого-нибудь из соседних правителей на вторжение. Но с другой стороны, команда Теотиуакана уже побеждала Толлан. Значит, победив в игре, наш правитель показал бы, что вернул себе и городу благоволение небес.
— Когда состоится игра? — спросил я.
— Сегодня. Я потребовал, чтобы она состоялась безотлагательно, дабы не дать Тицоку времени передумать и отказаться от моего вызова. — И тут правитель объяснил, для чего призвал меня к себе: — Мне необходимо знать, как смотрят на эту игру боги. Настолько ли велико их нерасположение ко мне, чтобы они даровали победу Тицоку? Скажи, что ты видел на небе прошедшей ночью?
У меня перехватило дыхание. Сердце замерло.
Как раз прошедшей ночью я не наблюдал за звездами.
Признаться ему, что вместо этого я сначала занимался любовью, а потом беседовал с тремя старцами о своем предназначении, означало обречь себя на мучительную смерть под пытками — для начала с меня бы заживо содрали кожу.
— Неужели все так плохо? Вид у тебя невеселый. Они так меня ненавидят? Там появился Вторгшийся бог?
— Н-нет, — с запинкой пробормотал я. — Вторгшийся бог не появлялся.
Вторгшимся именовали бога, появлявшегося неизвестно откуда, или устремлявшегося к земле с огненным следом, или пересекавшего небо со светящимся хвостом.[25]
— Правитель, на небе не было важных знаков…
— Ты подвел меня? Ты…
— Нет, правитель, я не подвел тебя.
Перебивать правителя было запрещено. Это каралось смертью, и я почувствовал, что земля разверзлась у меня под ногами. Я уже видел, как меня волокут вверх по храмовой лестнице, чтобы вырвать из груди сердце.
Но в этот страшный миг меня осенило. Знак был явлен!
— Боги явили свою волю, — сказал я правителю. Точнее, из-за того, что я был в панике, слова сами сорвались с моих уст.
— И каковы их намерения? Говори, — потребовал правитель.
— Позволь мне лучше показать, — промолвил я и подвел его к окну. — Вот, ты сам можешь увидеть. Вон там, — показал рукой я.
— Увидеть что? Я вижу небо, на нем бог Солнца. Других богов на виду нет.
Я снова указал направление.
— Он там, звездный бог Кецалькоатль, бог, чье имя ты носишь. Он виден не всякому. Но я его вижу.
— Да. Я слышал, что некоторые способны увидеть его при дневном свете. Его появление сегодня что-то значит?
— Да.
— Тогда растолкуй мне, что это за знамение?
— Звездный бог счел нужным взойти в тот самый момент, когда ты бросил вызов принцу. Это явный знак того, что бог относится к твоему замыслу благосклонно.
Я увидел на лице правителя облегчение. И сам едва подавил порыв испустить глубокий, облегченный вздох.
— Восхождение Кецалькоатля может быть знаком войны, но сейчас это знак к началу игры жизни и смерти.
— Хорошо… Это хорошо, — подняв глаза к небу, кивнул он.
Я не лгал правителю. Боги действительно одобряли его намерение провести состязание с иноземным вождем. Иного объяснения тому, что звездный бог позволил мне увидеть себя именно в это утро, быть не могло.
39
Великолепие шествия через Церемониальный центр Тахина на площадку для игры в мяч поражало воображение.
Кецалькоатля и принца Тицока несли к игровому полю в паланкинах, а за ними следовали знатные мужи и воины. Оба правителя были одеты так, как могли бы облачиться для игры в мяч боги: роскошь украшавших их перьев, серебра, золота и драгоценных камней не поддавалась описанию.