Так что критика христианства за то, что христиане убеждены в истинности своей веры, выходит однобокой. «Светские гуманисты» (атеисты) разве откажутся от того, чтобы свое мировоззрение, которое они считают «научным») ставить выше «религиозных предрассудков»?
А иудейские проповедники разве перестали считать, что иудаизм выше религий других народов?[62]
Я-то, по правде сказать, против такого «всеобщего разоружения». Мне кажется, что человечнее было бы разрешить людям воспевать и превозносить предмет своей любви, равно как и допустить свободные дискуссии и критику мнений (в т. ч. религиозных мнений) других людей. Но если уж решили идти путем запретов на «проповедь превосходства» — то отчего же об этих запретах вспоминают, лишь когда надо сделать выговор христианам?
Радикальные же требования перемен, которые «богословы-после-Освенцима» обращают к христианам, означают, что по их критериям даже о. Александр Мень оказывается махровым антисемитом… В итоге, как ни странно, достигается обратный эффект: если критерий антисемитизма — вера в Иисуса как в Христа, то антисемитизм становится и интеллектуально, и нравственно вполне респектабельным и извинительным убеждением.
Но если таков должен быть итог «борьбы с антисемитизмом», то должен ли христианин и просто думающий человек всегда охотно в ней участвовать, заведомо соглашаясь и с выбором мишени, и с ярлыками, и с методами полемики?[63]
ЗАБЫТЫЙ ПОГРОМ
При поисках причин болезни полезно отстранять фантомные, иллюзорные причины.
Например, нельзя объяснять антисемитизм ксенофобией, якобы присущей русским. Русская культура открыта к влиянию со стороны самых разных сограждан, соседей и не-соседей. Уж на что непросты были татарско-русские отношения, но есть ли сегодня татарофобия? Никогда непохожесть сама по себе не воспринималась в русской традиции как повод к ненависти.
Глупо объяснять антисемитизм и тем, что большие, мол, всегда злятся на маленьких (по переписи 2003 г. в России живет 230 тысяч евреев)[64]. Мол, «любая пришлая этническая группа подвергается преследованиям и притеснениям со стороны коренного населения. В Оттоманской империи за тридцать лет до Гитлера турки осуществили „окончательное решение“ армянского вопроса, когда за несколько дней по всей Турции были уничтожены все армяне»[65]. Я что-то не помню, чтобы египтяне или сирийцы устраивали погромы грекам — несомненно, пришлой этнической группе на Ближнем Востоке. А назвать армян на территории Турции «пришлыми» значит перевернуть все вверх ногами: пришлые в малой Азии как раз турки. Армяне же в Закавказье жили за многие столетия до появления турок в кругозоре западного мира…
Неумно также видеть причину антисемитизма в «интеллектуальном превосходстве евреев». Русские, например, считают немцев или англичан умнее себя — но из этого не рождается никакого антигерманизма.
И не в Евангелии находят православные христиане повод для «нетолерантных» эмоций. Проживя уже большую часть своей жизни в Церкви, я имею право засвидетельствовать: не христианское богословие порождает отчужденность от евреев. В Церкви (за исключением горстки маргиналов) нет религиозно мотивированного антисемитизма.
Но есть другое: есть горькая память о том, что в погроме русской православной жизни, растянувшемся на большую часть ХХ века, чрезвычайно активное участие приняли евреи.
Вот первые голоса. Это голоса очевидцев революции. Голоса членов Поместного Собора Российской Православной Церкви 1917–1918 годов.
В феврале 1918 года в Москве был арестован епископ камчатский Нестор. Поместный собор отправил делегацию к новой советской власти для выяснения причин ареста члена Собора. Одного из первых в истории путешественников из России православной в Россию советскую, кажется, более всего поразило неожиданное для него измерение революции: оказалось, что это не только социальный, но и национальный переворот. «Вскоре явился молодой человек, одетый в военную форму, по виду интеллигент, по типу еврей, и стал обходить просителей… Кого мы видели в штабе Красной Армии, по видимому, были не русские люди. Человек в кожаной куртке разговаривал с другими на языке, которого я не знаю, но который, судя по языку, был латышский. Те, которые приходили, вели разговор не на русском языке… В помещении штаба военного округа лица производили также впечатление людей не русских. По крайней мере первый из них был брюнет с крючковатым носом и оттопыренными ушами. Он сначала внимательно рассмотрел наш документ, причем старался показать, что он — власть имеющий. Потом явился молодой человек, который тоже производил впечатление нерусского. Когда мы уходили из штаба, то также видели людей нерусских»[66].
Апрель 1918 года. Выступает председатель комиссии Собора о гонения прот П. Лахостский:
«Кто гонители? Вопрос важен и не так прост, как это может показаться с первого взгляда.
Большевики гонят Церковь — так принято теперь говорить. Но в этом заявлении очень мало ясности. Факты дают нам ее гораздо больше, чем теоретические рассуждения. Из рассмотрения фактов оказывается, что около большевиков и под их руководством сплотились и объединились и давнишние враги Церкви, которые давно хотели обрушиться на нее. Факты свидетельствуют, что нападения на церковное достояние и на лиц, служащих Церкви, особенно священнослужителей, производятся солдатами, красногвардейцами, матросами и, к сожалению, крестьянами — жителями окружающих монастыри и монастырские угодья селений, и русскими татарами, и даже был случай реквизиции единоверческого храма раскольничьим белокриницким лже-протоиереем Гавриилом. Все эти расхитители Божьего достояния, эти истязатели и убийцы священнослужителей действуют если не от имени власти в каждом данном случае, то под несомненным ее покровительством и укрывательством, с вполне верным расчетом на полную безнаказанность, какое бы гнусное преступление они ни совершили.
Но вот, здесь-то и встает грозный и страшно трудный вопрос: а народ-то наш православный, верующий, богоносец, как этот народ очутился во многих местах среди самых ярых гонителей? Верим ли мы, имеем ли право и теперь, после того, что произошло и происходит, верить и утверждать, что православный народ наш верит в Бога?
Да, мы верим в народ и имеем право так утверждать. Народ наш во многих местах, начиная с Петроградской Александро-Невской Лавры, отстоял и отстаивает свои святыни, притом отстаивает против разбойников, вооруженных с ног до головы, отстаивает без всякого оружия, с голыми руками, принося из своей среды кровавые жертвы и выражая готовность и впредь приносить их.
Значит, народ является по местам грабителем потому, что он действует не сам по себе. Он действует в насильно напяленной на него духовной маске, которую нужно помочь ему с себя сорвать и бросить с отвращением в сторону. Нужно всеми силами и способами разоблачать эту постыдную, скрывающую подлинный народный лик маску. Кем же напялена эта маска на наш народ? Ответ требует величайшей мудрости и осторожности. Здесь, боюсь, наши взгляды разойдутся. В столицах, да и в других городах уже ходил по рукам подлинный список (даже печатный) наших высших правителей, из коего видно было, что громадное большинство их — евреи. По официальным донесениям с мест видно, что в некоторых местах комиссары по духовным делам — евреи, а среди их помощников и сотрудников вы почти везде непременно усмотрите евреев. Правда не должна бояться света, ее не нужно скрывать. У нас принято стыдиться произносить ее, а мы должны бы стыдиться скрывать ее. Произнести нужно без злобы, но с любовью и скорбью о своем бедном народе, который сбит с толку руководителями гонений на Церковь. Ее нужно произнести и для предотвращения кровопролития самого страшного, но неизбежного тогда, когда народ сам станет защищать свои святыни, что по местам уже начинается… Замечательно при этом, что нет известий о гонениях на другие религии и исповедания, кроме правславной; ни еврейские раввины, ни татарские муфтии не преследуются… Я здесь свидетельствую, что ни у меня, ни у кого из других членов Собора, единомысленных со мною, не было и мысли о каком-нибудь гонении на евреев. Беда в том, что мы боимся сказать народу правду. А правда в том, что если мы ищем пружин гонений, то мы должны признать, что много важных пружин находится в руках евреев. Я имею об этом самые верные сведения и убежден в этом. Здесь говорят: „Ну, а что, если начнут расправу с евреями на местах?“ Но ведь мы призываем к миру, к любви. Собор не имеет в виду призывать к гонениям[67]…
С. П. Руднев. Скорбная повесть выслушана. Откуда пошли гонения? Здесь, наконец, откровенно сказали, что они навеяны извне… Сказано слово, я повторю его. Власть сейчас в руках или фанатиков, порвавших связь с Россией, или евреев. Самая ужасная вещь — это анонимы в русской прессе. А засим стали с самого марта переменять имена… Я ношу имя Ивана и не стану переделывать на Абрама, а они стали переменять свои имена на русские, и русский народ думает, что он во власти русских правителей. Каменев, новый посол в Вене, — Розенфельд, Зиновьев…
С. П. Руднев. Скорбная повесть выслушана. Откуда пошли гонения? Здесь, наконец, откровенно сказали, что они навеяны извне… Сказано слово, я повторю его. Власть сейчас в руках или фанатиков, порвавших связь с Россией, или евреев. Самая ужасная вещь — это анонимы в русской прессе. А засим стали с самого марта переменять имена… Я ношу имя Ивана и не стану переделывать на Абрама, а они стали переменять свои имена на русские, и русский народ думает, что он во власти русских правителей. Каменев, новый посол в Вене, — Розенфельд, Зиновьев…
Председательствующий (митр Арсений Стадницкий): Это всем известно [68].
Отец Сергий Булгаков видел то же самое (а потому в скором будущем и он не избежит карающего меча новой цензуры): «Чувство исторической правды заставляет признать, что количественно доля этого участия (еврейства в Российской революции — А.К.) в личном составе правящего меньшинства ужасающа. Россия сделалась жертвой „комиссаров“, которые проникли во все поры и щупальцами своими охватили все отрасли жизни… Еврейская доля участия в русском большевизме — увы — непомерно и несоразмерно велика… Еврейство в своём низшем вырождении, хищничестве, властолюбии, самомнении и всяческом самоутверждении совершило… значительнейшее в своих последствиях насилие над Россией и особенно над св. Русью, которое было попыткой её духовного и физического удушения. По своему объективному смыслу это была попытка духовного убийства России…»[69].
И как совестный человек мог бы реагировать на такие свидетельства?
Вот реакция Марка Маркиша (ныне иеромонаха Макария): «Я вдруг вспомнил молчаливую пожилую женщину у нас в церкви, которой я дeйствительно был неприятен своей национальностью. Знал я и причину: в восемнадцатом году у нее на глазах еврей-чекист из револьвера убил ее отца, православного священника. Ей тогда было дeсять лeт, как моему сыну (на которого ее неприязнь никогда не распространялась). Что же, неужели я настолько самовлюблен и туп, что стану требовать исправления ее „антисемитизма“? Может быть тогда устроим фестиваль немецкой патриотической пeсни в домe для престарeлых узников Освенцима? Я подаю на поминовение ее имени за каждой проскомидией и благодарю Бога за горькую память об истории моего народа»[70].
Значит — может быть у еврея нормальная, совестная реакция на эту нашу болевую память! Но отчего же другие еврейские публицисты (в том числе и считающие себя христианами) лишь обвиняют тех, кто деразет помнить?!
Я все же дерзну продолжить цитирование «неприличных» мемуаров.
Жаботинский (один из лидеров российского сионизма) после революции 1905 года: «Я вспоминаю потемкинские дни в одесском порту. Толпа была в состоянии неопределенного подъема, когда из нее можно сделать все, что угодно: и мятеж, и погром. Речистый молодец, с хорошим открытым лицом и широкими плечами мог бы ее повести за собою штурмом на город и повесить Дмитрия Нейдгардта на фонаре. И ораторов действительно слушали с захватывающим вниманием. Но речистый добрый молодец не появлялся, а выходили больше „знакомые все лица“ — с большими круглыми глазами, с большими ушами и нечистым р. И в толпе всякий раз, со второго слова оратора, слышалось замечание: „А он жид?“ — Именно замечание, а не возглас, не окрик; в этом не чуялось никакой злобы — это просто, так сказать, принималось к сведению. Но ясно в то же время ощущалось, что подъем толпы гаснет. Ибо в такие минуты, как та, нужно, чтобы „толпа“ и ее „герой“ звучали в унисон, чтобы от голоса, от говора, от лица, от повадки веяло в нее родным — деревней, степью, Русью. Нужно тогда, чтобы ничто, ни одна нотка, ни один жест не покоробили, не оттолкнули стихийного чутья толпы. Выходили евреи и говорили о чем-то, и толпа слушала их без злобы, но без увлечения; чувствовалось, что с появлением первого оратора-еврея у этих русаков и хохлов мгновенно создалась мысль: жиды пошли — ну, значит, все это, видимо, их только, жидов и касается. Создалось впечатление чужого, а не своего дела, раз о нем главным образом радеют чужие. И больше ничего. Да и этого было довольно: расплылось и упало настроение, толпа стала разбредаться, и беспомощные агитаторы ушли в город, оставив порт и босячество на произвол судьбы»[71].
Жаботинский описывает мягкую реакцию «русаков и хохлов» на революционный энтузиазм «жидов». А ведь она бывала, увы, и более жесткой.
Слишком много оскорблений своему национальному и религиозному чувству услышали православные из уст местечковых митинговщиков. Например, 18 октября 1905 г., накануне киевского погрома, в Киеве вполне обычны были сцены типа: «Манифестанты ворвались в Николаевский парк и здесь сорвали инициалы и надписи с памятника императора Николая I. При этом евреи, набросив на памятник аркан, старались стащить статую Императора с пьедестала. Некоторые же из толпы влезли на памятник и пытались укрепить в руке статуи красное знамя. Всех, проходивших мимо, манифестанты заставляли снимать шапки перед красными флагами. Был случай, когда на одной из улиц они, набросившись на проезжавшего священника, сбили с него шапку палками. На другой улице евреи, украшенные красными бантами, стали оскорблять четырех проходивших мимо толпы солдат, они на них плевали и вызывали этим негодование случайных свидетелей такого возмутительного поругания войска»[72]. Замечу, что сенатор приехал не для наказания революционеров, а для наказания лиц, виновных в ответных погромах. В его предложениях, завершающих его отчет, нет ни слова о мерах против евреев. Он предлагает только наказания в адрес руководителей полиции Киева за то, что они «не руководили действиями полиции по прекращению разгрома квартир и магазинов и расхищения имущества и не обращались к надлежащему содействию войск».
В этом свидетельстве стоит заметить, что не наличие в Киеве синагог и не тот факт, что часть киевлян не почитала Христа, послужили поводом к погрому. Поругание религиозных и национальных святынь, допускаемое сначала в прессе, а затем и в уличных выходках, привело к взрыву.
Глава Высшего Монархического Совета Н. Е. Марков уже в эмиграции провел анализ национального состава предреволюционного руководства ведущих петербургских газет («Речь», «Биржевые новости», «День», «Копейка», «Сатирикон») и издательств и пришел к выводу, что абсолютное большинство из них находилось в собственности либо финансово контролировались иудеями. Именно эти издания «хлестко, бойко и забористо чехвостили министров, губернаторов, полицию, генералов, великих Князей» — не в пример «бедным, скучным и серым» правым изданиям[73]. Неслучайна и шутка, именовавшая «чертой оседлости» ложу, отведенную в Думе для журналистов.
Ну, а по ходу революции «евреи были всецело на стороне большевиков, и большинство руководителей большевиков — евреи», — докладывал начальнику Операционного отделения германского Восточного фронта в марте 1918 года известный немецкий публицист Колин Росс[74].
Был ли протест еврейских революционеров только социальным, или же в нем были и национальные нотки и мотивы?
Послушаем Эдуарда Багрицкого («Февраль»):
«…Это — о палачах Революции. А что — жертвы? Во множестве расстреливаемые, и топимые целыми баржами, заложники и пленные: офицеры — были русские, дворяне — большей частью русские, священники — русские, земцы — русские, и пойманные в лесах крестьяне, не идущие в Красную армию, — русские. И та высоко духовная, анти-антисемитская русская интеллигенция — теперь и она нашла свои подвалы и смертную судьбу. И если бы можно было сейчас восставить, начиная с сентября 1918, именные списки расстрелянных и утопленных в первые годы советской власти и свести их в статистические таблицы — мы были бы поражены, насколько в этих таблицах Революция не проявила бы своего интернационального характера — но антиславянский. (Как, впрочем, и грезили Маркс с Энгельсом.) Вот это-то и вдавило жестокую печать в лик революции — в то, что больше всего и определяет революцию: кого она уничтожала»[75].
Вспомним также впечатление от «либерально-еврейской прессы» предреволюционных лет, сложившееся у яростного защитника евреев Василия Розанова: «Они будут нашептывать нашим детям, еще гимназистам и гимназисткам, что мать их — воровка и потаскушка, что теперь, когда они по малолетству не в силах ей всадить нож, то по крайней мере должны понатыкать булавок в ее постель, в ее стулья и диваны; набить гвоздиков везде на полу… и пусть мамаша ходит и кровянится, ляжет и кровянится, сядет и кровянится. Эти гвоздочки они будут рассыпать по газеткам. Евреи сейчас им дадут „литературный заработок“, будут платить полным рублем за всякую клевету на родину и за всякую злобу против родины… „Революция“ есть „погром России“, а эмигранты — „погромщики“ всего русского, русского воспитания, русской семьи, русских деревень, русских сел и городов…»[76]. «Как задавили эти негодяи Страхова, Данилевского, Рачинского… задавили все скромное и тихое на Руси, все вдумчивое на Руси. Было как в Египте — „пришествие гиксосов“. Черт их знает, откуда-то „гиксосы“ взялись, „народ пастырей“, пастухи. Историки не знают, откуда и кто такие. Они пришли и разрушили вполне уже сложившуюся египетскую цивилизацию, существовавшую в дельте Нила две тысячи лет; разрушили дотла, с религией, сословиями, благоустройством, законами, фараонами. Потом, через полтора века их прогнали. И начала из разорения она восстановляться; с трудом, медленно, но восстановилась. „60-е годы у нас“ — такое нашествие номадов. „Откуда-то взялись и все разрушили“. В сущности, разрушили веру, церковь, государство (в идеях), мораль, семью, сословия»[77]. «Было крепостное право. Вынесли его. Было татарское иго. И его вынесли. „Пришел еврей“. И его будем выносить. Что делать? что делать? что делать?»[78]. «Так к полному удовольствию нашей современной печати совершится последний фазис христианства и заключатся судьбы всемирной истории. Настанет „хилиазм“, „1000 лет“ блаженства, когда будут писаться только либеральные статьи, произноситься только либеральные речи, и гидра „национализма“ будет раздавлена… Скучновато. Ах, канальственно скучновато везде…»[79].