Двухметровый верзила в кольчуге, прихваченной из городского музея, надетой под длинный плащ, рубил боевой секирой бревна. Почему его звали Добрыней, можно было догадаться, характер неутомимого и абсолютно спокойного, как подорванный танк, богатыря пришелся по вкусу Трешу. А исполнительность и надежность ходячей глыбы внушали доверие не только на переходах, но и ночью, на привалах, когда только твердая рука и острый глаз гиганта, не спящего на посту, позволяли безмятежно спать остальным.
Дед Игнат, бывший священнослужитель одного из монастырей на Псковщине, воткнул в песок замаскированный под крест меч и, держа Библию, что-то шептал. Каким воином он слыл в отряде, сталкеру было невдомек, но поверив в то, что бесполезного бойца Холод бы не держал, Треш сам себе кивнул, решив, что святоша – человек непростой. Игнат мог и повеселить на привале, и приструнить зарвавшегося. Его монотонный тихий шепот что на привалах, что в пути говорил скорее о спокойствии и уверенности, чем о боязни. Фифа сказала, что дед виртуозно владеет мечом, всегда рассудителен, трезв и выделяется завидным умом.
Изучив виртуально всех бойцов отряда и убедившись по крайней мере в их адекватности и боевом настрое, Треш принял участие в сооружении плотов.
Вскоре хлипкая речная флотилия взяла курс на юго-восток, увлекая людей в долгое путешествие навстречу судьбе…
Первую ночевку решили устроить на берегу, на дивном песчаном плесе, растянувшемся на полкилометра между Рекой и лесом. На той стороне тянулись бесконечные степи, пораженные засухой и радиационными ветрами Судного дня, а здесь, на правом берегу место для бивака подобралось просто удачное и замечательное во всех смыслах. Изучив окрестности, Хук дал согласие на стоянку, Холод распорядился насчет охраны, принятия пищи и заготовки дров для ночного костра, а Треш вынул «изоплит» и долго смотрел на мешочек с драгоценным диковинным содержимым, способным творить чудеса.
Отряд после утреннего разгрома ренегатов, ходьбы вдоль Реки и сплава по ней порядком устал, люди разложили оружие на берегу, собрались зажечь костер. Под бормотание деда Игната все стали готовиться ко сну, но стоявший в дозоре Дюран заметил одинокого конного путника и дал сигнал товарищам.
Всадник, выскочивший из кустов на плоский песчаный берег, резко осадил взмыленного коня, развернул было его обратно, но часовой с карабином наперевес, выросший перед глазами, остановил незнакомца и приказал спешиться.
– Стоп, машина! Приехали, – строго сказал часовой, направляя ствол карабина на конника. – Кто такой, откуда, куда?
– Ты… кто? – вопросом на вопрос ответил незнакомец, сползая с седла и тяжело дыша, будто не он скакал на коне, а тот на нем.
– Я ща дырку во лбу тебе сбацаю и сам загляну в нее! – съязвил Дюран, бросая мимолетные взгляды на кусты. Мало ли кто там мог красться еще.
– Лакмус. Гонец с Котласа. Северные земли.
– Не хило себе ты забрался, Лакмус! Один, что ли?
– Один… совсем один уже, – вздохнул путник и закашлялся. Вид его говорил о сильной усталости и нездоровье.
Дюран сморщился, увидев, как Лакмус, сплюнув кровавую слюну, тяжело дышит и кряхтит, свистнул еще раз, подзывая товарищей.
– Вы кто? Надеюсь, не ренегаты и не…
– Нет. Незачем тебе знать, кто мы и что мы! Так… вольные.
Подоспел Холод, вник в дело, отпустил часового нести вахту дальше, а сам, в коротком разговоре выяснив намерения всадника, проводил того до костра. Рука Дена все время лежала на рукояти пистолета. Дикие времена, дикие нравы.
Тот боязливо, под пристальным взором вооруженного Холода, приблизился к биваку и, рассмотрев и поприветствовав отряд, назвался и попросил разрешения передохнуть часок у костра. Фифа накормила его щавелевым супом и вяленой рыбой, недоумевая по поводу его болезненного состояния и боязни, а он вкратце поведал историю своих скитаний:
– Я гонец-разведчик… из Котласа, что в Северных землях. Это бывший транспортный узел, а ныне один из полуразрушенных поселений Оставшихся в живых. Город… за окраиной Пади, окруженный эберманами – полуголыми татуированными дикими варварами в звериных шкурах, плохо вооруженными, но многочисленными, свирепыми… ужасными и злыми… Эберманы поедают сердца еще живых людей, веря в переселение душ и воссоединение с матерью-природой. А еще… они наполовину мутанты и легко преодолевают аномалии, уживаясь со зверями и взбунтовавшейся природой…
Сидевшие вокруг костра переглянулись, Хук улыбнулся, Треш вздернул брови, Холод перебил гостя:
– Лакмус, э-э… мы тут как бы тоже не в шашки играем и не с луны свалились. Немного знаем про эберманов и прочее говно Пади, по мере возможностей истребляем их, боремся со всяким злом. Так что давай без пафоса и полемики, мои люди устали и хотят отдохнуть. Давай короче – что у тебя за проблема и куда путь держишь.
– Я понял… Извините. Эберманы… гм… Перебив «крышу» поселенцев, они хотят захватить Котлас, но остатки мужского населения еще пока пытаются сдержать их. Поселенцы срочно нуждаются в помощи. Все разведчики, направленные в Падь за подкреплением и волонтерами, погибли или пропали в Чащобе, а я один вырвался из этих страшных дебрей, простирающихся на сотни километров к северу от Рая.
– Ты сказал «Рая»? – Треш привстал, услышав знакомое название далекого, неведомого места Пади. Сказки, о которой мечтали все до единого люди постапокалипсиса и члены отряда в том числе.
– Да, Рая! – Путник расправил плечи, широко открыл глаза и поднял голову, вглядываясь в темнеющее небо. – Страна, в которой живут и радуются жизни, наслаждаются каждым мигом, где не знают голода, болезней и смерти. Где процветают добро и любовь. Где…
Анжела не удержалась и прыснула в ладонь, слушая сладкие речи незнакомца, но, заметив укоризненный взгляд Холода, поперхнулась и притихла.
– Там нет всех этих ужасов, нет крови и зверей, там территория, свободная от аномалий. Народ в Рае чистый разумом и помыслами, не знает, что такое группировки, кланы, разборки и вакханалии. Там… там…
– Понятно, э-э… Лакмус, – прервал Треш гонца, – эту сказку и мы слышали. Оснований не верить в Рай у нас нет, но и расписанные тобой прелести тоже как-то, извини, не катят. Катаклизм не мог выборочно оставить такие места на Земле, поразив при этом все остальное. Ну не мог, и все тут! Все мы знаем серое убогое настоящее, вот оно – вокруг нас, а уж сказочки про райские уголки на планете – это для ребятни.
– Вы не верите? Почему? Вы что, никогда не слышали?.. – попытался отстоять правдивость своих слов гонец, но его прервал Холод:
– Как раз слухами земля и полнится, но я не видел еще ни одного, кто бы мог доказать существование Рая. Байки все это. Сплетни и выдумки! Может быть, одного пустынного места Катаклизм не коснулся и изменения туда не проникли… Но хочу сказать, что в песках никакого Рая не быть может, там пустыни. А я в первую очередь доверяю не ушам, а глазам. И они мне четко говорят, что вокруг сплошная жопа на тысячи кэмэ и мы соседствуем с выжившими из ума и одичавшими безжалостными врагами. А еще… что доверять можно, лишь проверив. Так что, приятель, нет мне резона и тебе верить, кто ты и откуда. Да и сказкам твоим тоже. Видал я их в одном месте, еп…
Остальные одобрительно закивали, Треш задумался, глядя в пламя костра, а Лакмус с недоуменным лицом стал бегло осматривать всех присутствующих, развел руками, хлопнул ими в безнадежности по коленям и забормотал сбивчиво и удивленно:
– Вы не правы, друзья! Рай существует, он есть. У нас… у меня имеются доказательства. Но вокруг него эта злая и смертельная Чащоба! Банды, заразные болезни, а твари и уроды, кажется, собрались со всего света. – Путник замолчал, взявшись за голову, сознание его помутилось, он тихо застонал. Всем, даже холодному и бесстрашному Добрыне, стало не по себе.
– А-а, все это сказки! – Мизер попытался улыбнуться, но спрятался за головой брата и перекрестился. Фифа крепко сжала ладонь Холода, а дед Игнат что-то шептал, приложив книгу к сердцу.
– Нет, это правда, друзья! Это правда-а. Но даже и это не все, там есть такое, во что ни один из вас никогда не поверит, пока сам не увидит… – Путник опять застонал, его лицо исказилось в судороге, и через пару секунд он упал набок.
– Игнат, посмотри, что с ним! – Треш, нахмурившись, взглянул на путника, затем на Холода, который был удивлен не меньше его.
Несколько секунд дед Игнат внимательно осматривал страдальца, проверял пульс, дыхание, зрачки, но вердикт его прозвучал коротко и страшно:
– Чума…
* * *«Чума». Услышав это, все замерли, тревожно глядя на священника и больного. Казалось, даже перестали дышать. Дед Игнат решительно встал, задерживая в легких воздух, и попросил всех отодвинуться от больного. Тот лежал на спине и глухо стонал, но, кажется, сознание к нему возвращалось.
– Нет, это правда, друзья! Это правда-а. Но даже и это не все, там есть такое, во что ни один из вас никогда не поверит, пока сам не увидит… – Путник опять застонал, его лицо исказилось в судороге, и через пару секунд он упал набок.
– Игнат, посмотри, что с ним! – Треш, нахмурившись, взглянул на путника, затем на Холода, который был удивлен не меньше его.
Несколько секунд дед Игнат внимательно осматривал страдальца, проверял пульс, дыхание, зрачки, но вердикт его прозвучал коротко и страшно:
– Чума…
* * *«Чума». Услышав это, все замерли, тревожно глядя на священника и больного. Казалось, даже перестали дышать. Дед Игнат решительно встал, задерживая в легких воздух, и попросил всех отодвинуться от больного. Тот лежал на спине и глухо стонал, но, кажется, сознание к нему возвращалось.
Все, кроме деда, отпрянули от Лакмуса и прикрыли рты и носы тряпками и отворотами одежды. Игнат вытащил из наплечной сумки бутылек со светлой жидкостью и вопросительно взглянул на Холода. Единственный бутылек с эликсиром на весь отряд и один шанс на спасение. Чуть помедлив, командир кивнул, и дед склонился над больным. Но пришедший в себя Лакмус наотрез отказался, то ли не доверяя незнакомцам, то ли жалея последнее лекарство из закромов гостеприимных хозяев.
– Я все равно уже умру, мне это незачем, оставьте лучше для себя, друзья. – Он осторожно поднялся, лицо его исказилось. – Ох, и тяжко вам будет! Там, откуда я пришел, одна смерть! И на юге то же самое. А я? Я уже конченый.
– Сын мой, не надо отчаиваться, все обойдется. – Игнат спрятал эликсир обратно в сумку. – Я слышал, бывали случаи, что чума не загоняла людей в могилу, может, и тебе…
– Только не мне! В этой Чащобе такие штучки не проходят. – Лакмус показал рукой на север, поднялся, подошел к лошади и с трудом залез на нее. – Спасибо вам за отдых, за милость вашу! Поговорил с вами, и на душе легче стало. А то казалось, что уже и не осталось кроме меня на этой земле нормальных людей…
– Куда же ты в ночь? Зачем?
– Нельзя мне здесь, вас заражать… нельзя. Хочу найти волонтеров, воинов, свободных от дел, жаждущих заработать. Мне все равно, «Страйк» это будет или «Вымпел», главное, чтобы умели сражаться. Моему поселению нужна защита. И срочно! Жаль, что у вас своя миссия. Желаю вам удачи, друзья.
Он с трудом взобрался на коня, взмахнул плеткой и сгинул в темноте. «И тебе удачи!» – пожелал каждый из бойцов отряда, уверенный, что ничего хорошего Лакмуса не ждет – с чумой человек явно обречен…
Давно уже пора было спать, но все занялись профилактической санитарией: по указаниям деда спустились к реке, вымыли руки, наелись лука и натерли носы и губы чесноком. Сам дед, тщательно разжевывая, слопал целую головку чеснока величиной с кулак. «Атас! И это все без хлеба», – подумала невольно морщившаяся Анжела.
Холод, переговорив с Трешем, отдал последние распоряжения по ночной охране и завтрашнему рейду, затем все улеглись.
– Завтра рано вставать, парни. Всем спать. Девчонкам тоже. – Сталкер хотел рассеять страшные думы спутников, прислушиваясь к далекому, хорошо различимому в лесостепи топоту удаляющегося скакуна. Конь понес больного гонца прочь – в неизвестное и бесконечное. Хотелось бы верить…
Вдруг вдалеке, там, куда ускакал разведчик Котласа, раздался протяжный вой одинокого зверя, а в ответ ему завыло еще много глоток из разных мест. Затем послышался крик боли и ужаса – голос Лакмуса. Добрыня вскочил, взявшись за ружье, но удивительно спокойный голос Малого остановил его:
– Лучше не надо. Ему уже ничем не помочь. Это – гиены. И судя по звукам, десятка три. Не нужно рисковать и вмешиваться. Пока мы доберемся туда, не имея лошадей, гиены разбредутся, оставив кучу обглоданных костей… Жалко дядьку…
– Малой, а ты… а тебе не страшно? – Анжела вопросительно взглянула на парнишку.
– Не-а. Хотя я видел их за охотой – картинка страшноватая.
– Это где-то метров триста отсюда, не больше. – Добрыня лег на свой плащ, положив рядом меч.
– Да ну, километра полтора от нас. В степи все слышно хорошо. Вот если, например, метрах в ста от нас, за огромной елью, притаились эберманы, то они прекрасно слышат, как ты жуешь смолу, дядь Добрынь!
При этих словах все, за исключением Малого, повернули головы в сторону леса, до боли в глазах всматриваясь в темноту.
Треш едва дождался, когда все заснут – так было страшно и тяжело на сердце. Первыми заступили на ночное дежурство Варан и Джо. Уселись спина к спине и положили оружие на колени. «Мда‑а‑а… Что будет дальше?» В этих дрожавших, бледных мужичках с трудом узнавались сейчас два крепких, опытных и храбрых воина, какими их описывал командир.
* * *Утром, плотно позавтракав благодаря стараниям Фифы и деда Игната, отряд снова двинулся в путь. Солнце еще только-только показало макушку над бескрайним морем густого леса, расположенного справа. Небо после вчерашней пасмурности теперь сверкало голубизной сапфира, пожухлые желтые камыши радовали взор, воздух был так прохладен и свеж, что все дышали полной грудью, улыбаясь погоде. А еще радовались тому, что сумели пережить страшную ночь по соседству с голодными тварями.
Хлипкие, наспех связанные плоты медленно плыли вниз по течению когда-то великой реки, настолько обмелевшей, что трехметровые шесты вполне годились для сплава. О Доне, почерневшем и высохшем за каких-то три года Хаоса, зараженном химикатами и гербицидами, остались лишь воспоминания. О рыбалке, круизах на теплоходах и сочных яблоках «антоновка». Холод унесся в далекие грезы, но горькое чувство безвозвратной потери и вид безжизненных сухих берегов реки вернули его в явь. Товарищи усердно гребли, Фифа осматривала в оптику «зеленку», Малой, уставившись в небо и периодически почесывая шею, раздумывал о необходимости охоты на парящего над головами орла.
Редкие всплески хищных рыбин, вой, доносящийся из Чащобы, и далекие выстрелы лишь изредка отвлекали гребцов. Четыре плота и надувная камера из потрескавшейся резины плавно качались на воде параллельно обоим берегам. Проплыв несколько километров, уперлись в скопившийся на изгибе реки топляк из старых деревьев. Он образовал затор, в котором вода бурлила и пенилась, а речной мусор, включающий останки животных и людей, обломки лодок и бытовые отходы, плотным нагромождением застрял в полусгнивших ветках и стволах.
Дальше двигаться стало невозможно и опасно. Спешились на правом берегу, немного поспорив насчет места для высадки. Проверили опушку леса с жутко скрипящими корабельными соснами, собрали снарягу и, оставив плавсредства на берегу для кого-нибудь достойного, двинули вниз по течению.
Тринадцать пар ног, обутых в берцы, сапоги и мокасины, снова как и вчера месили желтый прибрежный песок. Когда замыкающий Штепсель с заплечным братом, еще дремавшим в своем коробе, скрылся за крутым зеленоватым бугром, жизнь на берегу, возле которого остались покинутые плоты, возобновилась. Вылезла из-под сухого комка глины маленькая ящерица и засуетилась среди редких островков сухого мха, стремясь наверх, в сопку. Из куста выпрыгнул степной хорек, погрыз что-то и, оглядевшись, кинулся к воде утолять жажду. Запорхали в воздухе бабочки, зажужжал над рекой столб комаров, пролетела маленькая яркая птичка, скрывшись в зарослях кустарника на той стороне реки. Заиграла в воде окончательно проснувшаяся рыба, замычало в лесу травоядное животное, а к пенистой воде покатил свой шарик песчаный паучок. И только два желтых глаза в зарослях гигантской крапивы, не моргая, горели злыми огнями.
* * *Прошли уже больше десяти километров. Все так же слева тянулась на юг бесконечная лесостепь, а здесь, на правом берегу, волновалось от ветра сплошное зеленое покрывало леса.
Сели обедать. Уничтожили последний сухой паек, доели вяленую рыбу и копченый сыр, добавив к этому черепашьи яйца и огромных вареных раков. Место привала выбрали между густым ивняком и рекой. Дальнейший маршрут, судя по всему, пролегал через сосняк. Согласно карте Треша, это был самый короткий путь. А в обход, по голым степям, мотать лишние десятки верст как-то не хотелось – натыкаться на своры гиен и отряды кочевников было совсем не с руки. Хук одобрил выбор сталкера.
Дед Игнат благословил всех по окончании обеда, а Холод выделил десять минут на отдых. Малой кидал в воду камушки, развлекая Анжелу, зашивающую лямки рюкзака Холода и иногда серьезно поглядывающую на него. Эта девушка нравилась всем – в ней, шустрой и не по-женски смелой, было что-то привлекательное и необычное. В воинственной, походной экипировке она выглядела бравым солдатом. Холод – единственный в отряде, кто знал Фифу уже давно, со времен походов по территории Анклава, где фонила аварийная атомная Станция. Сегодня это была уже не та девятнадцатилетняя цаца, думавшая о косметике, дискотеках и мальчиках на крутых спортивных тачках, а матерая опытная амазонка, на равных выступающая в отряде следопытов и сталкеров. Надежное плечо, острый глаз и значимое слово. Холод заряжал запасные магазины автомата, захваченные в лагере ренегатов, и мурлыкал под нос слова из песни Виктора Цоя про город в дорожной петле.