В течение всего этого месяца Кора видела мальчика с девочкой лишь на мгновение, на пару минут – пока передавала их от одного детектива другому. Потом – третьему. Четвертому. Было уже не понять, кто что сделал, но девочка возвращалась и вновь отбывала, однажды – с проколотыми ушами, потом – с пирсингом на пупке, потом – с накрашенными губами, потом – щедро политая духами. В какой то момент мальчик вернулся с татуировкой. С шипастым терновым браслетом на икре. Потом – с сосками, проколотыми серебряными колечками. Потом – с колечком на пенисе. В какой то момент его белокурые волосы пахли кислятиной.
Пахли, как пахнут бархатцы.
Наподобие пакетиков с марихуаной в комнате для хранения вещественных доказательств. В этой комнате, набитой пистолетами и ножами. Пакетики с марихуаной и кокаином, которые всегда весили чуточку меньше, чем должны были весить. Комната для хранения вещественных доказательств: все детективы, которые брали кукол, потом всегда заходили туда. Держа куклу девочку под мышкой, они копались в пакетиках с вещественными доказательствами. Прятали что то в карман.
Кора принесла начальнице счета на крупные суммы, которые детективы передавали ей для последующей компенсации. Один счет – за номер в отеле, в ту самую ночь, когда детектив брал девочку на ночь домой, потому что она была ему нужна для завтрашнего допроса уже рано утром. Он снял номер в отеле, чтобы вести наблюдение, сказал детектив. Другой детектив, на следующую ночь: снова девочка, номер в отеле, ужин, заказанный в номер. Фильм «для взрослых» по платному кабельному каналу. Опять же, как говорил детектив, чтобы вести наблюдение.
Директор Седлак просто смотрела на Кору. А Кора стояла, склонившись над деревянным столом, и дрожала так сильно, что счета шелестели у нее в кулаке.
Начальница просто смотрела, а потом сказала:
– И что вы хотите сказать? Это же очевидно, сказала Кора.
И начальница расхохоталась. Сидя за своим деревянным столом, она долго смеялась. Она сказала:
– Считайте, что это такая месть, зуб за зуб.
– Все эти женщины, – говорит директор Седлак, – которые возмущаются и протестуют против журнала «Hustler», мол, порно превращает женщину в вещь… – Она говорит: – А искусственный член, это, по вашему, что? Или донорская сперма из какой нибудь клиники?
Есть мужчины, которым нужны лишь картинки с голыми женщинами. Но есть и женщины, которым нужен лишь член мужика. Или его сперма. Или его деньги.
У обоих полов – одинаковые проблемы с доверительными, по настоящему близкими отношениями.
– И нечего так суетиться из за каких то резиновых кукол,
сказала Коре директор Седлак. – Если вам завидно, купите себе
хороший вибратор.
Люди так делают, да…
Никто не предвидел, к чему все идет.
В тот же день Кора купила тюбик суперклея.
И в следующий раз, когда она передавала кукол с рук на руки,
она выдавила немного клея девочке во влагалище. И еще в рот. Обеим куклам. Чтобы склеить им губы, чтобы их языки приклеились к небу. Потом она запечатала им клеем попки. Чтобы их спасти.
А на следующий день кто то из детективов спросил, не найдется ли у Коры лишнего лезвия? Ножа для бумаги? Перочинного ножика?
Она спросила: а зачем нужен нож?
И ей сказали:
– Ладно. Не надо. Наверняка что то найдется в вещдоках.
А еще через день, девочку с мальчиком вернули «вскрытыми». Они были по прежнему мягкие, но все изрезанные. Все в шрамах. Вскрытые. Распечатанные. Они по прежнему пахли клеем, но все больше и больше – той самой слизью, что сочилась из Бетти у Коры дома, пачкая Коре диван.
Эти пятна: Корин кот обнюхивает их часами. Не облизывает, а просто нюхает. Как суперклей. Как кокаин из комнаты для хранения вещественных доказательств.
И вот тогда Кора и покупает бритвенные лезвия. Два лезвия. Три лезвия. Пять лезвий.
В следующий раз, когда девочка возвращается к Коре, Кора относит ее в туалет и усаживает на раковину. Стирает румяна со щек салфеткой. Моет и расчесывает свалявшиеся белокурые локоны. Следующий на очереди детектив уже стучится в запертую дверь уборной, а Кора все шепчет кукле:
– Мне так жаль, мне так жаль, мне так жаль… – Она говорит кукле: – Все будет хорошо. – И сует лезвие поглубже в мягкое силиконовое влагалище. В дыру, которую кто то расковырял ножом. Запрокинув девочке голову. Кора пихает еще одно лезвие ей в горло. Третье лезвие Кора засовывает ей в попку, тоже вскрытую ножом.
Когда возвращают мальчика – просто бросают его вниз лицом ей на кресло, – Кора уносит его в туалет вместе с двумя оставшимися лезвиями.
Зуб за зуб.
На следующий день детектив входит, таща девочку за волосы. Бросает ее на пол у стола Коры, вынимает ручку, блокнот и спрашивает:
– Кто ее брал вчера?
И Кора поднимает девочку с пола, разглаживает ей волосы и называет имя. Имя, выбранное наугад. Кто то из детективов.
Прищурившись и тряся головой, сжимая в руках ручку с блокнотом, детектив говорит:
– Вот шукин сыш! – И видно, что две половинки его языка стянуты черной ниткой.
Детектив, вернувший мальчика, заметно хромает.
Все пять лезвий исчезли.
После этого Кора решает, что надо переговорить с одним человеком из окружной больницы.
Никто не знает, как ей удалось раздобыть образцы из лаборатории.
После этого все мужчины сотрудники управления постоянно пощипывают себе яйца сквозь брюки. Поднимают локти на манер обезьян, чтобы почесаться под мышкой. Но это не могут быть мандавошки. Ведь они уже сколько ни с кем не спали.
Примерно в это же время жена кого то из детективов совершенно обалдевает, обнаружив крошечные кровоточащие точки, какие бывают, когда подцепляешь лобковую вошь. Россыпь красных перчинок на белых трусиках или на белой футболке, в тех местах, где одежда соприкасается с волосами на теле. Пятнышки крови. Может, жена находит их на трусах мужа. Может быть, на своих собственных трусиках. Они – приличные люди, выпускники колледжей, жители престижных предместий, покупатели в крупных универмагах, которые знают о мандавошках лишь понаслышке. Но теперь ей понятно, откуда взялась эта чесотка.
Жена вне себя от ярости.
И ни одна жена даже не подозревает, что это – такое же заражение, какое бывает от сиденья унитаза, только оно происходит от резиновой куклы. Муж, конечно, придумывает оправдательную историю, и ему, разумеется, верят. Но это все, что Кора сумела добыть в больнице. Спирохеты не живут на силиконе. Гепатит передается только через порезы и ранки на коже. Через кровь. Через слюну. Да, куклы – как настоящие, но они все таки не настоящие .
Жены верят, но рассуждают примерно так: если сегодня ему все сойдет с рук, завтра он принесет домой герпес. Заразит и ее, и детей. Гонореей. Хламидиями. СПИДом. И они идут к Коре и спрашивают:
– С кем, интересно, мой муж крутит шашни в обеденный перерыв?
Никому из жен не придет в голову обвинять в чем то Кору. Достаточно лишь посмотреть на нее: на эту прическу, густо политую лаком для волос, на ее жемчужные украшения, на высокие нейлоновые гольфы, на ее брючный костюм. На ее шерстяную кофту, с бумажными салфетками, заткнутыми за рукав. На тарелку с разноцветными карамельками у нее на столе. На доску объявлений у нее над столом, с пришпиленными картинками из комиксов «Домашний цирк».
И все же никто не говорит, что Кора – женщина непривлекательная.
А потом жена видит директора Седлак, с ее ярко красными ногтями.
Никто не подумал ничего такого, когда начальница вызвала Кору для разговора.
Никто не думал, что дни Коры Рейнольдс сочтены.
Начальница говорит Коре, чтобы та села напротив, с той стороны огромного стола. В кабинете начальницы, с большим окном. Директор Седлак сидит, обрисованная солнечным светом, на фоне автостоянки перед управлением. Делает знак рукой, чтобы Кора придвинулась ближе.
– Мне было непросто решить, – говорит она, – что случилось: то ли весь мой отдел дружно сошел с ума, то ли вы… несколько перестарались.
Никто не знает, как в это мгновение сердце Коры как будто сорвалось и ухнуло вниз с высоты. Она словно оцепенела, застыла. Мы все это делаем: превращаем себя в вещи. Превращаем вещи в себя.
Эти люди – миллионы людей во всем мире, – которые пытаются спасти Бетти. Может, им стоит уже прекратить заниматься всякой ерундой. Может, уже слишком поздно.
И директор Седлак говорит: кукол рвут дети. Так было всегда. Дети, с которыми обращаются плохо, истязают и мучают все, что могут. Каждая жертва найдет себе жертву. Это цикличный процесс. Она говорит:
– По моему, вам стоит взять отпуск.
Если вам от этого будет легче, считайте, что Кора Рейнольдс – это просто презерватив на сто двадцать фунтов…
Никто не высказывает это вслух. Но этого и не нужно высказывать.
Ей никто не говорит, чтобы она отправлялась домой и готовилась к самому худшему.
Если Кора хочет сохранить работу, ей надо будет вернуть куклу Бетти, которую она забрала домой. Сдать все плюшевые игрушки, которые она покупала на деньги из фондов управления. Отдать ключ от комнаты здоровья. Незамедлительно. Чтобы и комната, и анатомически правильные куклы были доступны сотрудникам в любое время. Кто первый пришел, того первого обслужили. Незамедлительно.
Если Кора хочет сохранить работу, ей надо будет вернуть куклу Бетти, которую она забрала домой. Сдать все плюшевые игрушки, которые она покупала на деньги из фондов управления. Отдать ключ от комнаты здоровья. Незамедлительно. Чтобы и комната, и анатомически правильные куклы были доступны сотрудникам в любое время. Кто первый пришел, того первого обслужили. Незамедлительно.
Представьте, что чувствует человек, который остановился на первом светофоре после того, как проехал миллионы миль на предельной скорости, без ремня безопасности. То же самое чувствовала и Кора. Смирение и усталое облегчение. Кора, просто кожистая оболочка, труба с отверстиями с двух концов. Это было ужасное ощущение, но оно как раз и подсказало план действий.
На следующий день, когда Кора пришла на работу, никто не видел, как она проскользнула в комнату для хранения вещественных доказательств. Там, где были ножи, пахнущие суперклеем и кровью, для всех, кому надо. Заходи и бери.
У ее стола уже собирается очередь. Все ждут, когда последний, кто брал, вернет куклу. Любую куклу. Они ничем не отличаются, если их положить лицом вниз.
Кора Рейнольдс, она не дура. Ее так просто не проведешь. И ее не запугаешь.
Детектив входит, держа кукол под мышкой. В одной руке – мальчик, в другой – девочка. Он кладет их на стол, и вся толпа подается вперед, хватаясь за силиконовые ноги.
Никто не знает, кто сумасшедший, а кто нормальный.
И Кора достает пистолет, к которому так и прицеплена бирка на ниточке. Бирка с номером дела, за которым записано это вещественное доказательство. Кора указывает пистолетом на кукол и говорит:
– Берите их. И идите со мной.
На мальчике – только белые трусики с сальным пятном на заду. На девочке – белая атласная комбинация, вся в засохших подтеках. Детектив сгребает кукол одной рукой и прижимает к груди. Этих детишек с их пропирсованными сосками, татуировками и мандавошками. Провонявших дымом травы и тем, что капает из дышащей Бетти.
Размахивая пистолетом. Кора выводит его в коридор.
Все, кто был у нее в кабинете, идут следом за ними. Кора ведет этого детектива, который тащит двух кукол, по коридору, мимо кабинета начальницы, мимо комнаты здоровья. В фойе. Потом – на улицу, на стоянку. К своей машине. Все детективы ждут, пока она не откроет дверцу.
Мальчик с девочкой усажены сзади. Кора давит на газ, из под колес летит гравий. Она еще не успела выехать за ворота, а сирены уже гудят.
Никто и не думал, что Кора так хорошо подготовится. Бетти уже в машине, сидит впереди. В темных очках. Рыжие волосы повязаны шарфом. В ярко красных губах – сигарета. Это французская девушка, восставшая из мертвых. Спасенная и пристегнутая ремнем, держащим ее резиновый торс в прямом положении.
Человек, превращенный в вещь, теперь вновь превратившийся в человека.
Искалеченные плюшевые зверюшки, несчастные тигрята и ненужные никому медвежата с пингвинами, все они выстроились на приступочке у заднего стекла. Кот лежит среди них, Дремлет на солнышке. Все машут лапками: до свидания.
Кора выезжает на автостраду, задние шины с визгом заносит в сторону – лимит скорости уже превышен в два раза. За ее четырехдверным седаном уже следует целая вереница полицейских машин с красно синими мигалками. Вертолеты. Рассерженные детективы в неприметных «штатских» машинах. Телевизионщики с разных каналов, в белых микроавтобусах с огромными цифрами на боку.
Но Кора знает: она все равно победила.
Девочка с мальчиком – у нее. У нее пистолет.
Даже если у них закончится бензин, никто не тронет ее детей.
Даже если в них будут стрелять и пробьют им шины. Кора успеет расстрелять в упор их силиконовые тела. Она раскрошит им лица. Их соски и носы. Она ничего не оставит, вообще ничего. Мужикам будет некуда сунуть свой член. С Бетти она сделает то же самое.
А потом покончит с собой. Чтобы спасти их.
Только поймите правильно. Никто не говорит, что Кора Рейнольдс поступила правильно.
Никто не говорит, что у Коры Рейнольдс не было проблем с психикой. Но она все равно победила.
Люди так делают, да: превращают вещи в людей, а людей – в вещи. Туда – сюда. Зуб за зуб.
Если ее остановят, вот что они обнаружат у нее в машине, Искалеченные детские трупики. Мертвые – все до единого. Плюшевые зверята, пропитанные ее кровью. Все мертвые, вместе.
10
Мать природа надевает что то похожее на черный китель. Это то ли армейская полушинель, то ли костюм фигуристки: из черной шерсти, с двумя рядами медных пуговиц впереди. Мажоретка, затянутая в черный бархат, девушка с разрезанными ноздрями, которые держатся только на струпьях запекшейся темной крови. Она сует руки в длинные рукава и говорит Святому Без Кишок:
– Застегнешь мне?
Она пытается пошевелить пальцами – тем, что осталось от пальцев, – и говорит:
– А то мне нечем.
Вместо пальцев – одни обрубки. Лишь указательные пальцы остались нетронутым – чтобы набирать номер на телефоне, когда она сделается знаменитой. Нажимать кнопки на банкоматах. Грядущая слава уже превращает ее из трехмерного тела в двухмерное плоское изображение.
Мать Природа, Святой Без Кишок, Преподобный Безбожник, мы все одеваемся в черное, готовясь нести мистера Уиттиера вниз, в подвал. Готовясь сыграть в следующей важной сцене.
И не важно, что эти похороны на самом деле лишь репетиция. Что мы – просто дублеры для настоящих похорон, которые кинозвезды сыграют перед камерами, когда нас найдут. Просто этими действиями – когда мы завернем тело мистера Уиттиера в подобие савана и отнесем его вниз для траурной церемонии – мы себе обеспечиваем общие впечатления. Одни на всех. Чтобы потом рассказать репортерам и полицейским ту же самую трагическую историю.
Трудно сказать, пахнет мистер Уиттиер или нет. Мисс Апчхи и Преподобный Безбожник таскают серебряные пакетики с испорченной едой, и за каждым пакетиком тянется шлейф зловония. Вонь такая, что не продохнуть – она словно капает и расплывается кляксами в застоявшемся воздухе. А эти двое таскают пакетики через холл к туалетам, чтобы смыть их в унитаз.
– Хорошо, когда нос постоянно заложен, – говорит Мисс Апчхи и громко шмыгает носом. – Хоть запах не чувствуется.
Смывать по пакету за раз – это еще ничего. Пока Преподобный Безбожник не пытается поспешить и не вываливает в унитаз сразу несколько. Вот тогда вонь становится невыносимой. Удушающей. Просто убийственной. Вонь пропитывает их одежду и волосы. В первый раз, когда они попытались смыть два пакетика сразу, унитаз забился, и вода потекла наружу. Еще один засор. Вода уже вытекает в холл, превращая синий ковер в хлюпающее болото. Пакеты застряли в канализационной трубе, они впитывают в себя воду, и разбухают, как тетраззини с индейкой, убившие мистера Уиттиера, и перекрывают главную трубу, так что даже те унитазы, которые с виду вполне нормальные, все равно засоряются.
Скоро у нас не останется ни одного унитаза, который работает. Печка и нагреватель воды сломаны. Еды по прежнему много, но она вся сгнила. Мистер Уиттиер – не самая главная наша проблема.
Как подсказывает календарь на часах Сестры Виджиланте, и, судя по темным отросшим корням Мисс Америки, мы сидим здесь почти две недели.
Закончив с последней медной пуговицей, Святой Без Кишок целует Мать Природу и говорит:
– Ты меня любишь?
– Приходится, – отвечает она, – нам же нужна любовная сюжетная линия.
Покойный Лорд Бомж сверкает у нее на пальце. Она вытирает рот тыльной стороной ладони и говорит:
– Слюна у тебя… на вкус просто ужас… Святой Без Кишок плюет себе на ладонь, потом слизывает слюну, нюхает руку и говорит:
– Чем же ужас?
– Это кетоны, – говорит миссис Кларк, ни к кому не обращаясь. Или, наоборот, ко всем.
– Кислая, – говорит Мать Природа. – Как ароматическая свеча со вкусом лимона и авиационного клея.
– Это от голода, – говорит миссис Кларк, обвязывая сверток с телом мистера Уиттиера золоченым шелковым шнуром. – Когда организм сжигает запасы жира, концентрация ацетона в крови увеличивается.
Святой Без Кишок нюхает свою руку, в носу хлюпают сопли.
Преподобный Безбожник поднимает руку и нюхает у себя под мышкой. Там, где темная тафта почернела от пота. Его поры хранят в себе память от слишком большого количества «Шанели №5».
Поднимая тело и неся его вниз по ступенькам, мы только зря тратим запас ценного жира.
И все же нам следует совершить это действие скорби, говорит Сестра Виджиланте, сжимая в руках свою Библию. Когда мы отнесем мистера Уиттиера в подвал, тело, плотно завернутое в красную бархатную занавеску из Китайской императорской галереи и обвязанное золоченым шнуром из холла, нам надо будет сказать что нибудь проникновенное. И спеть какой нибудь гимн. Не обязательно религиозный – что нибудь, что хорошо поется.
Мы тянем жребий, чтобы выбрать, кто будет рыдать над усопшим.