Мы тянем жребий, чтобы выбрать, кто будет рыдать над усопшим.
Мы потихонечку расступаемся, чтобы открыть обзор камере Агента Краснобая. Мы говорим громко и внятно, чтобы диктофон Графа Клеветника уловил каждое слово. Все та же кассета, или карточка памяти, или мини диск, который используют снова и снова. Запись поверх другой записи. Мы стираем наше прошлое настоящим, надеясь, что следующее мгновение будет еще более грустным, трагичным и страшным.
Все больше и больше нам нужно, чтобы все было еще хуже.
Мистер Уиттиер мертв уже несколько дней – или часов. Сейчас уже трудно сказать. С тех пор, как Сестра Виджиланте начала выключать включать свет. По ночам кто то ходит по театру, мы все слышим его громовые шаги. Великан, топающий по лестницам в темноте.
И все же нам нужно, чтобы все было еще ужаснее .
Для доли на рынке. Для драматического эффекта.
Нужно, чтобы все было еще страшнее .
Мы выносим мистера Уиттиера из его гримерки, тащим его через сцену, потом – через зрительный зал, по центральному проходу. Проходим синий бархатный холл, спускаемся вниз по лестнице – в оранжевое с золотым фойе майя.
Сестра Виджиланте говорит, что ее часы включаются и выключаются сами собой. Это классический признак присутствия привидения. Обмороженная Баронесса утверждает, что она обнаружила «холодное пятно» в готической курительной комнате. В галерее «Тысячи и одной ночи» дыхание вырывается изо рта облачками пара, и они зависают в холодном воздухе над подушкой, на которой обычно сидел мистер Уиттиер. Графиня Предвидящая говорит, что это призрак Леди Бомж бродит по театру, когда выключается свет.
Директриса Отказ идет в самом конце похоронной процессии. Она говорит:
– Кто нибудь видел Кору Рейнольдс?
Сестра Виджиланте говорит:
– А кто взял мой шар для боулинга, пусть вернет его обратно, и я даю слово , что не буду бить его ногами…
Миссис Кларк возглавляет процессию, поддерживает рукой бесформенный ком – наверное, голову мистера Уиттиера. Она говорит:
– Кто нибудь видел Мисс Америку?
Когда все закончится, здесь не будут снимать кино. Когда нас найдут, это место станет достопримечательностью. Национальным достоянием. Музеем нас.
Нет, для съемок придется делать декорации – точные копии всех помещений. Синий бархатный холл Людовика XV. Черный мохеровый египетский зал. Зеленый атласный вестибюль в стиле итальянского ренессанса. Готическую курительную комнату, сплошь обтянутую желтой кожей. Алую галерею «Тысячи и одной ночи». Оранжевое фойе майя. Красную Китайскую императорскую галерею. Комнаты разных цветов, но все – с неизменной золотой отделкой.
Не комнаты, а декорации, как сказал бы мистер Уиттиер, Мы несем его тело, завернутое в красный бархат, сквозь эти гулкие помещения, где люди становятся королями, графинями и императорами за цену входного билета.
Запертые в кабинете сразу за буфетом, который в холле, в маленькой комнатке, где стены отделаны полированной сосновой доской, а потолок скошен, потому что это помещение располагается под главной лестницей холла, в кабинете стоят шкафы, набитые отпечатанными программками и счетами, бланками для заказа билетов и перфокартами учета рабочего времени. Эти листы бумаги, они уже рассыпаются в пыль по краям. На каких то написано: Театр «Свобода». На каких то: Столичный театр. На одних: Водевиль холл «Нептун». На других: Церковь Святого согласия. И еще: Храм христианского искупления. Или: Собор ангелов. Или: Столичный театр для взрослых. Или: Бурлеск шоу «Алмаз».
Адрес у всех этих разных организаций – один и тот же.
Здесь, где люди преклоняли колени в молитве. И по колено утопали в сперме.
Все крики радости, страха, спасения – они по прежнему здесь, захваченные внутри этих толстых бетонных стен. Их приглушенное эхо еще звучит здесь, у нас. Здесь, на наших пыльных Небесах.
Все эти истории, такие разные, закончатся нашей историей. После тысячи разных реальностей из спектаклей и фильмов, из религий и стриптизов, это здание станет – уже навсегда – нашим музеем.
Все до единой хрустальные люстры, которые Хваткий Сват называет «персиковыми деревьями». Готическая комната, которую Товарищ Злыдня называет «комнатой Франкенштейна».
Оранжевая резьба в фойе майя. Преподобный Безбожник говорит, что она яркая, как свет прожектора у сцены, что сияет сквозь шелковые лепестки юбки тюльпана старинного турнюра от Кристиана Лакруа…
В Китайской галерее стены затянуты красным шелком, ни разу не тронутым солнечным светом. Красным, как кровь ресторанного критика, говорит Повар Убийца.
Массивные кресла в готической курительной комнате обтянуты желтой кожей, которая тоже не видела света солнца. С тех пор, как ее сняли с коровы, говорит Недостающее Звено.
Темно зеленые стены в холле, обставленном в стиле итальянского ренессанса, все в черных разводах. Если как следует присмотреться, эти узоры похожи на малахит.
В египетском зале стены облеплены гипсом и папье маше в виде резных сфинксов и пирамид. Фараонов, сидящих на троне. Остроносых шакалов. Стены покрыты рядами иероглифов, Листья искусственных пальм из черной бумаги провисают под тяжестью плесени. Над пыльными пальмами – ночное небо, выкрашенное черным, усеяно электрическими созвездиями.
Большая Медведица. Орион. Созвездия – просто истории, которые люди придумали, чтобы осмыслить ночное небо. Эти мутные звезды за тучами паутины.
Кресла обтянуты черным мохером, шершавым, как высохший мох на древесных стволах. Ковры тоже черные, хотя в центре проходов они давно стерлись до серой основы.
Отделка во всех помещениях – золотая. Золоченая краска, яркая, как неоновые трубки. Все, что есть черного в зале, все спинки кресел и кромки ковров – все окантовано ярким золотом.
Если очень очень захотеть, это будет настоящее золото. Какой будет каждая комната – это зависит лишь от тебя. От того, во что ты веришь.
Мы, в своих сказочных шелках, бархате и запекшейся крови – мы как черные тени, движущиеся в черноте. Тусклый свет создает впечатление, что мистер Уиттиер как будто плывет по воздуху в своем красном бархатном коконе, обвязанном золоченым шнуром. Мистер Уиттиер – больше не персонаж. Он теперь реквизит. Наша марионетка. Созвездие, чтобы придумать о нем истории и сказать, что мы все понимаем.
Прикрывая лицо кружевным платком, Товарищ Злыдня говорит:
– Не понимаю, с чего бы нам плакать. – Она дышит сквозь кружево, сохранившее запах старых духов, чтобы не вдыхать эту вонь. Она говорит: – Моя героиня не будет плакать. – Она говорит: – Я поклянусь своей татуировкой, своей розой на заднице, что старик злобно меня изнасиловал.
И вот тут траурная процессия останавливается. На данный момент. Товарищ Злыдня – жертва из жертв. А мы, все остальные – просто статисты, на вспомогательных ролях.
Миссис Кларк, выступающая во главе шествия, оборачивается и говорит:
– Что он сделал?
И Агент Краснобай говорит, из за своей камеры:
– И меня тоже. Он меня первого изнасиловал. Святой Без Кишок говорит:
– Ладно, какого черта… мне он тоже заправил.
Как будто у бедного тощенького Без Кишок осталось достаточно задницы, чтобы туда заправить.
И миссис Кларк говорит:
– Это совсем не смешно. Совсем.
– Да уж, – говорит ей Хваткий Сват. – Мне тоже было совсем не смешно, когда ты насиловала меня.
Герцог Вандальский трясет хвостом и говорит Хваткому Свату:
– Она тебя изнасиловала? Да ты что! И сколько ты ей заплатил ?
И Мать Природа смеется – брызжа кровью и засохшими струпьями.
Дьявол умер. Да здравствует Дьявол.
Вот – наши похороны Сатаны. Мистер Уиттиер, он истинный дьявол. По сравнению с тем, что он сделал, наши прошлые грехи – это будет вообще ничто. История его преступлений очистит нас всех, отполирует до девственно белого цвета жертв.
Да, мы грешили. Но против нас нагрешили больше.
И все же теперь, когда мистер Уиттиер умер, у нас появилась вакансия, которую никто не спешит занять.
Так что, в фильме мы все будем плакать и простим мистера Уиттиера под щелчки хлыста миссис Кларк.
Дьявол умер. Да здравствует Дьявол.
Нам нужно, чтобы было, кого винить.
По проходу, покрытому черным ковром, по красной Китайской галерее, вниз по синей французской лестнице – мы несем мистера Уиттиера. Через ярко оранжевое фойе майя, где Мать Природа убирает со лба белую прядь волос, выбившуюся из парика. Ее медные колокольчики тихонько позвякивают. Парик – нагромождение серых локонов, оставшихся после какой то оперы. Мокрые от пота локоны падают ей на лицо, и Мать Природа говорит:
– Еще кому нибудь жарко?
Герцог Вандальский дышит часто и тяжело, тело мистера Уиттиера давит ему на плечо. Он задыхается и тянет за воротник своего смокинга.
Даже красный бархатный сверток как будто промок от пота. Запах кетонов – запах авиационного клея. Это от голода.
И Преподобный Безбожник говорит:
– Конечно, тебе будет жарко. Парик у тебя надет задом наперед.
И Хваткий Сват говорит:
– Вы слышите?
Внизу, под нами, в подвале темно. Деревянная лестница – узкая. Внизу, в темноте, что то ревет и грохочет.
Нужно, чтобы все было таинственно .
Нужно, чтобы было опасно .
– Привидение, – говорит Обмороженная Баронесса, ее рот, просто сальная складка, даже не раскрывается, а провисает.
Не привидение, а печка. Работает на полную мощность. Нагнетательный вентилятор вдувает в трубы горячий воздух. Газовая горелка пыхтит вовсю. Печка, которую испортил мистер Уиттиер.
Кто то ее починил.
Где то внизу, в темноте, кричит кот. Всего один раз.
Что то должно случиться. И мы спускаемся вниз по лестнице, с телом мистера Уиттиера.
Мы все истекаем потом. Тратим еще больше энергии в этой новой, невозможной жаре.
Спускаясь вниз, в темноту, следом за телом, Мать Природа говорит:
– Да что ты знаешь о том, как носить парики? – Она поднимает руки с обрубками пальцев, сверкнув бриллиантовым перстнем, и поворачивает свой серый парик, не снимая, так чтобы он был надет, как надо. Она говорит, обращаясь к Преподобному Безбожнику: – Что такой недоумок, как ты, знает о старинных нарядах от Кристиана Лакруа?
И Преподобный Безбожник говорит:
– О турнюрах Лакруа с юбкой тюльпаном? – Он говорит: – Вот ты сейчас удивишься.
Вавилонское столпотворение – Стихи о Безбожники
– До книги Бытия, главы одиннадцатой, – говорит Преподобный Безбожник, – у нас не было войн.
Пока Бог не обрек нас сражаться друг с другом, на всю оставшуюся историю человечества.
Преподобный Безбожник на сцене, брови выщипаны и изогнуты в две тонкие линии; веки подведены искрящимися тенями всех цветов радуги, от красного до зеленого…
Ниже тоненьких лямок вечернего платья, обшитого красными блестками, на рельефном бицепсе правой руки красуется татуировка, череп, и надпись под ним:
«Лучше смерть, чем бесчестие».
На сцене вместо луча прожектора – кадры из фильма:
Церкви, мечети и синагоги.
Религиозные лидеры в ризах, усыпанных драгоценностями, машут, приветствуя толпы, из за стекол бронированных лимузинов.
Преподобный Безбожник говорит:
– На равнине в земле Сеннаар люди всем миром строили башню.
Все человечество – в едином порыве к единой цели, в своей благородной мечте, которую они воплощали в реальность все вместе,
в те времена, когда не было армий, оружия и битв.
И Господь опустил на них взгляд с небес и увидел растущую башню, воплощение единой мечты человечества, угрожающий вызов божественному началу.
И сказал Господь:
– Вот, один народ… и вот что начали они делать…
и это только начало того, что смогут вершить они по своему разумению.
И отныне и впредь не будет им ничего неподвластного.
Его собственные слова, в Его Библии. Книга Бытия, глава одиннадцатая.
– И наш Господь Бог, – говорит Преподобный Безбожник, его голые руки и мускулистые икры испещрены черными крапинками сбритых волос, которые уже отрастают, он говорит:
– Наш всемогущий Господь так испугался, что рассеял единый народ по всей земле, и смешал языки, чтобы отныне и впредь чада Его стали друг другу чужими.
Наполовину – женский имперсонатор, наполовину – морской пехотинец в отставке.
Весь искрящийся красными блестками. Преподобный Безбожник говорит:
– И что же, наш всемогущий Господь так не уверен в своем всемогуществе?
Господь, который настроил сынов своих друг против друга, чтобы сделать их слабыми.
Он говорит:
– И этого Бога нам полагается чтить?
Пришибленные – Рассказ Преподобного Безбожника
Вебер смотрит по сторонам, лицо у него – бесформенное и какое то смятое, одна скула выше другой. Один глаз – просто молочно белый шарик, вставленный в красно черную опухоль под бровью. Его губы, губы Вебера, как будто расколоты посередине, так глубоко, что вместо двух губ у него – четыре. Во рту не осталось ни единого зуба.
Вебер обводит взглядом салон самолета, где стены обтянуты белой кожей и все отделано лакированным кленом, отполированным до зеркального блеска.
Вебер смотрит на стакан с чем то крепким у себя в руке; лед в стакане почти не растаял под потоками воздуха из кондиционера. Он говорит, слишком громко – из за потери слуха. Даже не говорит, а кричит:
– Где мы?
Мы на борту «Gulfstream G550», лучшего частного самолета из всех, которые дают на прокат, говорит Флинт. Потом лезет в карман, что то выуживает двумя пальцами и протягивает Веберу через проход. Маленькую белую таблетку.
– На вот, съешь, – говорит Флинт. – И давай допивай, мы почти прилетели.
– Куда прилетели? – говорит Вебер и запивает таблетку. Он по прежнему озирается по сторонам, смотрит на кресла с откидными спинками, обтянутые белой кожей. На белый ковер. На кленовые столики, которые кажутся мокрыми из за блестящего лака. На диваны из белой замши, заваленные подушками. На журналы, каждый – размером с киноафишу, под названием «Элитные путешествия», с ценой, указанной на обложке: 50 долларов. На крючочки и краны в ванной, с золотым покрытием в 24 карата, На кухонный отсек, где стоит кофеварка, и свет галогенных ламп отражается слепящими бликами от свинцового хрусталя. Микроволновая печь, холодильник и водоохлаждающая машина. И все это летит на высоте 51000 футов, со скоростью – 0,88 маха, где то над Средиземным морем. Они все пьют виски, шотландский виски. Обстановка – милейшая. Такой у тебя больше не будет нигде. Нигде, кроме гроба.
Нос у Вебера похож на большую красную картофелину. Он запрокидывает голову, вытряхивая из стакана последние капли, и становится видно, что у него в ноздрях. Там, внутри. Видно, что эти ноздри уже никуда не ведут. Но он говорит:
– Чем это пахнет?
И Флинт говорит, втянув носом воздух:
– Даю подсказку: аммиачная селитра . Есть какие то ассоциации?
Та самая аммиачная селитра, которую их общий приятель Дженсон приготовил для них во Флориде. Дженсон, их боевой товарищ. С которым они воевали в Персидском заливе. Наш Преподобный Безбожник.
– Типа удобрение такое? – говорит Вебер.
И Флинт говорит:
– Полтонны.
Рука у Вебера трясется, и слышно, как кубика льда гремят в его пустом стакане.
Это дрожательный паралич. Болезнь Паркинсона травматического характера. Травматическая энцефалопатия, при которой происходит частичный некроз мозговой ткани. Живые нейроны замещаются омертвевшими клетками. Вследствие черепно мозговой травмы. Ты надеваешь кудрявый рыжий парик, приклеиваешь накладные ресницы, открываешь рот под фонограмму Бетт Мидлер на Окружной ярмарке и родео в Колларисе и даешь людям возможность ударить тебя по лицу – десять баксов за один удар, – и так можно сделать вполне неплохие деньги.
В других местах, ты надеваешь кудрявый белокурый парик, кое как втискиваешь свою задницу в облегающее платье с блестками, а ноги – в туфли на высоченных каблуках, самого большого размера, который сможешь найти. Открываешь рот под фонограмму «Еvergreen» в исполнении Барбары Стрейзанд, и лучше, чтобы кто нибудь из друзей ждал тебя на машине, чтобы потом отвезти в травмпункт. До представления надо принять парочку викодина. Причем заранее. Еще до того, как приклеишь розовые длинные ногти Барбары Стрейзанд, потому что потом ты не сможешь ухватить уже ничего мельче пивной бутылки. Принимаешь свое обезболивающее, и можно надеяться, что ты успеешь спеть обе стороны альбома «Color Me Barbra» до того, как тебя свалят по настоящему славным ударом.
Начиналось все это как аттракцион «За пять баксов врежь клоуну в рожу». По нашему первоначальному замыслу. И это работало, и особенно – в небольших университетских городах. С каким нибудь сельскохозяйственным колледжем. В некоторых городках никто не уходил домой без белой клоунской пудры, размазанной по костяшкам. Белой клоунской пудры и крови.
Но вот в чем беда: все приедается. Притяжение новизны исчезает. Нанять «Gulfstream» стоит денег. Чтобы долететь до Европы, на одну только горючку уходит тридцать штук баксов. Только туда, это было бы не так уж и страшно, но ведь в агентстве проката не скажешь, что самолет тебе нужен для перелета в один конец… тебе же не нужно, чтобы они что то там заподозрили.
Нет, стоит Веберу надеть это черное трико, и почтеннейшая публика уже исходит слюной, ждет не дождется, когда можно будет его ударить. Он кладет на лицо белила, становится за свое невидимое стекло, начинает кривляться – и наличность течет рекой. В основном в небольших университетских городах, но и на ярмарках мы зарабатывали неплохо. Даже если народ воспринимает все это как шоу менестрелей, они все равно платят деньги, чтобы ударить его по лицу. До крови.
Когда номер с клоуном мимом себя исчерпал, мы попробовали новый аттракцион, в барах в придорожных гостиницах. «За пятьдесят баксов врежь в личико цыпочке». Девушка Флинта подвязалась на это дело. Но после первого же удара в лицо заявила: