То, что убило Станек, с него были стерты все отпечатки пальцев. Оно было облеплено волосами и все в крови. Орудие убийства нашли под машиной, припаркованной на Второй авеню.
Согласно полицейскому протоколу, это был шар для боулинга.
Эти грязно черные шары для боулинга, они продаются в любом магазинчике уцененных товаров по полбакса за штуку. Целые ящики этих шаров: трогай руками, ройся, выбирай. Если брать по одному шару за раз, скажем, раз в год, но по всем магазинчикам города, можно собрать их несколько сотен. Шар можно вынести даже из боулинга, причем без труда. Спрятав эту восьмифунтовую дуру под курткой. Двенадцатифунтовый шар можно засунуть в детскую коляску – едва скрытое оружие.
Полиция провела пресс конференцию. Они вышли на автостоянку, и кто то с силой швырнул об асфальт шар для боулинга. Шар подпрыгнул. Издав звук сваебойной машины, работающей вдалеке. Шар подпрыгнул высоко, выше человеческого роста. На асфальте следа не осталось, и если бы улица шла под уклон, сказали полицейские, шар бы продолжал прыгать, все быстрее и выше, вниз по улице, большими «шагами». Они сбросили шар из окна третьего этажа главного полицейского управления – он ударился об асфальт и подпрыгнул еще выше. Телевизионщики сняли это на камеру. В тот же вечер эпизод показали по всем каналам.
Городской совет выступил за принятие закона о раскраске шаров для боулинга. Пусть они будут ярко розовыми. Или кислотно желтыми, оранжевыми или зелеными – чтобы поздно ночью, в темном переулке, человек мог увидеть, как эта штука летит на него. Чтобы он успел пригнуться до того, как – ба бах – ему расплющит лицо.
Отцы города продвигали закон, объявляющий владельцев черных шаров преступниками
Полицейские называли это не специфически мотивированным убийством . Как в деле Герберта Малина, который убил десятерых человек, чтобы предотвратить землетрясения в Южной Калифорнии. Или Нормана Бернарда, который отстреливал бомжей, потому что считал, что это будет способствовать поднятию экономики. ФБР назвало бы это убийством наличной заинтересованности .
Сестра Виджиланте говорит:
– В полиции думали, что убийца – их враг
Шар для боулинга был полицейской уловкой, судачили люди. Это был отвлекающий маневр. То самое чудище, на которое можно валить всю вину. Шар для боулинга – это было простое решение проблемы, как сделать, чтобы люди не ударились в панику
31 июня гражданские сумерки закончились в 8:49. На Вестерн авеню спал бездомный по имени Деррил Эрл Фитцхью. У него на лице лежала раскрытая книжка в мягкой обложке, «Чужак в чужой стране». Ему пробило грудную клетку, расплющило оба легких и разорвало сердечную мышцу.
По словам одного свидетеля, убийца выполз из залива, перевалившись через край дамбы. Другой свидетель видел чудовище со склизкой кожей: оно протискивалось наружу из дождевого водостока. Эти люди еще говорили, что характер полученных повреждений походил на последствие удара лапы гигантского ящера, передвигавшегося на задних ногах. Расплющенная грудная клетка – уже само по себе доказательство, что на жертву наступил какой нибудь атавистический динозавр.
Что то промчалось мимо, говорили другие люди, близко к земле, слишком быстро для зверя. Или это был взбесившийся маньяк с пятидесятифунтовым кузнечным молотом. Одна очевидица говорила, что это все кара Господня и нас «поражает» Бог из Ветхого Завета. Жертвы, пришлепнутые как мухи. Гигантской лапой. Черной как сама ночь. Беззвучной, невидимой. Каждый видел что то свое.
– Важно другое, – говорит Сестра Виджиланте. – Людям нужно чудовище, в которое можно поверить.
Подлинный, страшный враг. Дьявол, от которого можно отмежеваться. Иначе останемся только мы. Мы против нас. Все против всех.
И что еще важно, говорит Сестра Виджиланте, просовывая кончик ножа под очередной ноготь: уровень преступности существенно снизился.
При таких обстоятельствах каждый мужчина становится подозреваемым. Каждая женщина – потенциальной жертвой.
Общество настороже. Как это было во время убийств в Уайт Чепеле. Во времена Джека Потрошителя. На эти 100 дней уровень убийств снизился на 94 процента, всего до пяти проституток. Им перерезали горло. Вырвали почки, которые частично съели. Внутренности развесили по комнате на гвоздях для картин. Половые органы и утробный плод убийца забрал в качестве сувениров. Уровень краж со взломом упал на 85 процентов. Ограблений – на 70 процентов.
Сестра Виджиланте, она говорит, что никому не хотелось стать следующей жертвой Потрошителя. Люди запирали окна. Но что самое главное: никому не хотелось, чтобы его обвинили в убийствах. Люди не выходили на улицу по ночам.
Во времена маньяка в Атланте, когда погибли 30 детей: кого то убийца задушил, кого то зарезал, избил до смерти и застрелил, – с точки зрения общественной безопасности в городе царило такое спокойствие, какого там никогда не знали.
Во времена Кливлендского Расчленителя. Бостонского Душителя. Чикагского Потрошителя. Маньяка с дубинкой из Талсы. Резателя из Лос Анджелеса…
Во время этих кровавых убийств уровень преступности в каждом городе падал до минимума. За исключением немногочисленных жертв, с картинно отрубленными руками и головами, за исключением этих впечатляющих жертвоприношений, горожане наслаждались самым спокойным и безопасным периодом за всю историю существования данного города.
Во времена психопата с топором в Новом Орлеане убийца написал в местную газету «Times Picayune» и пообещал, что в ночь на 19 марта он не убьет никого в том доме, где будет играть джаз. В ту ночь весь город гремел музыкой, и никого не убили.
– В большом городе с ограниченным полицейским бюджетом, – говорит Сестра Виджиланте, – хороший серийный убийца – это весьма эффективный способ модификации общественного поведения.
Когда по улицам бродит чудовище, когда его тень нависает над каждым, никто не жалуется на безработицу. На нехватку воды. На уличные пробки.
Когда ангел смерти ходит от двери к двери, люди держатся друг задруга. Перестают сволочиться и начинают вести себя хорошо.
На этом моменте в рассказе Сестры Виджиланте мимо проходит Директриса Отказ: она кричит со слезами в голосе, зовет кота
Одно дело, продолжает сестра, когда убивают людей. Вот она, жертва убийства, лежит с раздробленной грудной клеткой и пытается сделать еще один вдох перед смертью, глотает воздух и стонет, растянув губы. Когда человек умирает на улице, в темноте, говорит Сестра Виджиланте, можно встать рядом с ним на колени, и никто этого не увидит. Зато ты увидишь, как стекленеют его глаза. Но убить животное – это совсем другое. Животные, скажем собаки, они делают нас людьми. Они – доказательство нашей человечности. Другие люди: рядом с ними мы лишние. Кошка или собака, ящерица или птичка: рядом с ними мы – Бог.
Наши враги, говорит Сестра Виджиланте, это другие люди. День за днем, с утра до ночи. Люди, с которыми мы стоим в пробках. Люди, которые стоят перед нами в очереди в супермаркете. Кассиры в тех же супермаркетах, которые нас ненавидят за то, что им приходится нас обслуживать. Людям совсем не хотелось, чтобы этот убийца был человеком. Но им хотелось, чтобы умирали другие люди.
В Древнем Риме, говорит Сестра Виджиланте, в Колизее, была должность эдитора, устроителя гладиаторских игр. Для того чтобы люди оставались миролюбивыми и не поубивали друг друга, им нужны были кровавые зрелища, организацией которых и занимались эдиторы. От этого слова произошло современное «editor», редактор. Сегодня наши редакторы составляют меню из убийств, изнасилований, поджогов и вооруженных ограблений на первых страницах ежедневных газет.
Конечно, был и герой. По счастливой случайности 2 августа – заход солнца в 8:34 – он оказался на той же улице, что и 27 летняя Мария Альварес, которая как раз выходила из своего отеля, где работала ночным аудитором. Она остановилась на улице прикурить сигарету, и тут к ней подлетает какой то парень и оттаскивает назад. В то же мгновение мимо промчалось чудовище. Этот парень спас ей жизнь. По телевизору его прославлял весь город, но в душе все его ненавидели.
Этот спаситель, герой, он был им не нужен. Какой то кретин, спасший жизнь «не мне, а кому то там». Людям хотелось, чтобы были жертвы. Раз в несколько дней. Кто то, кого можно сбросить в вулкан. Очередное наше подношение слепой судьбе.
И вот как все закончилось: в один из вечеров чудовище прибило собаку. Маленькую собачку, крошечный меховой шарик на поводке. Она стояла привязанной к парковочному счетчику на Портер стрит, стояла и лаяла на приближающийся грохот. Чем ближе был звук, тем сильнее она лаяла, эта собака.
Стекло в витрине покрылось сетью трещин и осыпалось кусочками головоломки. Чугунный пожарный гидрант покосился, на боку образовалась трещина, откуда с шипением вырвалась вода. Край подоконника взорвался фонтаном бетонной пыли. Парковочный счетчик задрожал, монеты внутри зазвенели. Знак «Стоянка запрещена», сорванный с металлического столба, грохнулся об асфальт. Столб еще гудел от невидимого удара.
Еще удар, и собачий лай оборвался.
После той ночи чудовище, похоже, пропало. Прошла неделя, но с наступлением темноты улицы по прежнему вымирали. Прошел месяц, и редакторы нашли новые ужасы для первых полос газет. Новый вид рака. Война где нибудь далеко.
10 сентября заход солнца был в 8:02. По окончании очередного сеанса групповой терапии Кертис Хаммонд вышел из дома 257 на Вест Милл стрит, где проходили занятия. Он как раз ослаблял узел на галстуке, когда все и случилось. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Оглядел темную улицу. Улыбнулся, подставляя лицо теплому ветерку, закрыл глаза и глубоко вдохнул через нос. Месяц назад это лицо знали все. Оно было на первых страницах газет. В теленовостях. Весь город знал этого человека. Он спас жизнь ночной аудиторши. Уберег ее от удара чудовища. От божьей кары.
Он и был тем героем, который был нам не нужен. 10 сентября гражданские сумерки закончились в 8:34, и буквально секунду спустя Кертис Хаммонд обернулся на звук. С галстуком, свободно болтающимся на шее, он прищурился, глядя в темноту. Улыбнулся, сверкнув зубами, и сказал:
– Кто здесь?
14
Мы находим Товарища Злыдню в фойе у балконов второго яруса. Она лежит на ковре рядом с диваном, обтянутым гобеленовой тканью. Пропыленные, серые парики обрамляют ее синюшное лицо. Парики громоздятся один на другой. Она не шевелится. Ее руки – как кости, связанные сухожилиями, внутри сморщенной плоти ее черных бархатных перчаток. Тощая шея похожа на прутья, оплетенные дряблой кожей. Ее щеки запали, закрытые глаза ввалились. Все лицо словно осело.
Она мертва.
Ее глаза: зрачки остаются такими же крошечными, как булавочные отверстия, когда Граф Клеветник поднимает ей веки, сдвинув их большим пальцем. Мы обследуем ее руки на предмет трупного окоченения, внимательно изучаем кожу – не появились ли трупные пятна, но она все еще свежая. Свежее мясо.
Теперь гонорар надо будет делить лишь на пятнадцать частей.
Граф Клеветник закрывает ей глаза.
На четырнадцать, если Мисс Апчхи так и будет кашлять. На тринадцать, если Хваткому Свату достанет смелости отрубить себе член.
Товарищ Злыдня теперь навсегда перешла в разряд персонажей второго плана, из тех, которые «в эпизодах». Очередная трагедия, о которой поведают миру оставшиеся в живых. Какой она была доброй и мужественной, теперь когда ее больше нет. Всего лишь реквизит для нашей истории.
– Если она умерла, ее можно съесть, – говорит Мисс Америка. – Кто мертвый, тот – пища. – Она стоит на верхней ступеньке лестницы, держась за позолоченные перила. Другой рукой она держится за живот. – Она бы вас съела. – Перила поддерживают золоченые пухленькие купидоны. Мисс Америка говорит: – Она была бы не против. Даже наоборот.
И Граф Клеветник говорит:
– Переверните ее на живот, если вам так будет легче. Чтобы не видеть ее лица.
И мы ее переворачиваем, и Повар Убийца встает рядом с ней на колени и задирает в несколько приемов ее многочисленные юбки и нижние юбки, муслин и кринолин, обнажая желтые хлопчатобумажные трусики, провисающие на ее плоской, бледной заднице.
Он говорит:
– Вы уверены, что она умерла?
Мисс Америка наклоняется и прикладывает два пальца к ссохшейся шее Товарища Злыдни, под высоким кружевным воротником, к синюшно белой коже.
Повар Убийца наблюдает за ней, стоя на коленях, сжимая в руке обвалочный нож, стальное лезвие длиной с палец. Другой рукой он придерживает ворох белых и серых кружев, желтый муслин, бессчетные нижние юбки и просто юбки. Он говорит, глядя на нож:
– Может, стоит его простерилизовать?
– Ты же не аппендикс ей вырезаешь, – говорит Мисс Америка, по прежнему прижимая пальцы к синюшно белой шее. – Если это тебя беспокоит, можно прожарить его получше. Ну, мясо…
Как те счастливцы из группы Доннера , говорит Граф Клеветник, продолжая что то карябать в своем блокноте. Или регбисты из Южной Америки, когда их самолет совершил вынужденную аварийную посадку в Андах в 1972 году. Впрочем, им повезло больше, чем нам. На них «работала» сама погода. Было холодно. Мясо замерзало и не успевало испортиться. Когда кто нибудь умирал, у них было время обсудить все аспекты приемлемого человеческого поведения. Тело просто закапывали в снег, пока голод не отметал любые моральные терзания
Здесь все таки не так холодно, как в морозилке. Даже в подвале, где лежат тела Леди Бомж, мистера Уиттиера и Герцога Вандальского, запеленатые в бархат. Если мы не съедим ее прямо сейчас, пока бактерии внутри у Товарища Злыдни не приступили к собственной трапезе, мы упустим возможность. Она начнет разлагаться и станет для нас бесполезной. И сколько бы ее ни выдерживали в микроволновой печи, это отравленное мясо будет уже непригодно в пищу
Так что если мы будем мяться – если мы не разделаем ее прямо здесь и сейчас, на этом ковре с золотыми цветами, рядом с диваном, обтянутым гобеленовой тканью, под хрустальными бра в холле у балконов второго яруса, – завтра умрет кто то из нас. Или послезавтра. И Повар Убийца разрежет на нас белье своим обвалочным ножом и обнажит наши тощие бедра и сморщенные плоские ягодицы синюшно белого цвета. Посеревшие ямочки под коленями
Кто то из нас: просто мясо, которое скоро испортится
На одной плоской ягодице из под завернувшихся трусиков выглядывает татуировка – цветущая роза. Как она и говорила, Товарищ Злыдня
Эти регбисты, потерявшиеся в Андах. Собственно, это в их книге Повар Убийца прочел, что ягодицы срезают в первую очередь
Мисс Америка отнимает пальцы от холодной шеи и выпрямляется. Дует на пальцы, словно согревая их своим дыханием, потом быстро быстро трет ладонью о ладонь и прячет руки в складках юбки
– Злыдня мертва, – говорит она.
Обмороженная Баронесса у нее за спиной идет к лестнице вниз. Ее юбка шуршит, волочась по ковру, ее голос уносится прочь вместе с ней. Она говорит:
– Пойду принесу тарелку или какое нибудь блюдо. – Она говорит: – Очень важно , как подавать еду. – С тем она и уходит.
– Так, – говорит Повар Убийца. – Кто нибудь, подержите уже эти юбки. – Он отодвигает локтем ворох жесткой материи и юбок, которые норовят упасть вниз и мешают ему приступить к делу.
Граф Клеветник перешагивает через тело и встает над ним, широко расставив ноги, лицом к ногам трупа. К ногам в волнистых линиях вен, в белых носках до середины икры и красных туфлях на каблуках. Граф Клеветник сгребает все юбки в охапку и приседает на корточки. Вздохнув, он садится задницей на лопатки мертвой Товарища Злыдни. Его колени торчат вверх, в потолок, руки совсем потерялись в ворохе ткани и кружев. Маленький сетчатый микрофон выглядывает из кармана его рубашки. Огонек ЗАПИСЬ светится красным.
И Повар Убийца кладет одну руку на бледную ягодицу и натягивает на ней кожу. Другой рукой он проводит ножом сверху вниз. Словно рисует прямую линию на синюшно белой заднице Товарища Злыдни – тонкую линию, которая становится все толще и четче по мере того, как нож скользит дальше. Параллельно щели между ягодицами. На белой коже разрез кажется черным, потом – черно красным, пока алые струйки не проливаются на юбки внизу. Руки Повара Убийцы все измазаны в красной дымящейся крови. Он говорит:
– А что, у мертвых кровь и должна течь так сильно? В ответ все молчат.
Раз, два, три, четыре, где то совсем в другом месте Святой Без Кишок шепчет:
– Помогите!
Локоть Повара Убийцы ходит вверх вниз, пока он пилит жилистое алое месиво. Своим маленьким ножиком. Самая первая прямая линия давно потерялась в красном рагу. Поднимается пар. В холодном воздухе разливается запах крови, пропитавшей тампон, запах женской уборной. Повар Убийца прекращает пилить и поднимает руку, в которой сжимает ошметок чего то красного. Он не смотрит на то, что держит. Его взгляд прикован к алому пятну посреди сугроба из белых юбок. К этому большому цветку, исходящему паром – здесь, на ковре в холле у балконов второго яруса. Повар Убийца встряхивает алый ошметок у себя в руке. То, на что он не может смотреть. Кусок, истекающий темно красным соком. Он говорит. Повар Убийца:
– Возьмите это. Кто нибудь… Ничья рука не протягивается вперед. Ее роза, татуировка: вот она, в самом центре куска. По прежнему не глядя на эту штуку у себя в руке. Повар Убийца кричит:
– Возьмите!
Шелест сказочной парчи и атласных юбок – Обмороженная Баронесса вновь с нами. Она говорит:
– О Господи…
Под сочащийся алый ошметок подставляют тарелку, и Повар Убийца роняет его туда. Теперь, на тарелке, это уже мясо. Тонкий кусок для бифштекса. Или для отбивной котлеты. Похожий на тонкие полоски мяса, которые в витринах мясных отделов обозначены как стрип стейки.
Локоть повара убийцы вновь ходит вверх вниз, рука пилит. Другой рукой он вынимает алые обрезки, кусок за куском, из красной дымящейся сердцевины этого большого белого цветка. Бумажная тарелка уже не выдерживает их тяжести и начинает сгибаться пополам. Красный сок проливается с одного края. Баронесса идет за второй тарелкой. Повар Убийца наполняет и ее тоже.