Поймав себя на подобных мыслях, Рагнхильд порой диву давалась. Они что же, так отличаются от нее? Может, вся разница в том, что у нее есть работа. Может, она поэтому терпеть не могла их самодовольные мины в утреннем ресторане на Виндерене, когда они жаловались на все эти злоупотребления со страховкой и увертки в обществе (это слово они произносили с легким презрением)? Или тут что-то другое? Ведь кое-что произошло. Революция. Она начала думать не только о себе, но и о другом человеке. Такого не бывало со времен Амалии. И Юханнеса.
Все началось с плана. Капиталы продолжали убывать по причине неудачных Мадсовых вложений, и назрела необходимость срочно принять меры. Не только перевести средства в активы с меньшими рисками, но и погасить накопившиеся долги. Им требовалась удачная финансовая операция. Идея принадлежала свекру. И тут действительно пахло удачной покупкой, вернее грабежом. Но не грабежом хорошо охраняемых банков, а обычным грабежом старушек. Старушкой была Армия спасения. Рагнхильд ознакомилась с армейским имущественным портфелем, весьма и весьма внушительным. То есть состояние домов, конечно, оставляло желать лучшего, но потенциал и местоположение были выше похвал. Прежде всего жилые дома в центре Осло, особенно в районе Майорстюа. Счета Армии спасения свидетельствовали о двух вещах: Армия срочно нуждалась в деньгах, а в балансе стоимость недвижимости была сильно занижена. Вероятно, они не понимали, на каких ценностях сидят, потому что она очень сомневалась, что те, кому в Армии спасения принадлежит решающее слово, хоть немного в этом разбирались. Вдобавок, по всей видимости, настал самый удобный момент для покупки недвижимости, поскольку цены упали вместе с курсами акций, а теперь наметился новый рост.
Несколько телефонных звонков, и она договорилась о встрече.
Погожим весенним днем она подъехала к штаб-квартире Армии спасения.
Принял ее командир, Давид Экхофф, и за три секунды Рагнхильд поняла, что за его приветливостью кроется властный вожак из тех, кого она с легкостью приручала, и решила, что все пройдет гладко. Расположились они в одном из кабинетов, где были сервированы вафли и на редкость скверный кофе, кроме их двоих присутствовали еще трое сотрудников — пожилой и двое молодых. Пожилой имел звание подполковника, занимал пост главного управляющего и вскоре собирался на пенсию. Один из молодых, Рикард Нильсен, застенчивый парень, тотчас же обнаружил сходство с Мадсом Гильструпом. Но это пустяки по сравнению с шоком узнавания, какой она испытала, здороваясь со вторым молодым человеком, который с осторожной улыбкой пожал ей руку и представился как Юн Карлсен. И дело не в высокой сутулой фигуре, не в открытом мальчишеском лице, не в мягком голосе, а во взгляде. Он смотрел прямо на нее. Внутрь ее существа. Именно так. Взгляд как у Юханнеса.
В начале встречи, когда главный управляющий сообщил, что оборот норвежской Армии спасения, по самым скромным оценкам, составляет один миллиард крон и значительная их часть — доходы от двухсот тридцати объектов недвижимости, какими Армия владеет по всей стране, она сидела словно в трансе, стараясь отвести взгляд от парня. От его волос, от рук, спокойно лежавших на столе. Плечи его вовсе не распирали черный китель, который у Рагнхильд почему-то всегда ассоциировался с пожилыми мужчинами и женщинами, поющими втору в трехголосных песнопениях и улыбающимися, хотя и не верующими в какую-либо жизнь прежде смерти. Она думала — вообще-то не отдавая себе в этом отчета, — что в Армию спасения идут те, кто не нашел другого места, простодушные, не слишком общительные и не слишком смышленые, другие не хотели с ними играть, но они понимали, что Армия — это сообщество, где даже они смогут выполнить необходимые требования, петь втору.
Когда главный управляющий закончил, Рагнхильд поблагодарила, открыла свою папку, достала лист бумаги и пододвинула через стол командиру.
«Вот наше предложение, — сказала она. — Из него вам станет ясно, какая недвижимость нас интересует».
«Благодарю», — проговорил командир и посмотрел на бумагу.
Рагнхильд пыталась прочесть реакцию по его лицу. Но поняла, что это мало что значит. Очки для чтения так и лежали перед ним на столе.
«Наш специалист изучит его и даст свое заключение», — продолжал командир, улыбнулся и передвинул бумагу дальше. Юну Карлсену. Рагнхильд заметила, как лицо Рикарда Нильсена непроизвольно дернулось.
Она положила перед Юном Карлсеном свою визитную карточку.
«Звоните, если возникнут вопросы», — сказала она, ощущая его взгляд как физическое прикосновение.
«Спасибо, что пришли, госпожа Гильструп. — Командир Экхофф хлопнул в ладоши. — Обещаем дать ответ в течение… Юн?»
«В течение короткого времени».
Командир с добродушной улыбкой повторил: «В течение короткого времени».
Все четверо проводили ее до лифта. Молча стояли в ожидании кабины. Когда дверь скользнула вбок, она слегка прислонилась к Юну Карлсену и тихонько сказала: «Когда угодно. Звоните на мобильный».
Она попыталась перехватить его взгляд, еще раз ощутить его, но не успела. По дороге вниз, одна в лифте, Рагнхильд Гильструп чувствовала резкие, болезненные удары пульса и невольно задрожала.
Через три дня он позвонил и сказал «нет». Рассмотрев предложение, они решили не продавать. Рагнхильд с жаром принялась выдвигать доводы в пользу предложенной цены, подчеркнула однобокое позиционирование Армии спасения на рынке недвижимости, а также то, что недвижимость эксплуатировалась непрофессионально, что низкие показатели в отчетах маскировали тот факт, что практически означенные объекты убыточны, с низкой доходностью, и что Армии спасения следует диверсифицировать свои капиталовложения. Юн Карлсен слушал не перебивая.
«Спасибо, — сказал он, когда она закончила, — что вы, госпожа Гильструп, так глубоко вникли в дело. И как экономист я не могу не согласиться с вашими выводами. Однако…»
«В чем же дело? Расчеты однозначно показывают…» — Она шумно дышала в трубку.
«Однако тут есть еще и человеческий аспект».
«Человеческий?»
«Квартиросъемщики. Люди. Старики, которые прожили там всю жизнь, солдаты Армии, ныне пенсионеры, беженцы, люди, нуждающиеся в защищенности. Вот что я имею в виду. Вы вышвырнете их на улицу, чтобы отремонтировать эти квартиры и сдавать их внаем или выгодно продать. Расчеты, как вы говорите, однозначны. Для вас это первоочередной аспект, и я его принимаю. Но примете ли вы мой?»
Она затаила дыхание, потом начала: «Я…»
«Хотите побывать там, познакомиться с кем-нибудь из этих людей? — перебил он. — Может быть, тогда вы лучше поймете».
Она покачала головой, потом сказала: «Мне хотелось бы прояснить возможные недоразумения в связи с нашими намерениями. Вы свободны вечером в четверг?»
«Да, но…»
«Давайте встретимся в «Лакомке», в восемь».
«А что это — «Лакомка»?»
Она невольно улыбнулась.
«Ресторан во Фрогнере. Таксисты знают, где это».
«Если речь о Фрогнере, я доберусь на велосипеде».
«Хорошо. Тогда до встречи».
Она пригласила на совещание Мадса и свекра, доложила о результатах.
«Похоже, ключ ко всему — этот их консультант, — сказал свекор, Алберт Гильструп. — Если мы привлечем его на свою сторону, недвижимость будет нашей».
«Но я же говорю, он вообще не заинтересован в цене, какую мы заплатим».
«Отнюдь», — отрезал свекор.
«Нет!»
«Речь об Армии спасения. Там он может сколько угодно размахивать своим моральным флагом. Надо обратиться к его собственной алчности».
Рагнхильд покачала головой: «С ним это не пройдет, он… он не из таких».
«У всех есть своя цена, — сказал Алберт Гильструп с огорченной улыбкой и помахал у нее перед глазами пальцем, туда-сюда, точно маятник метронома. — Армия спасения выросла из пиетизма, а пиетизм был у людей практичных подходом к религии. Поэтому он приобрел такую популярность здесь, на скудном Севере: сперва хлеб, потом молитва. Предлагаю два миллиона».
«Два миллиона? — Мадс аж задохнулся. — За… за согласие продать?»
«Только если продажа состоится, разумеется. No cure, no рау».[29]
«Все равно сумма безумная», — запротестовал сын.
Не глядя на него, свекор ответил: «Безумие тут только в одном, а именно в том, что оказалось возможно сократить фамильное состояние, когда все было на подъеме».
Мадс Гильструп дважды открыл и закрыл рот, беззвучно, как рыба в аквариуме.
«У этого консультанта не хватит духу торговаться о цене, если он сочтет первое предложение слишком низким, — сказал свекор. — Надо нокаутировать его с первого удара. Два миллиона. Что скажешь, Рагнхильд?»
Рагнхильд медленно кивнула, устремив взгляд в окно, потому что была не в силах смотреть на мужа, который, повесив голову, сидел в тени, куда не достигал свет настольной лампы.
«Два миллиона? — Мадс аж задохнулся. — За… за согласие продать?»
«Только если продажа состоится, разумеется. No cure, no рау».[29]
«Все равно сумма безумная», — запротестовал сын.
Не глядя на него, свекор ответил: «Безумие тут только в одном, а именно в том, что оказалось возможно сократить фамильное состояние, когда все было на подъеме».
Мадс Гильструп дважды открыл и закрыл рот, беззвучно, как рыба в аквариуме.
«У этого консультанта не хватит духу торговаться о цене, если он сочтет первое предложение слишком низким, — сказал свекор. — Надо нокаутировать его с первого удара. Два миллиона. Что скажешь, Рагнхильд?»
Рагнхильд медленно кивнула, устремив взгляд в окно, потому что была не в силах смотреть на мужа, который, повесив голову, сидел в тени, куда не достигал свет настольной лампы.
Юн Карлсен уже сидел за столиком и ждал, когда она вошла в ресторан. Выглядел он меньше, чем ей запомнилось, наверно, оттого, что был не в форме, а в мешковатом костюме, купленном, скорее всего, во «Фретексе». А может, чувствовал себя неловко в фешенебельном ресторане. Вставая, чтобы поздороваться с нею, он опрокинул вазу с цветами. Сообща они спасли цветы, и оба рассмеялись. Потом поговорили о том о сем. Когда он спросил, есть ли у нее дети, она только покачала головой.
Есть ли дети у нее? Нет. Так, но, может, у него есть… Нет-нет.
Мало-помалу разговор зашел о недвижимости Армии спасения, но она заметила, что аргументирует без обычного азарта. Он вежливо улыбался, потягивая вино. Она увеличила предложение на десять процентов. Он покачал головой, по-прежнему улыбаясь, и сделал ей комплимент по поводу ожерелья, которое выгодно оттеняло ее кожу.
«Подарок мамы», — непринужденно солгала она. И подумала, что вообще-то он смотрит на ее глаза. На голубые радужки и чистые белки.
Предложение о личном вознаграждении в размере двух миллионов она сделала между горячим и десертом. Посмотреть ему в глаза ей не удалось, потому что он молча глядел в бокал с вином, только внезапно побелел как мел.
В конце концов он тихо спросил: «Это ваша собственная идея?»
«Моя и моего свекра». Она заметила, что дыхание у нее участилось.
«Алберта Гильструпа?»
«Да. Кроме нас двоих и моего мужа, больше никто об этом не узнает. Для нас чревато не меньшим ущербом, чем… чем для вас, если информация просочится».
«Я что-то сказал или сделал?»
«Простите?»
«Что дало вам и вашему свекру повод думать, будто я соглашусь на сребреники?»
Он поднял взгляд, и Рагнхильд почувствовала, что краснеет. Впервые за много лет.
«Откажемся от десерта?» Он взял салфетку с колен, положил на стол рядом с тарелками.
«У вас есть время подумать, прежде чем дать ответ, Юн, — пробормотала она. — Подумать о себе. Ведь это шанс осуществить мечты».
Слова фальшью резанули даже ее собственное ухо. Юн сделал официанту знак принести счет.
«И какие же это мечты? Мечты стать коррупционером, мерзким отступником? Разъезжать в шикарном автомобиле, меж тем как все человеческое в тебе лежит в руинах. — Его голос дрожал от гнева. — Такие у вас мечты, Рагнхильд Гильструп?»
Она не сумела ответить.
«Я слепец, — сказал он. — Знаете, когда я вас увидел, я думал, что… что вижу совсем другого человека».
«Вы увидели меня», — прошептала она, чувствуя, что ее охватывает дрожь, та же, что в лифте.
«Что?»
Она продолжала, уже громче: «Вы увидели меня. А сейчас я вас оскорбила. Мне очень жаль».
Повисло молчание, и ей казалось, будто она погружается в воду, где чередуются холодные и горячие слои.
«Давайте забудем все это, — сказала она, когда подошедший официант выхватил карточку у нее из рук. — Это не важно. Для нас с вами. Пойдемте в парк, погуляем».
«Я…»
«Пожалуйста!»
Он с удивлением смотрел на нее.
В самом деле?
Как этот взгляд — он же видел всё — мог удивиться?
Рагнхильд Гильструп глядела в окно холменколленской виллы на темный прямоугольник далеко внизу. Фрогнерпарк. Там началось это безумие.
Минула полночь, автобус запаркован в гараже, и Мартина чувствовала приятную усталость, но и удовлетворение. Она стояла на тротуаре возле Приюта, на узкой темной Хеймдалсгата, ждала Рикарда, который пошел за машиной, как вдруг за спиной хрустнул снег.
— Привет.
Она обернулась, сердце замерло — в свете единственного уличного фонаря виднелся силуэт крупной фигуры.
— Не узнаёте?
Сердце стукнуло раз. Другой. Третий, четвертый. Она узнала голос.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, надеясь, что по голосу не слышно, как она испугалась.
— Узнал, что сегодня вечером вы работаете в автобусе и что около полуночи его паркуют здесь. В деле, как говорится, произошел сдвиг. Я кое о чем поразмыслил. — Он стал так, чтобы свет падал ему на лицо, которое выглядело жестче и старше, чем ей запомнилось. Странно, как много всего можно забыть за сутки. — И у меня возникли вопросы.
— Не терпящие отлагательства? — спросила она, улыбнулась и заметила, что лицо полицейского смягчилось.
— Вы кого-то ждете? — спросил Харри.
— Да. Рикард отвезет меня домой.
Она взглянула на сумку на плече полицейского. Сбоку надпись «ЙЕТТА», но на вид до того старая и изношенная, что к модному ретро отношения никак не имеет.
— Вам надо купить новые стельки для кроссовок, которые у вас в сумке, — сказала она.
Он недоуменно посмотрел на нее.
— Не надо быть Жаном Батистом Гренуем, чтобы учуять запах, — сказала она.
— Патрик Зюскинд. «Парфюмер».
— Читающий полицейский.
— Солдат Армии спасения, читающий об убийствах. Что, увы, возвращает нас к моему делу.
Перед ними остановился «Сааб-900». Боковое стекло беззвучно скользнуло вниз.
— Едем, Мартина?
— Минутку, Рикард. — Она обернулась к Харри: — Вам куда?
— В Бишлет. Но я…
— Рикард, не возражаешь подбросить Харри до Бишлета? Ты ведь тоже там живешь.
Рикард всмотрелся в темноту и уныло сказал:
— Конечно.
— Идемте. — Мартина протянула Харри руку.
Он с удивлением взглянул на нее.
— Ботинки скользкие, — шепнула девушка, схватив Харри за руку, и почувствовала, как эта сухая, теплая ладонь стиснула ее руку, словно опасаясь, что она упадет сию же минуту.
Рикард вел машину осторожно, поглядывая поочередно то в боковое зеркало, то в зеркало заднего вида, будто ждал нападения.
— Я вас слушаю, — сказала Мартина, сидевшая впереди.
Харри откашлялся.
— Сегодня стреляли в Юна Карлсена.
— Что? — невольно вырвалось у Мартины.
В зеркале Харри перехватил взгляд Рикарда и спросил:
— Вы уже слышали?
— Нет, — ответил тот.
— Кто… — начала Мартина.
— Мы не знаем.
— Но… и Роберт, и Юн. Это как-то связано с семьей Карлсен?
— Думаю, мишенью все время был только один, — сказал Харри.
— В смысле?
— Киллер отложил отъезд. По-моему, он обнаружил, что застрелил не того. Умереть должен был не Роберт.
— Не Ро…
— Вот почему мне нужно поговорить с вами. Думаю, вы можете дать ответ, правильна ли моя версия.
— Какая версия?
— Что Роберт погиб, так как на свою беду подменил Юна на дежурстве на Эгерторг.
Мартина обернулась, ошеломленно воззрилась на Харри.
— Вы занимаетесь графиком дежурств. Когда был у вас первый раз, я заметил, что график висит на доске внизу. И каждый мог видеть, кому в тот вечер полагалось дежурить на Эгерторг. Там значился Юн Карлсен.
— Как…
— Я зашел после больницы, проверил. Там действительно значится Юн. Но Роберт и Юн поменялись уже после того, как график напечатали, верно?
Рикард свернул со Стенсберггата к Бишлету.
Мартина прикусила нижнюю губу.
— Замены на дежурствах не редкость, и, если они меняются между собой, я далеко не всегда знаю об этом.
Рикард вырулил на Софиес-гате. Глаза у Мартины расширились.
— Вспомнила! Роберт позвонил мне, сказал, что они с братом поменялись и мне ничего делать не надо. Вот почему я не подумала об этом сразу. Но… но тогда получается…
— Юн и Роберт очень похожи, — сказал Харри. — А в форме…
— Вдобавок вечер и снегопад… — вполголоса проговорила Мартина, как бы обращаясь к самой себе.
— Я хотел спросить, не звонил ли вам кто-нибудь насчет графика дежурств. Особенно по поводу того вечера.
— Не припоминаю, — сказала Мартина.
— Подумайте, постарайтесь вспомнить. А я завтра позвоню.
— Хорошо, — кивнула Мартина.
Харри смотрел ей в глаза и при свете уличного фонаря снова обратил внимание на необычную форму зрачков.
Рикард резко затормозил.
— Откуда вы знаете? — удивился Харри.