Парень окончательно выбрался на дорожку, рассыпая вокруг себя снег, и зашагал прочь тяжелой, медленной походкой. Оглянулся, посмотрел на Харри. Тот не пошевелился. На ходу парень мерно размахивал руками. Как лунатик, подумал Харри. Станкич поднял руку. Харри увидел пистолет, понимая, что совершенно беспомощен здесь, в снегу. А Станкич поднес руку к виску, словно бы иронически козырнул. Отвернулся и быстро пошел по дорожке.
Харри закрыл глаза, сердце молотом стучало в груди.
Когда он выбрался на дорожку, парень давным-давно скрылся во мраке. Харри проверил магазин автомата. Так и есть. Во внезапном порыве ярости он отшвырнул оружие — уродливой птицей автомат нарисовался на фоне стены гостиницы «Плаза» и с негромким плеском упал в воду.
Когда подошел Халворсен, Харри стоял в сугробе, с сигаретой во рту.
Халворсен наклонился, уперев ладони в ляжки, грудь ходила вверх-вниз.
— Ну ты и мчался! — прохрипел он. — Исчез?
— Утонул, — ответил Харри. — Пошли обратно.
— А где автомат?
— Ты разве не про него спрашивал?
Халворсен взглянул на Харри и решил не уточнять.
Возле Приюта стояли две патрульные машины с синими маячками. Кучка дрожащих людей с длинными объективами на груди толпилась у дверей, судя по всему запертых. Харри с Халворсеном шли вниз по Хеймдалсгата. Халворсен заканчивал разговор по мобильнику
— Почему я всегда думаю об очереди на порнофильм, когда вижу такое? — сказал Харри.
— Репортеры, — отозвался Халворсен. — Как они пронюхали, что здесь что-то происходит?
— Спроси у молокососа, который сидел на радиосвязи, — сказал Харри. — Спорим, он проболтался. Что говорит оперативный центр?
— Они сразу выслали все доступные патрульные экипажи к реке. Оперчасть высылает десяток пеших сотрудников. Что скажешь?
— Он не дурак. Не найдут они его. Позвони Беате, пусть приедет.
Один из репортеров, заметив их, поспешил навстречу.
— Ну как, Харри?
— Опоздал, Йеннем?
— Что происходит?
— Да ничего особенного.
— Неужели? Кто-то прострелил лобовое стекло полицейской машины.
— Кто это сказал? По-моему, его просто выбили, — на ходу бросил Харри, но репортер не отставал.
— Полицейский, который сидел в машине. Он говорит, стекло раздолбали выстрелом.
— Ну-ну, надо с ним потолковать. Извините, господа! — сказал Харри.
Репортеры нехотя расступились, Харри постучал в дверь подъезда. Жужжание камер, блеск фотовспышек.
— Это связано с убийством на Эгерторг? — крикнул один из репортеров. — Здесь замешаны люди из Армии спасения?
Дверь приоткрылась, полицейский шофер выглянул наружу. Чуть посторонился, Харри с Халворсеном протиснулись в дом. Прошли мимо стойки администратора, где, устремив пустой взгляд в пространство, поник на стуле молодой полицейский, а перед ним на корточках сидел коллега и что-то тихонько говорил.
Дверь номера 26 на втором этаже так и стояла настежь.
— Старайтесь ничего не трогать, — сказал Харри шоферу. — Госпожа Лунн зафиксирует отпечатки пальцев и следы ДНК.
Они осмотрелись, открыли шкафы, заглянули под кровати.
— Господи, — сказал Халворсен, — ничего. Вещей у парня только то, что на нем.
— Чтобы провезти в страну оружие, он наверняка имел чемодан или что-нибудь в этом роде, — заметил Харри. — Стало быть, он где-то его бросил. Или положил в камеру хранения.
— Камер хранения в Осло теперь не больно-то много.
— Думай.
— Н-да. Камера хранения в одной из гостиниц, где он жил? Или автоматическая, на Центральном вокзале.
— Продолжи мысль.
— Какую?
— Что он сейчас, ночью, в городе и где-то у него чемодан.
— Возможно, сейчас он ему понадобится. Я позвоню в оперативный центр, скажу, чтобы послали людей в «Скандию» и на Центральный вокзал… в каких еще гостиницах Станкич числился в списке постояльцев?
— В «Рэдиссон-САС» на Хольбергс-плас.
— Спасибо.
Харри обернулся к шоферу, спросил, не хочет ли тот покурить. Они спустились вниз, вышли через дверь черного хода. В заснеженном садике на заднем дворе курил какой-то старикан, смотрел в небо, не обращая на них внимания.
— Как там с вашим коллегой? — спросил Харри, поднося зажигалку к сигарете шофера и к своей.
— Ничего, оклемался почти. Репортеров нелегкая принесла.
— Вы не виноваты.
— Виноват. Когда он связался со мной по рации, чтобы сообщить, что какой-то человек вошел в дом, и сказал «Приют». Мне нужно было получше натренировать его насчет таких вещей.
— Кое в чем другом тоже не помешает.
Шофер быстро посмотрел на Харри. Дважды моргнул.
— Мне жаль. Я пытался предупредить, но вы сразу припустили бегом.
— Ладно. Но почему?
Кончик сигареты ярко вспыхнул, когда шофер глубоко затянулся.
— Большинство сразу сдаются, как только видят дуло автомата, — сказал он.
— Я спросил не об этом.
Мышцы на скулах напряглись и тотчас расслабились.
— Это давняя история.
Харри хмыкнул, посмотрел на полицейского:
— У всех есть давние истории. Но это не означает, что мы подвергаем опасности жизнь коллег и держим оружие с пустым магазином.
— Ваша правда. — Полицейский бросил недокуренную сигарету, которая с шипением исчезла в свежем снегу. Вздохнул поглубже. — Неприятностей у вас не будет, Холе. Я подтвержу ваш отчет.
Харри переступил с ноги на ногу, пристально глядя на свою сигарету. Этому полицейскому лет пятьдесят. Мало кто из таких еще ездит в патруле.
— Давняя история… я ее услышу?
— Да вы уже слышали.
— Хм. Молодой парень?
— Двадцать два года, ранее не судим.
— Смертельный исход?
— Парализован от груди и ниже. Я попал ему в живот, но пуля прошла навылет.
Старикан закашляся. Харри взглянул на него. Он держал сигарету, зажав ее двумя спичками.
Молодой полицейский по-прежнему сидел на стуле, коллега утешал его. Харри кивком попросил заботливого утешителя удалиться и сам присел на корточки.
— Кризисная психиатрия не помогает, — сказал Харри бледному парню. — Сам справляйся.
— А?
— Ты сейчас напуган, потому что думаешь, что был на волосок от смерти. Так вот, ничего подобного. Он целился не в тебя, он стрелял по машине.
— А? — повторил юнец, без всякого выражения.
— Этот малый — профи. Знает, что, застрелив полицейского, останется без единого шанса на спасение. Он стрелял, чтобы напугать тебя.
— Откуда вы знаете…
— Он и в меня не стрелял. Скажи себе об этом, и сможешь уснуть. А психолог тебе ни к чему, в нем нуждаются другие. — Коленные суставы противно хрустнули, когда Харри выпрямился. — И помни, люди, которые рангом старше тебя, по определению умнее. Так что в другой раз подчиняйся приказу. О'кей?
Сердце у него стучало как у загнанного зверя. Фонари над дорогой, подвешенные на тонких стальных тросах, раскачивались на ветру, и его тень плясала по тротуару. Ему бы хотелось идти широким шагом, но ледяная корка вынуждала чуть ли не семенить.
Должно быть, его звонок в Загреб вывел полицейских на Приют. Да как быстро! Значит, звонить ей больше нельзя. За спиной приближался автомобиль, и он заставил себя не оборачиваться. Только прислушался: машина пока не тормозит. Она проехала мимо, обдав его ветром и снежной пылью, которая осела на той узкой полоске шеи, какую не укрывала синяя куртка, полицейский видел его в этой куртке, а значит, он уже не незрим. Скинуть ее, что ли? Нет, человек в одной рубашке не только вызовет подозрения, но и закоченеет. Он посмотрел на часы. Город проснется лишь через несколько часов, откроет кафе и магазины, куда можно зайти. Надо где-нибудь отсидеться. Найти укрытие, не замерзнуть и передохнуть, пока не рассветет.
Он шел мимо грязно-желтого фасада, изрисованного граффити. «Западный рубеж». Чуть дальше у подъезда съежившись стоял человек. Издали казалось, будто он прислонился к двери. Подойдя ближе, он увидел, что человек жмет на кнопку домофона.
Он остановился, подождал. Возможно, это спасение.
Из динамика над домофоном послышался скрипучий голос, мужчина выпрямился, пошатнулся, злобно буркнул что-то в ответ. Физиономия пьяницы, красная, отечная, кожа обвисла, болтается из стороны в сторону, как у китайского шарпея. Потом алкаш вдруг замер, эхо затихло среди безмолвных фасадов ночного города. Электронный замок негромко зажужжал, алкаш, с трудом сохраняя равновесие, толкнул дверь и вошел в подъезд.
Дверь медленно закрывалась, и он стремительно бросился к подъезду. Чересчур стремительно. Подметки поехали по льду, падая, он успел упереться ладонями в обжигающе холодную поверхность тротуара. Неловко поднялся, увидел, что дверь сию минуту захлопнется, ринулся вперед, сунул ногу в щель, почувствовал тяжесть двери на щиколотке, ужом протиснулся внутрь и замер, обратившись в слух. Медленные, шаркающие шаги. Временами почти замирающие и с усилием возобновляющиеся. Стук. Где-то наверху открылась дверь, женский голос выкрикнул что-то на этом странном певучем языке. И тотчас осекся, точно ей перерезали горло. Несколько секунд спустя он услыхал тихий скулящий звук, будто ребенок плачет после драки. Дверь захлопнулась, наверху воцарилась тишина.
Дверь медленно закрывалась, и он стремительно бросился к подъезду. Чересчур стремительно. Подметки поехали по льду, падая, он успел упереться ладонями в обжигающе холодную поверхность тротуара. Неловко поднялся, увидел, что дверь сию минуту захлопнется, ринулся вперед, сунул ногу в щель, почувствовал тяжесть двери на щиколотке, ужом протиснулся внутрь и замер, обратившись в слух. Медленные, шаркающие шаги. Временами почти замирающие и с усилием возобновляющиеся. Стук. Где-то наверху открылась дверь, женский голос выкрикнул что-то на этом странном певучем языке. И тотчас осекся, точно ей перерезали горло. Несколько секунд спустя он услыхал тихий скулящий звук, будто ребенок плачет после драки. Дверь захлопнулась, наверху воцарилась тишина.
Он позволил входной двери закрыться. Под лестницей среди мусора валялись газеты. В Вуковаре они клали газеты в ботинки — и тепло, и влагу впитывает. Дыхание по-прежнему вырывалось изо рта морозными клубами, но пока что он спасен, под крышей.
Харри сидел в конторе Приюта позади стойки администратора и, прижимая к уху телефонную трубку, пытался представить себе квартиру, куда звонил. Видел фото друзей, приклеенные к зеркалу над телефоном. Улыбающиеся, праздничные лица, вероятно снимки из зарубежной поездки. В большинстве подруги. Обстановка простая, но уютная. На дверце холодильника — библейские изречения. В туалете — постер с изображением Че Гевары. Хотя вряд ли.
— Алло? — Сонный мягкий голос.
— Это опять я.
— Папа?
Папа? Харри вздохнул, чувствуя, что покраснел.
— Полицейский.
— А-а. — Тихий смех. Звонкий и одновременно низкий.
— Простите, что разбудил, но мы…
— Ничего страшного.
Повисла пауза, одна из тех, каких Харри хотелось избежать.
— Я в Приюте, — сказал он. — Мы пытались задержать подозреваемого. Администратор говорит, что именно вы с Рикардом Нильсеном привезли его вечером на автобусе.
— Бедолага без пальто?
— Он самый.
— Что он сделал?
— Мы подозреваем его в убийстве Роберта Карлсена.
— Боже милостивый!
Харри отметил, что она произнесла эти слова не скороговоркой, а четко, раздельно.
— Если не возражаете, я пришлю сотрудника, который потолкует с вами. Вспомните пока, что тот парень говорил.
— Ладно. Но нельзя ли…
Пауза.
— Алло? — окликнул Харри.
— Он ничего не говорил. Как все военные беженцы. Их сразу узнаёшь, по манере двигаться. Вроде лунатиков. Ходят на автопилоте. Словно покойники.
— Хм. А Рикард с ним не говорил?
— Может, и говорил. Дать вам его телефон?
— Да, спасибо.
— Минутку.
Она отошла. А ведь верно подметила, подумал Харри. Как этот парень выбрался из сугробов. Как снег сыпался с него, руки висят, лицо без всякого выражения — точь-в-точь зомби, вылезающий из могилы в «Ночи живых мертвецов».
Услышав покашливание, Харри обернулся. На пороге конторы стояли Гуннар Хаген и Давид Экхофф.
— Не помешаем?
— Заходите.
Они вошли, сели по другую сторону письменного стола.
— Нам хотелось бы услышать рапорт, — сказал Хаген.
Харри не успел спросить, кому это «нам», в трубке снова раздался голос Мартины. Она назвала номер, Харри записал.
— Спасибо. Доброй ночи.
— Я тут подумала…
— Простите, спешу, — сказал Харри.
— А-а, доброй ночи.
Он положил трубку.
— Мы спешили как могли, — сказал отец Мартины. — Ужасно. Что случилось?
Харри взглянул на Хагена.
— Рассказывайте, — кивнул тот.
В кратких словах Харри описал неудавшийся захват, выстрел по автомашине, погоню в парке.
— Но, раз вы были так близко да еще и с автоматом, почему не стреляли? — спросил Хаген.
Харри кашлянул, но молчал, глядя на Экхоффа.
— Ну? — раздраженно бросил Хаген.
— Слишком темно было, — ответил Харри.
Хаген долго смотрел на своего инспектора, потом проговорил:
— Значит, он ушел, пока вы открывали его комнату. Какие соображения насчет того, почему киллер находится на ословской улице, ночью, при минус двадцати? — Комиссар понизил голос: — Я полагаю, Юн Карлсен у вас полностью под контролем?
— Юн? — переспросил Давид Экхофф. — Так ведь он в Уллеволской больнице.
— Я выставил у его палаты полицейского. — Харри надеялся, что в голосе звучит уверенность, которой на самом деле не было. — Как раз собирался позвонить и проверить, как он там.
Первые четыре ноты «London Calling» группы «Клэш» прокатились среди голых стен коридора в нейрохирургическом отделении Уллеволской больницы. Человек в халате, с прилизанными волосами вез куда-то стойку с капельницей и мимоходом укоризненно посмотрел на полицейского, который вопреки строгому запрету разговаривал по мобильнику:
— Странден.
— Холе. Как там у вас?
— В общем, тихо. Какой-то бессонный тип шастает по коридору. Мрачный с виду, но вроде безобидный.
Человек с капельницей, сопя, потащился дальше.
— А раньше как?
— Ну, «Тотнем» получил втык от «Арсенала» на стадионе «Уайт-Харт». А еще света не было.
— А пациент?
— Ни звука.
— Ты проверял? С ним все в порядке?
— Не считая геморроя, все вроде тип-топ.
Странден прислушался к зловещей тишине.
— Шутка. Сейчас зайду и проверю. Погоди.
В палате пахло чем-то сладким. Конфеты, должно быть, подумал он. Свет из коридора осветил помещение, но едва дверь закрылась, стало темно, хотя он успел увидеть лицо на белой подушке. Подошел ближе. Тихо кругом. Слишком тихо. Недостает какого-то звука. Самого обычного.
— Карлсен?
Ответа нет.
Странден кашлянул и повторил погромче:
— Карлсен!
В палате царила такая тишина, что голос Харри в трубке прозвучал громко и отчетливо:
— Что происходит?
Странден поднес телефон к уху:
— Спит как ребенок.
— Точно?
Странден всмотрелся в лицо на подушке. И сообразил, что его мучило. Что Карлсен спал как ребенок. Взрослые мужчины обычно создают больше шума. Он наклонился послушать дыхание.
— Алло! — донесся из телефона голос Харри Холе. — Алло!
Глава 16 Пятница, 18 декабря. Беженец
Солнце согрело его, легкий ветерок зашевелил длинные травинки на песчаных дюнах, они закивали, закачались. Должно быть, он только что искупался, поскольку полотенце под ним отсырело. «Смотри», — сказала мама, показывая на воду. Он козырьком приставил руку к глазам, посмотрел на сверкающую, невероятно синюю Адриатику. И увидел мужчину, выходящего из воды, с широкой улыбкой на лице. Отец. За ним следом шел Бобо. И Джорджи. Рядом плыла собачонка, хвост торчком, словно руль. Пока он смотрел на них, из моря выходили другие. Иных он знал хорошо. Как отца Джорджи. Других мельком. Как того человека за дверью в Париже. Черты лица вытянуты до неузнаваемости, гротескные маски, словно ветви, протянутые к нему. Солнце скрылось за тучкой, температура резко упала. Маски принялись кричать.
Проснулся он от резкой боли в боку, открыл глаза. Он в Осло. На полу под лестницей в каком-то подъезде. Над ним кто-то склонялся, кричал разинутым ртом. Он разобрал одно слово, такое же, как на его родном языке. Наркоман.
Незнакомец — мужик в короткой кожаной куртке — отступил назад, поднял ногу. Пинок пришелся по больному месту в боку, и он со стоном повернулся. За спиной мужика в куртке стоял еще один тип, смеялся, зажимая нос. Тот, что в куртке, указывал на дверь.
Он посмотрел на обоих. Тронул рукой карман — мокрый. Но пистолет на месте. В обойме еще две пули. Только ведь, если пригрозить пистолетом, они немедля вызовут полицию.
Мужик в куртке рявкнул что-то, занес кулак.
Он прикрыл локтем голову, встал на ноги. Тот, что зажимал себе нос, фыркнул, открыл дверь и пинком вышвырнул его на улицу.
Дверь с грохотом захлопнулась, он услышал, как оба затопали вверх по лестнице. Посмотрел на часы. Четыре часа ночи. Все еще кромешная тьма, и он жутко замерз. И промок. Пощупал рукой — куртка на спине отсырела, штанины мокрые. Пахнет мочой. Неужто обмочился? Да нет, просто лежал в луже. В замерзшей моче, которая оттаяла от его тепла.
Сунув руки в карманы, он быстро зашагал по улице. Не обращая внимания на изредка проезжающие машины.
Пациент пробормотал «спасибо», Матиас Лунн-Хельгесен закрыл за ним дверь кабинета и рухнул в кресло. Зевнул, глянул на часы. Шесть. До утренней смены еще час. Тогда он пойдет домой. Поспит несколько часов и поедет к Ракели. Она сейчас лежит себе под одеялом в большом бревенчатом доме, в Холменколлене. Он еще не вполне нашел общий язык с мальчиком, но со временем все наладится. У Матиаса Лунн-Хельгесена всегда так бывало. Олег не то чтобы относился к нему с неприязнью, просто слишком привязался к его предшественнику. К полицейскому. Странно вообще-то, как ребенок может без возражений возвысить пьющего и явно ненормального человека до отца и примера.