– Как я уже говорил, – сказал Дарби, выкинув в пепельницу мохнатый хобот истлевшей почти до фильтра сигареты, – я не жалею эту кучку зажравшихся подонков, к тому же довольно опасных раздолбаев. Поэтому я не соврал, когда говорил, что мы с вами во многом похожи, Странный, с тобой и с Ириной: я тоже идеалист. Если бы я все делал по инструкции, мы бы уже давно ехали в том бронепоезде, который послал по приказу «Пантеона» Совет Четырех Городов. Вас бы с Ириной посадили в бронированную клетку и вряд ли до конца жизни выпустили оттуда, да и хрен знает, что на уме у этих трансляторов. Тебя бы под страхом смерти (а страшнее только специальные пытки) завербовали в «Пантеон», отправили бы на базу, и, скорее всего, вы провели бы остаток своих дней там…
– А что предлагаешь ты? – спросил я Дарби.
– Я предлагаю все же захватить эту чертову базу, но не для того, чтобы властвовать над миром или спасти этих Титанов. Я все же считаю, что мы должны сами владеть своей судьбой, какой бы она ни была…
– Дарби, я прошу, избавь меня от пафоса, – попросил я.
– Хорошо: я хочу личного бессмертия! – выпалил он. – Трансляторы владеют такими технологиями…
– А ты не боишься просидеть бессмертным на базе вечно, как ты пророчил мне с Ириной?
– Странный, а ты ни на секунду не в состоянии поверить, что я такой же идеалист и романтик, который, почувствовав колоссальные силы, способные изменить человечество, да хоть бы самого себя…
– Извини, Дарби, но, как бы я плохо ни разбирался в людях, ты скорее прагматик, нежели мечтатель, – сказал я, будто обращаясь к старому приятелю.
– А чего хочешь ты, Странный? – спросил Дарби.
– Лично я? – Я начал распаляться.
– Да, ты! – Он ехидно прищурился.
– Да забыть про весь ваш дурдом раз и навсегда! – чуть не выкрикнул я. – Не уперлась мне эта база и мировое господство, и эти локаторы из одной палаты с вашими демонами! Я возьму Ирину и уеду с ней в тихий уголок, где не мельтешит перед глазами это человечье стадо, которому всегда неймется, а она нарожает мне детей, и я помру своей смертью, а не от пули какого-нибудь сатаноида или под шагоходами танка! Я хочу быть счастливым, а не мертвым! Понимаешь Дарби?!
– Мещанская у тебя позиция-то, Охотник Странный, – криво усмехнулся Дарби. – «Мой шалашик с краю, я ничего не знаю!» – так получается? А то самое «людское стадо», которое тебя так раздражает и которому вечно неймется, как ты говоришь, кто будет заботиться о нем? Кто будет тащить его к более приемлемому виду? Даже моллюск, когда его трет попавшая в раковину песчинка, превращает ее в жемчужину, чтобы не раздражала, а вы, хренова интеллигенция, имеете два положения рычага – уничтожить всех, а в лучшем случае – игнорировать! А кто будет работать? Странный? Или ты считаешь, что на Марсе все гораздо лучше, чем на Земле? Или хуже? Делать-то никто не хочет, особенно если это не приносит сразу видимых результатов!
– А я и делаю! – запальчиво ответил я. – Всю жизнь делаю только то, что утираю сопли, остужаю головы, объясняю людям что-то про позитив в жизни! Да меня глюки лучше понимают, чем эти приматы!
– Может, тебе заделаться проповедником? – ехидно поинтересовался Дарби. – Церковь Святого Глюка! Звучит?
– Тебе больше пойдет! – ответил я резко. – Чем-то ты мне нашего Аурелиано напоминаешь в своей упертости!
– Да никакая это не упертость! – неожиданно Дарби всплеснул руками. – Как же вы, чистоплюи, меня бесите! Сами же, умники, скорбите всю жизнь: «Нами управляют воры и кровопийцы!» Вдруг вам говорят: «На, порули сам, ты ведь так много знаешь, ты чувствуешь чужую боль, как свою собственную, ты понимаешь больше остальных, и тобой не движет только жадность, ты же добросовестный!..» А тут интеллигент, осознав весь груз ответственности, кричит – нет, мол, пусть кровопийцы правят, не играю я в ваши игры, плохие вы дяденьки! Не могут люди без вождей, ты что, не понимаешь? А ты уступишь место уроду, а сам в кусты – думать о духовном и медитировать!
– Так вот пускай боги с Ангелами займутся своими непосредственными обязанностями!
– От тебя сейчас зависит – займутся или пробуксуют! Им пару тысяч лет подождать – это тьфу! Понял?
– Может, тогда и меня в Ангелы примут?
– Я тоже из Ангелов, Странный…
– Покажи крылья! – вырвалось у меня, и тут же я ощутил резкий и горячий удар в область солнечного сплетения. Грудь обдало жаром, а воздуха стало не хватать.
Я раскрыл рот в попытке вдохнуть полные легкие и уставился на Дарби, который продолжал спокойно сидеть у окна, абсолютно без движения, с легкой усмешкой глядя на меня. Только его глаза, как мне померещилось, слегка осветились каким-то сиреневым слабым мерцанием. Жар продолжал нарастать, грудь уже пекло, а от пальцев Дарби, сложенных на закинутое на правую ногу колено, будто продолжение их, вытекала плавно струящаяся, полупрозрачная оранжевая линия.
Я стал мысленно растягивать огонь в груди по своим рукам. Пока он проходил к кончикам пальцев, он становился приятным и прохладным, будоражащим и бодрящим. Я медленно набрал полную грудь воздуха и плавно выдохнул. За этим вздохом куда-то в сторону пола поплыли темные, красновато-коричневые сгустки энергии. Я ровно дышал, пока не почувствовал, что мое горло перестает пропускать воздух.
Я попытался раздуть грудную клетку, но воздуха в нее почти не шло. Я заметил, что Дарби приподнял ладони от колена и направил их на меня, сомкнутые, будто крылья бабочки. От них исходила какая-то бордово-синяя пульсация, которая обдавала шею холодом. Появилась легкая тошнота и головокружение. В глазах стало темнеть, и опять, как тогда, в «Эоле», заныли разом все мои свежие ранения.
Я стиснул челюсти, затем попытался расслабить мышцы лица и синхронно повернул против часовой стрелки свои пальцы. За ними вдруг возникли темно-фиолетовые, блеклые полосы, которые я словно скручивал в спираль. Крылья бабочки вздрогнули и осветились желтым светом.
И вдруг я выдохнул множество воздуха, который, оказывается, был во мне и распирал грудь, до самого подбородка. Мгновенно стало легче, и вокруг меня замерцали тонкие вертикальные прозрачные нити, словно моросил голубой дождик.
Дарби немного преобразился: его лоб пылал, будто прожектор локомотива в темноте, глаза, словно фары, подсвечены оранжевым, рот сиял голубовато-фиолетовым, а внизу живота копошились, подобно щупальцам, несколько ярко-алых отростков.
Клянусь, не будь я сейчас в таком состоянии, я, наверное, просто потерял бы дар речи и прилично струхнул по поводу этих вот странных метаморфоз с обычным человеком напротив. Но у меня было такое же ощущение, которое рождает появившийся над головой глюк, и я чувствовал, что этот глюк опасен. У меня было чувство, что эта разноцветная сущность Дарби находится где-то далеко-далеко…
Мы слились со множеством разноцветных линий, проходящих сквозь нас, навстречу друг другу по легкой дуге – по ним плавали в разные стороны небольшие светящиеся утолщения. Я отвлекся невольно на эти линии и тут же ощутил весьма чувствительный толчок в грудь. Кожа туловища, потеряв свою чувствительность, онемела. На секунду мне показалось, что я проваливаюсь в огромную глубокую черную яму, края которой топорщатся от каких-то обугленных сегментов с рельефом, выступающим ржавыми металлоконструкциями, тонущими во мраке пространства. На фоне всего этого зажглись два ярких пятна, и снизу вверх, словно висящая на искрящих проводах, поплыла какая-то неоновая вывеска, пульсирующая разноцветными стеклянными трубками, из которых складывалось слово «КОНЕЦ».
– Конец, – прозвучал в ушах ровный, лишенный интонаций голос Дарби. – Конец… конец… конец…
Эти слова повторялись рефреном, медленно угасая в зыбкой мгле вокруг.
И тут где-то далеко, таким же эхом, я услышал металлический многоголосый стук. Стук колес по рельсам и тихое поскрипывание рессор вагона. Я стал повторять этот ритм, пощелкивая языком во рту.
Темнота стала сереть, металлоконструкции и сегменты осыпались рыхлым известняком и таяли в воздухе.
Надо мной раскинулось ярко-голубое небо со слепящим пятном солнца, вокруг лежала бескрайняя пустыня, по которой ветер волок комки каких-то колючих растений, создавая эффект присутствия, а я шел по стальным уходящим вдаль рельсам.
Прямо на меня неслась тупая бронированная морда локомотива с жарко пылающими фарами. Он отчаянно и надрывно гудел, явно не собираясь сбавлять ход. Меня это обстоятельство почему-то не тревожило: я знал, что с рельсов мне сходить еще хуже, поэтому упрямо шел навстречу поезду. Плавно. Поступательно. Единственно правильно и естественно. Все в порядке, все течет и движется, все растет и меняется, минута за минутой, тысячелетие за тысячелетием. Мы все течем, мы жидкие, мы не имеем формы – это помогает летать или плавать везде, где вздумается, даже в «Зед-мире», даже будучи плазмой – легко и свободно двигаться в мягком радиоактивном излучении, улыбаясь электронными пучками, навстречу чистой энергии!!!
Внезапно локомотив застыл и рассыпался, только две светящиеся фары остались висеть в воздухе. Вокруг них стала меняться картинка, медленно проступая из ниоткуда.
Я увидел купе, разложенный столик, окно с мелькающим рельефом и Дарби, вжавшегося в стену, с выпученными глазами. Я потрогал голову руками.
– Извиняюсь, со мной такое бывает, не обращай внимания, – произнес я ватными губами.
Дарби шумно выдохнул воздух.
– Да-а-а-а… – медленно протянул он, вынимая слегка дрожащими пальцами сигарету. – Ты гораздо сильнее, чем я думал… Гораздо… Вот почему…
Он щелкнул пьезоэлементом и выпустил дым в потолок. По днищу вагона что-то гулко ударило.
Я не совсем понимал, что сейчас произошло, но чувствовал, что у меня закружилась голова и привиделся кошмарный глюк.
Я фыркнул, поболтал головой и выпил сразу несколько глотков остывшего кофе.
– Ладно, – сказал я, слегка отдышавшись. – Меня там любимая заждалась, а мы тут занимаемся бессмысленной идеологической полемикой. Давай вкратце свою программу.
– Раз ты на Олимп не хочешь лезть…
– И сам не хочу, и Ирине не дам, – проворчал я.
– Так вот, как ты понимаешь, – продолжил он, – в покое вас не оставят, поэтому начать надо сразу с вашей команды. У вас есть «крот» среди туристов, его надо обезвредить, то есть убить. Я послал запрос по запасным каналам, и сегодня, ближе к утру, мне дадут на него ответ. Таким образом, мы с тобой сможем схватить агента Титанов и попытаться получить от него по максимуму информации. Хотя вряд ли он что-то скажет, так как будет понимать, что мы его ликвидируем.
– Может, проявить гуманизм, господин Ангел? – спросил я, усмехаясь.
– Ну во-первых, на нем кровь итальянца, – сказал Дарби тихо. – А во-вторых, если они вас захватят и попадут с вами на базу, никакого гуманизма вы не дождетесь и близко. Так что выбирать тебе…
– Хорошо. А дальше?
– А дальше – в зависимости от исхода дела мы уже решаем, кто и куда пойдет…
– А как же ты без нас на гору полезешь?
– Если вы упираетесь, – вздохнул Дарби, – попробую набрать в Лихоторо наемников, да и биосканирование Ирины у меня есть… А вы сработаете как отвлекающий маневр, так даже лучше будет… Все, Странный, приходи сюда часам к шести утра – и за дело…
– Как раз наши туристы решили вечеринку устроить в буфете, – кивнул я, – будет удобно…
– Да, – кивком ответил он, – вроде обстоятельства на нашей стороне.
Я залпом допил спирт и поднялся.
– Жаль, что нам не удастся стать друзьями, Странный, – задумчиво произнес Дарби, вновь глядя в окно.
– Да, наверное, жаль, – сказал я и вышел, пошатываясь, из купе, притворив плотно за собой дверь, едва не столкнувшись с идущим по коридору толстяком-бригадиром…
Мы с Ириной вернулись в свое купе, уговорившись с полковником, Дроновой и Азизом, что к четырем утра встретимся все в буфете.
Я собрался было пойти в последний вагон и поздороваться с остальными, но Дронова попросила меня этого не делать, так как страстно желала устроить всем такой же сюрприз, каким было для них наше с Ириной появление в поезде.
Мы согласились, так как Азиз горячо поддержал эту идею. Вращая сверкающими белками глаз на фоне темной кожи и окутывая все вокруг загадочным туманом от междометий и своего верного косяка, он заявил, что в нашей жизни счастливые случайности – редкость, а несчастные – частость (он так и сказал, конец цитаты). Посему лишать людей редкостей – преступление перед статистикой!
Я чуть не подавился бутербродом с верблюжьим сыром и часто-часто закивал. Я решил, что философских споров с меня на сегодня хватит, да и побыть с Ириной вдвоем хотелось сильнее.
Марсианская беспроводная Сеть иногда пропадала, но это не мешало нам с Ирой слушать разную музыку или интересные аудиопостановки, чаще всего по старым земным книжкам. Ирина находила их более любопытными, чем современный стиль литературы, несмотря на то что некоторые были тяжеловаты в восприятии.
Поезд плавно сбавил ход, глухо лязгая вагонными сцепками, – наверное, опять занос на рельсах.
Успели опять пообщаться с Хмурым, который оказался вполне веселым парнем. Потом заперлись после его ухода на какое-то время в купе, чтобы никто не мешал. Кажется, действие шоколада на нас так и не прошло – мы опять целовались рекордное количество времени, пока наконец нам не стало тесно в одежде и мы не сбросили ее в беспорядке на пол. И стали предаваться полной гамме тактильных ощущений, чувствуя закипание внутри каждого из нас бурного вулканического счастья, которым клокотали наши сердца от смелых и ласковых прикосновений, оттого что мы слишком долго ждали этой любви в потоке окружающего хаоса, смерти и грязи.
В конце, когда наши сдавленные вскрики утихли, мы, не одеваясь, втиснулись на одну койку, прикрывшись одеялом, и едва не уснули. Но нас разбудил настойчивый стук Хмурого, сказавшего нам через дверь, что нас зовут какие-то люди из вагона-буфета.
Я сел на койке и, закурив, ответил, что мы уже идем.
Ирина сходила в «верблюжатник» и принесла из своего рюкзака платье, которое мне так полюбилось еще на приеме у Диего.
В общем, мы попытались украсить себя кто как мог, чтобы ощущение праздника было подчеркнуто. И пошли… Проходя по вагону-бестиарию, мы повторили все, что делали перед этим, – сперва приласкали наших верблюдов, а потом стали опять целоваться.
Было такое ощущение, что Ирина излучает из себя какой-то свет радости: она выглядела свежей, веселой, часто улыбалась, и в глубине ее глаз переливались таинственным светом маленькие искорки. Она сказала, что не хочет со мной расставаться даже на секунду, она что-то напевала, и мы держались за руки, словно школьники.
Я ликовал в душе: такой счастливой я ее видел очень редко и в эти моменты понимал, как ей тяжело приходилось последнее время и как она соскучилась по обыкновенному веселью. Даже встреча с туристами превратилась для нас в радостное событие, хоть совсем недавно мы мечтали отделаться от этой группы, как от опасной обузы. Меня даже чем-то успокаивала наша с Дарби договоренность о ликвидации «крота». Я тоже хотел наконец расслабиться и получать от жизни простые удовольствия, которыми была скудна наша поездка.
Когда мы вошли в буфет, под плавное колыхание вагона, все уже были в сборе: полковник, Дронова и Азиз сидели за тем же столом, Аюми и Крис делали возле стойки заказ, а Йорген с Сибиллой о чем-то оживленно беседовали, отчаянно жестикулируя.
Мы замерли в дверях, наблюдая за этим бурлением характеров и темпераментов.
Йорген заметил нас первым и застыл, будто в игре «замри-отомри». Его рука окаменела, простертая по направлению к нам, а рот так и не смог закрыться до конца.
Вслед за ним обернулась Сибилла и тоже замерла со съехавшей слегка вбок улыбкой и взлетевшими бровями. Дронова с Азизом начали аплодировать под стук колес, чем привлекли всеобщее внимание.
Аюми округлила глаза и прикрыла губы ладонью, а Крис начал размахивать руками и кинулся к нам.
С нами нянчились, как с детьми. Крис причитал, сбившись на родной язык: «Май гад! Айм вэри глэт ту си ю!» Сибилла с Аюми обняли с двух сторон, даже плечо заныло, а потом бросились целовать Ирину, которая, зажмурив глаза, улыбалась. Йорген чуть не сделал меня калекой, одновременно наступив мне на ногу и сдавив мою ладонь до суставного хруста.
В общем, торжественный выход состоялся, и замызганный буфет стал настоящим праздничным залом!
– После этого тура, – пробасил Йорген, глядя на Ирину с восхищением, – вас, дамочка, надо будет произвести в «марсиане»! Как вы так?..
Кто-то зажег на своем КПК проблесковый аварийный маячок, отчего покачивающийся и гремящий под полом вагон-буфет превратился в некое подобие ночного клуба. Бармен включил какую-то ритмичную хаус-электро. Вскрывались бутылки, хлопали ладони, стучали ударные инструменты, раздавались громкие эмоциональные возгласы – от всего этого стало звенеть в ушах. И все же звон был приятным, так как его источником не были автоматные очереди или взрывы.
Нас с Ириной под руки усадили за большой стол из сдвинутых маленьких, и к нам присоединилось несколько посторонних посетителей и даже персонал буфета: оказывается, многие нас узнавали уже по лицам, и всем было крайне любопытно, как мы выкручивались из такого количества передряг, свалившихся на нашу голову. Ох как мне захотелось ляпнуть, что одна из причин наших проблем сидит в этом же вагоне, в купе бригадира поезда, и величает себя Ангелом!
Но чем приятна была это суматошная атмосфера – так это тем, что плохие и дурацкие мысли быстро в ней растворялись и улетучивались!
– Да… – говорил Йорген, ударяя о мой стакан своим и одновременно хлопая меня по плечу, – так, как с этим землянином, я не влипал ни разу в жизни!
– Ты преувеличиваешь, Акмэ, – покачивала головой Сибилла, – а вспомни рейд на Хрисову Пустошь? Когда в каньон лазали!