До окна от «Васпа» – пять метров. От окна до вражеской машины – сто двадцать пять метров. На фронтальном экране чужой танк лежал просто как на ладони.
– Огонь, – боясь спугнуть тетушку удачу, прошептал Малярийкин.
Бронебойный вырвался из огнедышащего жерла, прошел сквозь окно барака, не задев стены, и вонзился во вражескую плоть! Кажется, внутри вражеского корпуса даже не поняли, что произошло. Башню вырвало так, словно с пластмассовой игрушки ее сорвал рассерженный мальчуган. С дистанции сто метров прямой наводкой даже орудие «Васпа» творило чудеса. Жив ли соперник-танкист? Глупый вопрос. Судя по языкам пламени, вырывавшимся из круглого отверстия, которое только что закрывала бронированная башня, там не было даже тела – разве что пепел.
Малярийкин откинулся на сидушку. Ну что ж, первый есть! В прошлом бою было пятеро. Интересно, побьет ли сегодня рекорд? Да ладно! Взрыв и выстрел наверняка привлекли внимание. Судя по турнирной таблице, половина участников сегодняшнего боя в локации Тотенкопф уже истреблена. Остальные ползали по округе, выискивая жертв, набирая чужими жизнями игровые очки. И сейчас, привлеченные взрывом, гибелью соперника и неожиданной активностью нового участника противостояния, уверенно потянутся сюда. Дай бог!
Маляр посмотрел на одну из видеокамер – ту самую, в которой отражался только что подбитый вражеский танк. Там умер человек. Только что. И убил его лично он. Малярийкин Петр Викторович. Не кто-то другой. Он.
Ощущал ли при этом что-нибудь Малярийкин? Да пожалуй, что ничего. Вот она, печаль, да. Черствость. Внутренняя черствость и пофигизм.
Потерев рукой глаза, Маляр отогнал от себя гуманистические мысли и пробежался взглядом по всем экранам. Он не ошибся. На площадке осталось не так много вражеских машин, и братья-враги по оружию, привлеченные возможностью срубить еще одного фрага, вырваться вперед, обогнать соперников, ползли к его стационеру[6] со всех сторон.
У них было на это право. Большинство участников нынешнего сражения в Тотенкопфе опытнее, чем он. И имели более мощные корпуса. Статистику перед боем видели все. И каждый думал – Маляр слабее. Машина лучше, пукалка лучше, бронирование лучше. Но сам пилот – хуже. Прошлая победа в Ливане объяснялась, как теперь четко понимал Малярийкин, только превосходством третьего «Васпа» над бесплатными корпусами новичков. А также советами Байбулатова. Сейчас расклад иной.
Каменное здание барака ничуть не гарантировало безопасность. Напротив, только создавало ее видимость. Любой из участвующих в бою танковых корпусов мог кататься сквозь местные домишки, как сквозь макеты из карамели. И все же… шанс был. И был, по мнению Малярийкина, крайне неплохой именно из-за здания барака.
Узкие улочки между каменными стенами и строениями не позволяли маневрировать. Чисто психологически. Если есть улица и на ней нет врага, то и ломиться сквозь стены зданий никто не станет. Хотя бы чтобы не привлекать внимание потенциального противника, невидимого и ползущего по параллельной улице. В Тотенкопфе не было открытого пространства: негде лавировать, совершать сложные маневры. В то же время поверхность здесь была совершенно ровная. Серьезных укрытий в виде возвышенностей или низин, за которыми крупная машина могла бы спрятаться не только от взора, но и от бронебойного снаряда, не было также. Сама локация сталкивала бойцов нос к носу с оппонентами, которых они не выбирали.
В этом, как неожиданно понял Маляр, и заключалась суть Тотенкопфа.
Стены и здания лишь создавали иллюзию закрытой локации, городского боя. На самом деле Тотенкопф был полем. Идеально ровной доской. Простреливаемой из конца в конец во все стороны.
Конечно, с одного края локации стрелять в другую бесполезно – снаряд долетал, но броню повредить не мог, да и попасть практичеки нереально, однако суть состояла именно в этом. В открытости. Завуалированной под скрытность. Тотенкопф вовсе не был городом. Он был большой комнатой, заставленной спичечными коробками!
С двух противоположных сторон улицы показались танки.
Медленно. Явно его не видя.
Осторожничают, крадутся. Готовы ко всему.
Но не видят!
Маляр повернул башню вправо – ориентация на правое окно. Ракурс отличный. Прямой наводкой по правому сопернику. Расстояние сто сорок метров.
Потом повернул башню влево – ориентация на левое, более дальнее и еще более маленькое окно. Ракурс хуже, но враг в прицельной сетке с увеличением – тоже как на ладони. Прямой наводкой, расстояние двести пятьдесят.
Запомнить угол возвышения. Запомнить угол разворота.
В обе стороны – огонь!
Разворот вправо – выстрел.
Разворот влево – выстрел. Буквально с двухсекундной разницей.
Малярийкин замер.
Вокруг разливалась пронзительная тишина.
* * *В реальном бою после произведенного выстрела машина однозначно себя выдавала. Компьютеризированная техника могла рассчитывать местоположение стреляющего по баллистической траектории. В игре было не так. При любой самой навороченной технике внутри кабины боевой машины данные на обработку полученной информации поступали только на обзорные мониторы. Для восприятия человеком. И только им. Это было слабое звено.
Вряд ли человеческий глаз, даже самый зоркий, мог заметить, как из маленького окошка вылетает снаряд. Дым и пыль, поднимавшиеся после этого в течение пары минут при беглом осмотре и десяти-пятнадцати минут при внимательном осмотре, могли выдать место, откуда произведен выстрел. Но не раньше. А главное – при выстреле через оптическую просеку не видно самой вспышки выстрела. Она пряталась – в глубине здания. Из окна или полосы пролома вылетал только снаряд!
Остаток времени в Тотенкопфе Малярийкин тупо сидел в своем лжеукрытии («лже» – потому что реальным укрытием от танкового огня оно не являлось) и шмалял вражеские машины с регулярностью одна в пятнадцать-тридцать минут. Враг обычно осторожно заползал на одну из простреливаемых Маляром улиц и, не находя противника, осторожно пер дальше, готовый выстрелить в любой миг, как только кто-нибудь появится из-за угла.
Но никто не появлялся. Малярийкин спокойно выжидал, пока дистанция не станет оптимальной, наблюдая за противником сквозь очи видеокамер на чердаке. Выпускал один-два снаряда сквозь микроскопические окна (а иногда и прямо сквозь стену) с расстояния в пятьдесят-сто метров. В упор. И затем не производил ни единого лишнего движения, почти не дышал.
Подобная примитивная тактика приносила потрясающие плоды. Число подбитых оппонентов росло как на дрожжах. Спустя два часа Малярикин с легкостью выбился в лидеры турнирной таблицы. И не без удовольствия наблюдал, как мощные попадания его орудия буквально сминают вражеские машины сокрушительными выстрелами накоротке. Пушка третьего «Васпа» победно клокотала раскатами грома, стабилизаторы работали на полную, чтобы оружие откатом не швыряло к противоположной стене.
Фраг!
Смертоносный процесс затягивал. Малярийкин вскоре забыл про управление танком, полностью, до последней своей клеточки превратившись в снайпера-стрелка. Он словно слился с пушкой, почти физически переживая каждое мгновение от выстрела до попадания в цель.
Фраг!
Секунды перезарядки отсчитывались в голове автоматически. Наводя орудие на очередного несчастного, Маляр ощущал несравненный восторг. Адреналин пульсировал в венах, сердце стучало, нервы звенели.
Фраг!
И только когда количество мертвых танков на каждой улице превысило две-три единицы, новые машины, прибывавшие одна за другой к месту бойни, стали понимать, что сталкиваются не просто с точкой, где проводилась дуэль, а с полноценной засадой. Но даже это не помогало. Уничтожать все дома подряд вслепую в условиях ограниченного остатка снарядов ни один танк не стал. Были попытки обойти злополучное место с тыла и фланга. Но все они приводили лишь к тому, что очередной «умник» оказывался под огнем Малярийкина не на этой улице, а на соседней.
Спустя еще какое-то время Малярийкин даже не сразу понял, почему перестали появляться танки. На фронтальном мониторе таблица снова обнулилась, показывая на отдельно очерченном экране номер единственного выжившего.
Но победитель почему-то указан не был.
* * *Помимо затрат на починку боевого корпуса, а также в силу необходимости оперативно передвигаться по городу, Байбулатов, вернувшись в ангар после бойни на Тотенкопфе, убедил Малярийкина потратить кусок доставшегося после первой победы лаве на индивидуальный транспорт. Причем предложил ему свой. Байбулатов передвигался по дистриктам на относительно новом (десять лет пробега по Сибири) американском «Студебеккере». Это был джип с дугами, кенгурятником, задорным литьем и окраской хаки – то есть модным и навороченным. И его, конечно, старый подонок Малярийкину не отдал бы. Однако помимо ездовой ежедневной тачки у Байбулатова имелся и второй аппарат на замену – еще более древняя «Кобра», названная так в честь знаменитого в годы Второй мировой войны (той самой, которая была до Третьей) американского истребителя. Выпуск этой автомашины начался как раз перед Войной-Смерть в независимом государстве Иллинойс, и в Сибирские автономные зоны они поставлялись в те годы в очень больших количествах. В меньших, чем из Южной Африки, но все же. При этом многие ТС этой марки до сих пор (то есть после войны уже) оставались на ходу. Что, безусловно, делало честь производителю. В общем, Байбулатов убедил Малярийкина купить у него эту развалюху, что Малярийкин, на радостях победы, и сделал.
Между прочим, «Кобра» была действительно хороша. Умеренно дребезжала подвеской, неплохо рвала с места (восемь секунд до сотни), долго ржавела и просто очаровывала окружающих хищными обводами спортивного корпуса. И рычанием. А еще Кобра была тонированной в дюбель. Что Малярийкин находил крайне немаловажным для соблюдения пресловутой «инкогниты». Борода у него уже отросла конкретно, но передвигаться по городу с открытыми окнами или пешком Малярийкин «очковал».
При этом, как вскоре с удивлением открыл для себя Малярийкин, у «Кобры», в отличие от его старой «муравейки», было еще одно свойство и направление использования, о котором раньше он даже не помышлял…
В один прекрасный майский вечер, сев в личный автомобиль, Маляр отчего-то со страшной силой захотел встретиться с Эленой. Чувство это было довольно ординарное, учитывая постоянную тягу Маляра к сей притягательной самочке и по совместительству его личному меценату. Но именно в этот вечер именно это чувство сопровождалось побуждениями, совсем не свойственными Малярийкину-из-прошлого. Он решил Лену покатать.
После звонка на ее мобильный не прошло даже получаса. Но Лена была уже в изумрудном платье, плотно прилегающем, с гипнотизирующим декольте, и покрытом серыми блестками, переливающимися в лунном свете. Шею украшала нитка крупных изумрудов – минимум по 0,3–0,5 карата каждый (в эпоху автомастерни Маляр плотно общался со скокарями[7], а потому сек в камнях и драгмете). Короче, Ленка вся переливалась зелеными искорками, и на этом потрясающе-волшебном фоне Малярийкин вдруг необычайно остро осознал собственную убогость, никчемность и негодность к подобного рода мероприятиям. В то же время ощущение прошедших боев, а главное – совершенных побед продолжало осуществлять с его «эго» необычные метаморфозы.
– Привет! – отважно провозгласил он, вытаскивая бороду из машины. – Слушай, сказать, что ты очаровательна, значит не сказать ничего. Но ты очаровательна, черт возьми!
– И давно мы на «ты»?
– Я не могу общаться с такой красивой девушкой на «вы», уж прости, – совершенно откровенно признался Малрийкин. – Сразу чувствую себя то ли педиком, то ли старпером. Позволишь на «ты»?
– Позволю, почему нет.
– Пасиба. Нет, ты правда… ты просто умопомрачительно красива.
В сверкающих глазках Элен заиграла едва заметная улыбка. Баба, даже если ворочает миллионами, все равно баба и есть.
– Специально для тебя так оделась, – наклоном головы она показала на платье. – Веришь, нет?
– Верю.
– Рада, что тебе нравится.
– Я как рад – не то слово!
– Угум. Слушай, я тоже на машине, но не хочу ее брать. Надеюсь, ты не откажешься после прогулки отвезти меня обратно.
– Верну, не волнуйся.
Малярийкин дернул ручник, открыл дверцу. Элен села рядом.
На какое-то мгновение взгляд Маляра задержался на стройных ногах. Лена аккуратно поправила платьице, на секунду показав глубокий боковой вырез. Ноги были в чулках с кружевными резинками. Не в колготках. Усмиряя костедробительный стук сердца, Маляр выжал сцепление, и «Кобра» мягко тронулась с места.
– Куда поедем? – спросила она.
– Не знаю. Можно просто прокатиться по городу. Вот только я плохо знаю Скайбокс.
– Поехали. Куда знаешь.
– Ну… есть несколько отличных автомастерских, есть пара магазинов с запчастями, есть артиллерийский склад, давно там не был… Вот только все это работает днем. А сейчас закрыто. Шучу. Может быть, куда-то в кафе?
– Уже ночь, Маляр. Все кафе закрыты.
– Тогда, может быть, в клуб? В ресторан? Ужин?
Глядя на него, Элена улыбнулась.
– В клуб? В ресторан? Выходит, ты не знаешь, куда именно пригласил меня на первое свидание, ковбой?
– Прости. Ну да, на свидание. Я просто… не местный. – Маляр смутился. – Конечно, мне следовало заранее над этим подумать. Но я…
– Да ладно, не парься. Пожалуй, я знаю тут одно местечко. Поехали! Смотри, сейчас поверни направо и дуй по главной до конца проспекта. А там покажу.
– О’кей!
Четверть километра проехали молча. Проспект оказался забит множеством автомобилей. Малярийкин был удивлен. Раньше, в прошлой жизни, в которой остались Ника и Калмышев, он очень редко выезжал из «наш-ангара» по темноте. Если это случалось, то случалось в исключительных случаях, когда отложить дело до рассвета не было никакой возможности. Однажды, например, когда Калмыш заболел… Впрочем, даже ту поездку с нынешней сравнивать нельзя. Вокруг «наш-ангара» простирался многокилометровый пустырь, руины аэропорта, потом руины ремонтно-механического завода, диспетчерского училища, лесополоса, а за ней уже – и первые таежные колхозы с дикарями. Пустота. Глушь. Ужас. Опасность.
В Скайбоксе ночь была совсем другой. Яркой. Насыщенной. Громкой. Наполненной автотранспортом. Малярийкин, конечно, не видел автомобильных пробок прошлого, и ему не с чем было сравнить. Однако лично он настолько плотного движения по трассе не встречал никогда. Машин было настолько много (встречались, кстати, и фрэнчи-длинномеры, и даже игровые танки), что Малярийкину пришлось ехать рывками со скоростью тридцать-сорок километров в час. Впрочем, ему и не хотелось ехать быстрее. Город в свете луны и немногочисленных, но все же очень ярких неоновых огней и реклам выглядел завораживающе.
Они свернули на новую улицу. Потом еще раз и еще. Здесь машин было меньше, и Маляр увеличил скорость.
– Я смотрю, в Скайбоксе ночью жизнь довольно оживленная, – сказал он удивленно.
– А почему должно быть по-другому?
– На окраинах по-другому.
– Ну, найдешь себе девушку с окраины, катайся с ней ночью по таежным колхозам и наслаждайся пустотой. А здесь – Скайбокс. Столица, черт возьми, матушки Сибири.
– Так мы куда, в клуб?
– Ну, почти. Вот здесь налево поверни. Теперь прямо. Ну вот, уже почти все.
Маляр свернул с асфальтированной трассы сначала на неровную грунтовую дорогу, которая вела, казалось, прямо в лес (вот тебе и столица Сибири!). «Кобра» подпрыгивала на ухабах и выбоинах. Но затем колеса с подскоком вынесли их на отсыпанную щебнем широкую площадку. Деревья закрывали луну, кромешную темень освещали лишь фары ближнего света. Маляр чуть дал газу, деревья отплыли в сторону, и луна осветила наконец широкую полосу за щебеночной площадкой. Впереди показалось приземистое кирпичное здание с декоративными башенками. В окнах было темно.
– И где это мы?
– Еще одно мое «тайное жилище». Видишь, вон видеокамеры? Что-то вроде дачи. В лесу, как ты можешь заметить, но от центра недалеко. Идем?
– Ты же говорила, мы в клуб.
– А у меня здесь клуб. Только для двоих.
– Вы уверены в этом, Элена?
– Мы снова на «вы»?
– Ох, прости… Ты уверена в том, что… Ты не будешь раскаиваться в том, что… Может, мы все же проедем вместе по городу? Я боюсь, утром ты будешь винить себя в том, что…
Не дав закончить, она прижала палец к его губам. Затем приблизила к рябой роже Маляра свое божественное лицо. Кожа была белой и гладкой, как алебастр. Идеальной. Глаза сверкали. Как огромные изумруды.
– Я никогда не буду винить себя, – произнесла она отчетливо и чуть хрипло. – Ни в чем. Никогда. Ведь я всегда невиновна, Маляр. Всегда… Невиновна… Запомни это!
И она впилась в Малярийкина языком.
Невиновность
Вечером следующего дня Малярийкин мчался по городу в состоянии крайнего возбуждения. Не сексуального. А иного, гораздо более страшного и глубокого, если, конечно, в природе, в принципе, есть более страшные вещи, нежели секс. Как всегда перед настоящим боем, Малярийкин был одет в защитный танковый костюм из меташелка – подарок Байбулатова. Поверх костюма набросил адидасную мастерку и надел широкие спортивные штаны. Выглядел Маляр во всем этом безобразии как перекачанный сумасшедший карлик. С густой бородой и темными солнцезащитными очками, широкими, надетыми под накинутый на голову широкий капюшон. Клоун!
Капюшон, однако, скрывал еще одну деталь туалета. Танковый гермошлем. Сегодня ни на одной из локаций танковых боев не было (воскресенье, святой арамейский праздник), но Малярийкин действительно пер на бой.
Из оружия вместо привычных «Грома» или «Смоки», поставленных на броню, у Малярийкина имелся замечательный раскладной ножик-бабочка длиной восемь сантиметров, газовый пистолетик (успешно имитировавший обводами «глок-48»), а также кусок арматуры, размером, как он прикинул, примерно в два Элениных локтя. Не густо, да. Зато для души.
Эленочка сидела тут же, на соседнем сиденье, кривя рожицу с недосыпа.
Утром на полигон, где тренировался Малярийкин, подъехал Байбулатов и привез результаты предыдущего боя. Бой был спорный. Поэтому результаты предварительно отправили в центральную судебную комиссию. В Скайбокс. Результат (в пакете) прибыл на Тотенкопф уже утром.