Хранительница тайн - Кейт Мортон 14 стр.


А еще он снимал в Лондоне. Джимми подошел к дальней стене. Вот семья из Ист-Энда катит на тележке жалкие пожитки, оставшиеся после бомбежки; женщина развешивает белье на кухне у всех на виду – стену снесло взрывом; в бомбоубежище мать читает шестерым детям сказку на ночь; игрушечная панда с оторванной взрывом лапой; женщина в кресле на фоне пламени, которое бушует там, где был ее дом; старик ищет среди развалин собаку.

Эти снимки не отпускали Джимми. Несчастные люди смотрели на него со стены, и он чувствовал, что теперь перед ними в долгу и обязан сохранить истории их жизни. Джимми слушал мрачные сообщения по Би-би-си: «Погибли трое пожарных, пятеро полицейских и сто пятьдесят три гражданских жителя» (простые, сдержанные слова не передавали того ужаса, который он пережил ночью), читал те же гладкие слова в газетах. Ни цветов, ни эпитафий, ибо следующей ночью все повторялось. Повторялось снова и снова. Война не оставила места для скорби, которую Джимми наблюдал мальчишкой в доме отца-гробовщика, но ему хотелось верить, что фотографии сохранят память о том, чему он стал свидетелем. Когда-нибудь война закончится, и люди будут разглядывать его фотографии и восклицать: «Так вот как все было!»

К тому времени, как Джимми добрался до кухни, отец успел забыть, что за таинственный столовый прибор он искал, и теперь сидел за столом в пижаме и майке и крошил канарейке купленное по дешевке печенье.

– Кушай, Финчи, – приговаривал он, просовывая кусочки сквозь прутья, – вот так, хорошая птичка.

Услышав шаги, отец повернул голову.

– А ты приоделся, сынок.

– Да ладно, пап.

Однако отец продолжал пристально его разглядывать. Только бы не вспомнил, откуда взялся костюм! Отец отдал бы ему все, что имел, но Джимми боялся, что костюм вызовет воспоминания, которые расстроят старика.

Закончив осмотр, отец довольно кивнул.

– Отлично выглядишь, Джимми, – заявил он, и его нижняя губа затряслась. – Я тобой горжусь.

– Спасибо, пап, – сказал Джимми мягко. – Ты поосторожнее с комплиментами, зазнаюсь, и со мной не станет сладу.

Отец, все еще кивая, слабо улыбнулся.

– А где твоя рубашка, пап? В спальне? Не хватало еще, чтобы ты простудился. Постой, сейчас принесу.

Отец зашаркал за ним по коридору, но на полпути остановился. Когда Джимми вышел из спальни, он по-прежнему стоял посреди коридора. На лице застыло изумление, словно он силился вспомнить, куда шел. Взяв отца под локоть, Джимми отвел его обратно на кухню, помог застегнуть рубашку и усадил на привычный стул – старик не любил перемен.

Чайник успел остыть, и Джимми поставил его на плиту. К счастью, снова дали газ. Несколько ночей назад бомба повредила газопровод, и отец лишился любимого чая с молоком. Джимми засыпал в заварочный чайник неполную ложку. Запасы были на исходе, приходилось экономить.

– Останешься ужинать, Джимми?

– Нет, пап. Помнишь, я говорил, что уйду? Сосиски оставлю на плите.

– Хорошо.

– Кроличьи, ты уж извини, зато на десерт кое-что особенное. Никогда не догадаешься. Целый апельсин!

– Апельсин? – Лицо старика оживилось. – Однажды на Рождество мне подарили апельсин.

– Да что ты говоришь!

– Я был тогда мальчишкой, батрачил на ферме. Красавец апельсин. Арчи съел его, когда я отвернулся.

Чайник зашумел, и Джимми залил заварку кипятком. Отец тихо плакал, как всегда при упоминании брата Арчи, погибшего в окопах лет двадцать пять тому назад, но Джимми делал вид, будто не замечает его слез. По опыту он знал, что отцовские слезы высохнут так же быстро, как пролились.

– Не волнуйся, пап, никто не тронет твой апельсин.

Он плеснул в отцовскую чашку добрую порцию молока. Отец обожал чай с молоком, за которое они не уставали благодарить мистера Эванса и двух коров, которых тот держал в сарае рядом с магазином. С сахаром дела обстояли не так радужно, и вместо него Джимми влил в чай капельку сгущенки. Размешав чай, он поставил на стол чашку и блюдце.

– А теперь слушай меня внимательно, пап. Сосиски в кастрюльке, они не успеют остыть, поэтому газ не зажигай.

Отец молча сметал со стола крошки от печенья.

– Ты меня понял, пап?

– Что?

– Я сварил сосиски, поэтому тебе не нужно зажигать газ.

– Хорошо. – Отец отхлебнул чай из чашки.

– Ты понял, пап? Не трогай конфорки.

Отец тревожно взглянул на него, затем промолвил:

– Ты отлично выглядишь, мальчик мой. Куда-то собрался?

– Собрался, пап, – вздохнул Джимми.

– Решил развлечься?

– У меня назначена встреча.

– Свидание?

Джимми не удержался от улыбки.

– Свидание, пап.

– Она хорошенькая?

– Красавица.

– Ты должен привести ее к нам.

В глазах отца загорелось прежнее озорство, и у Джимми защемило сердце. Каким когда-то был отец!.. Впрочем, Джимми сразу одернул себя: бога ради, ему уже двадцать два, сколько можно горевать о старых временах!

Джимми стало совсем нехорошо, когда отец радостно, хоть и немного неуверенно улыбнулся и сказал:

– Приведешь ее к нам, Джимми? Мы с твоей матерью должны решить, подходит ли она нашему мальчику.

Джимми наклонился, чтобы поцеловать отца в макушку. Он не собирался в который раз объяснять ему, что мать ушла больше десяти лет назад, оставила их ради человека с красивой машиной и большим домом. Зачем? Пусть думает, будто она отоваривает карточки в бакалейной лавке. Кто он такой, чтобы открыть старику глаза на горькую правду? Жизнь и так не балует…

– Ну, я пошел, пап. Запру за собой дверь, но у миссис Хэмблин из соседней квартиры есть ключ, и если начнется налет, она отведет тебя в убежище.

– Вряд ли. Скоро шесть, а фрицев не видать. Может, решили устроить передышку?

– Сомневаюсь. Луна сегодня что фонарь грабителя. Миссис Хэмблин придет за тобой, когда завоют сирены.

Отец теребил прутья клетки.

– Все хорошо, пап?

– Да, да, все хорошо, Джимми. Развлекайся, не думай обо мне. Никуда твой старик не денется. Пережили последний налет – и новый переживем.

Джимми улыбнулся, проглатывая комок в горле. Любовь и грусть сплелись в одно, грусть, которую он не мог выразить словами, грусть сильнее и глубже, чем простая тревога за больного отца.

– Так держать, пап. Пей чай, слушай радио. И оглянуться не успеешь, как я вернусь.

Долли спешила по залитым лунным светом улицам Бейсуотера. Два дня назад на картинную галерею с чердаком, забитым красками и лаками, упала бомба. Владелец отсутствовал, и место до сих пор пребывало в запустении: развороченные кирпичи и почерневшее дерево, сорванные с петель окна и двери, груды битого стекла. Долли видела пожар с крыши особняка на Кемпден-гроув: взрыв, ревущее пламя и клубы дыма в ночном небе.

Направив фонарик вниз, она обогнула мешки с песком, едва не оставив каблук в яме, а после ей пришлось убегать от бдительного охранника, который засвистел и прокричал ей вслед, что негоже разумной девушке выходить на улицу в такой вечер – разве она не видит, какая яркая сегодня луна?

Когда-то Долли, как и остальные лондонцы, боялась выходить во время налетов, но затем полюбила гулять под бомбами. Когда она рассказала об этом Джимми, он испугался, решив, что после гибели семьи Долли ищет смерти. Однако Джимми ошибался. Во время налетов Долли испытывала странное воодушевление. Бомбежки заставляли ее ощущать себя особенно живой. Того, что происходило сейчас в Лондоне, не случалось нигде и никогда и, вероятно, больше не повторится. Долли ни капельки не боялась – откуда-то она знала, что ей не суждено погибнуть под бомбами.

Смотреть опасности в лицо, упиваться своим бесстрашием было восхитительно. Долли испытывала необычайное возбуждение, да и не только она. Город охватило странное безумие; порой казалось, что все лондонцы влюблены.

Сегодня к ее обычному воодушевлению добавилось нечто иное. Она могла бы не спешить – Долли вышла из дома заблаговременно, проследив, чтобы леди Гвендолен проглотила свои три глотка хереса, после которых ей был нипочем любой налет (гордая старая леди и мысли не допускала о том, чтобы спуститься в бомбоубежище), но ее захлестывали чувства. Долли казалось, что она способна пробежать сотню миль и даже не запыхаться.

Хотя нет, а как же чулки? Ее последняя целая пара. Одно неверное движение – и придется рисовать стрелки на ногах карандашом для глаз, как простушке Китти. Ну уж нет, ни за что.

Чтобы не искушать судьбу, Долли вошла в автобус возле Мраморной арки и устроилась на задней площадке, где какой-то самоуверенный тип с несвежим дыханием вещал о способах жарки печенки. Вот сам и ешь свою требуху, едва не выпалила она напоследок, выскакивая сразу за площадью Пиккадилли.

– Доброй ночи, детка! – пожелал ей пожилой мужчина в форме бойца противовоздушной обороны.

В ответ Долли махнула рукой. Двое солдат, выводивших пьяными голосами «Нелли Дин», подхватили ее под руки, закружили и чмокнули в обе щеки. Долли расхохоталась, а бравые вояки, явно прибывшие домой на побывку, продолжили свой путь.

В ответ Долли махнула рукой. Двое солдат, выводивших пьяными голосами «Нелли Дин», подхватили ее под руки, закружили и чмокнули в обе щеки. Долли расхохоталась, а бравые вояки, явно прибывшие домой на побывку, продолжили свой путь.

Джимми ждал ее на углу Чаринг-кросс-роуд и Лонг-акр. Долли увидела его на освещенной луной площади – именно там, где он обещал быть, – и задохнулась от радости. Все-таки Джимми Меткаф очень красив. Он оказался выше и худее, чем запомнилось Долли, но непослушные темные пряди и скулы, при взгляде на которые казалось, будто сейчас он скажет что-то на редкость остроумное, она узнала с первого взгляда. Долли приходилось видеть красивых мужчин (шла война, и строить глазки солдату, прибывшему на побывку, считалось гражданским долгом любой девушки), но в Джимми было что-то особенное, какая-то мрачная животная сила в сочетании с силой характера, заставлявшая сердце тревожно замирать в груди.

Джимми был таким правильным, таким честным и прямодушным, что порой Долли не верилось, что он принадлежит ей. При виде Джимми в черном смокинге, который она сама велела ему надеть, Долли чуть не взвизгнула. Вечерний костюм сидел на нем как влитой, и не знай Долли правды, она решила бы, что перед ней – настоящий джентльмен. Вытащив из сумочки помаду, она поправила линию губ и защелкнула зеркальце.

Затем оглядела коричневое пальто, отороченное на воротнике и манжетах норкой (так ей хотелось думать), хотя возможно, что и лисой. Фасон вышел из моды лет двадцать назад, но выбирать не приходится. Кроме того, такие вещи никогда не устаревают. Так говорила леди Гвендолен, а она знала в этом толк. Долли поднесла рукав к носу – запах нафталина еще ощущался, хотя Долли проветрила пальто перед окном ванной, а потом щедро опрыскала духами. Неважно, в запахе гари, что висел над Лондоном в эти дни, никто и не заметит. Поправив бриллиантовую брошку на воротнике, распрямив плечи и взбив кудряшки на затылке, Долли выступила из тени – сказочная принцесса, богатая наследница, девушка, у ног которой лежит весь мир.

Джимми успел продрогнуть и только-только поднес к губам сигарету, как увидел ее. Ему пришлось всмотреться, чтобы узнать свою Долли: шикарное пальто, темные волосы, блестящие в лунном свете, уверенная поступь длинных ножек. Сердце Джимми сжалось – она была так хороша, так свежа и элегантна! С тех пор, как они виделись в последний раз, Долли неуловимо изменилась. Эх, если бы только это, поежился он в старом отцовском смокинге. Хуже всего, что с тех самых пор Долли от него отдалилась. Внезапно Джимми особенно остро ощутил глубину разделяющей их пропасти.

Она подошла, благоухая духами. Джимми хотелось быть остроумным и светским, хотелось сказать ей, что она самая красивая девушка на свете и что он любит ее, как никто никогда не любил. Ему хотелось найти слова, которые преодолели бы отчуждение, хотелось, чтобы она узнала о его работе военного фотокорреспондента, о славе и деньгах, которые предрекал ему издатель, «когда все это закончится». Но ее красота посреди разрухи, сотни ночей, проведенных в думах о будущем, тот далекий летний день у моря… чувства переполнили Джимми. Он смущенно усмехнулся, притянул Долли к себе и крепко поцеловал.

Его поцелуй был словно сигнал к бою, и Долли сразу успокоилась. Целую неделю она предвкушала этот вечер. Ей хотелось потрясти Джимми, хотелось, чтобы он увидел, как она повзрослела, настоящая светская дама, а не скромная школьница, которую он встретил когда-то в Ковентри. Долли приосанилась, как требовалось по роли, и заглянула Джимми в глаза.

– Привет, – промолвила она с хрипотцой, вылитая Скарлетт О’Хара.

– И тебе привет.

– Как мило тебя видеть. – Долли запустила пальчики под лацканы его смокинга. – Ты сама элегантность.

– Ты про эти обноски?

Долли чуть не прыснула, но сдержалась (Джимми всегда умел ее рассмешить).

– Нам пора, – промолвила она важно, потупив глаза. – Впереди много дел, мистер Меткаф.

Долли продела руку под локоть Джимми и потащила его по Чаринг-кросс-роуд – туда, где змеился хвост очереди в клуб. К востоку слышался гул канонады, прожекторы лестницами Иакова уходили в ночное небо. У дверей «Клуба 400» самолет пролетел прямо у них над головами, но Долли было не до него: даже полноценный налет не заставил бы ее бросить место в очереди. У входа на них обрушились голоса, смех, музыка и та яростная неутомимая энергия, от которой кружилась голова. Долли пришлось вцепиться в рукав Джимми, чтобы не упасть.

– Тебе понравится. Тед Хит и его музыканты творят чудеса, а мистер Росси настоящий душка.

– Ты уже здесь бывала?

– Много раз.

Крохотное преувеличение: один-единственный раз. Но по сравнению с Джимми, который был старше, работал фотографом, путешествовал, встречался с разными людьми, Долли не могла похвастаться ничем особенным. Ей отчаянно хотелось выглядеть в его глазах искушенной и опытной дамой.

Долли рассмеялась и сжала его руку.

– И нечего на меня так смотреть! От Китти не отвяжешься, но ты должен знать: я люблю только тебя.

Рядом с гардеробом Долли остановилась, чтобы снять пальто. Сердце молоточком стучало в груди. Долли вспомнила все истории леди Гвендолен, все проказы, которые проделывали неразлучные сестрицы, танцы до упаду, красавцы мужчины, не дававшие прелестницам проходу, – и решительно сбросила пальто. Джимми подхватил его, Долли медленно повела плечиком и приняла эффектную позу (та-да-да-дам, леди и джентльмены!), являя взору Джимми то самое платье.

Алое, блестящее, ослепительное, скроенное так, чтобы подчеркнуть все изгибы фигуры – когда Джимми увидел платье, то едва не выпустил из рук пальто. Не сводя глаз с Долли, он растерянно передал гардеробщику свою ношу и получил взамен номерок.

– Ты… Долл, ты выглядишь… вот так платье!

– Что? – Долли дернула плечиком, копируя его манеру. – Ты про эти обноски? – Затем, снова став собой, подмигнула Джимми: – Пошли, нам пора.

И Джимми не возражал.

Долли внимательно разглядывала пространство за красным канатом, маленький танцпол, столик справа от оркестра (Китти называла его «королевским»[14]). Долли искала Вивьен – Генри Дженкинс был на короткой ноге с лордом Дамфи, их совместные фотографии часто печатались в журнале «Леди», – но ее нигде не было. Ничего, еще не вечер, наверняка Дженкинсы скоро появятся. Она увлекла Джимми за собой, лавируя между столиками и танцорами, пока не уперлась в мистера Росси.

– Добрый вечер, – промолвил он важно, сложив ладони вместе и слегка поклонившись. – Вы гости лорда Дамфи?

– Какой шикарный клуб! – уклонилась Долли от прямого ответа. – Сколько лет сколько зим, подумать только! Теперь мы с лордом Сэндброком понимаем, что нам следует навещать Лондон почаще. Не правда ли, милый? – добавила она, послав Джимми ободряющий взгляд.

На лице итальянца отразилось сомнение: он явно не знал, что думать; впрочем, годы, проведенные за штурвалом светского корабля, научили мистера Росси ничему не удивляться.

– Дорогая леди Сэндброк, – проворковал он, поцеловав руку Долли, – без вас это место прозябало во тьме, но отныне свет воссиял. Кого я вижу! Как поживаете, лорд Сэндброк?

Джимми молчал, и Долли затаила дыхание: она знала, как Джимми относился к ее «играм», и почувствовала, что его рука на ее спине напряглась. Непредсказуемость его реакции лишь добавляла игре азарта. Джимми молчал, сердце Долли выскакивало из груди, возбужденно гудела толпа, где-то звякнул разбитый бокал, оркестр заиграл новую мелодию…

Маленький итальянец, назвавший его чужим именем, пристально смотрел в ожидании ответа, а Джимми внезапно увидал перед собой отца в полосатой пижаме, потускневшие от времени зеленые обои, Финчи в клетке, крошки от печенья. Он чувствовал взгляд Долли, знал, чего она хочет, но отозваться на чужое имя казалось предательством по отношению к бедному отцу, чей разум помутился от горя. Отцу, который до сих пор ждет возвращения любимой жены и плачет по убитому четверть века назад брату. Отцу, который, впервые войдя в их убогую лондонскую квартирку, просиял и сказал Джимми:

– Отличное место, сынок. Ты молодец, мальчик мой, мы с мамой тобой гордимся.

Он бросил взгляд на Долли – на ее лице сияла надежда. Порой ее игры выводили Джимми из себя. Он не в состоянии обеспечить Долли тот образ жизни, который так ее привлекал. Впрочем, никому ведь не больно от ее игр? Никто не пострадает, если Джимми Меткаф и Дороти Смитэм сегодня вечером окажутся по ту сторону красного каната. Ей так сильно этого хочется, она так готовилась, где-то раздобыла роскошное платье, даже его заставила вырядиться. Глаза Долли под толстым слоем туши сияли детским восторгом, и Джимми так любил ее в эту минуту! Мог ли он в угоду глупой гордости бедняка испортить ей праздник? Особенно сейчас, когда впервые после гибели семьи к Долли, кажется, возвращалась былая жизнерадостность.

Назад Дальше