Но нас нашли и там, за что следовало сказать спасибо Магдалене, в очередной раз предавшей родного сына.
И едва пришедший в сознание Павел вынужден был схлестнуться с непрошеными визитерами. Назвать их людьми я не могу.
Нет, сначала нам показалось, что это люди. Тощие, длинные, какие-то несуразно долгокостные, но – люди. Правда, уж очень некрасивые, с приплюснутыми черепами и узкими, практически безгубыми ртами.
А потом мы увидели их глаза. Змеиные глаза с вертикальными зрачками. И раздвоенные языки. Но самое страшное – голубую кровь, текущую из их ран.
Да, были раны, была перестрелка, была настоящая маленькая война, в которой главным оружием стал умирающий Павел.
И нам показалось, что мы победили! Змееподобные ушли.
А мы в пылу победного ликования не сразу заметили, что Павел исчез…
Часть II
Глава 22
– Варя…
Тихий голос Мартина вернул меня из вязкого тумана горя и раскаяния, в котором я задыхалась все сильнее. Я даже вздрогнула, если честно, словно он гаркнул мне на ухо или от души по плечу врезал, обращая на себя внимание.
Потому что мужчина, которого мне так давно хотелось назвать «мой», рядом находиться не должен был. Мартин сидел вместе с Дворкиным, Кульчицким и двумя сильнейшими экстрасенсами, мужчиной средних лет и пухленькой девушкой со смешными кудряшками, имен которых я пока не узнала – не до того было. Это они смогли разогнать банду змееподобных, придя нам на помощь в последний момент, когда Павел уже отключился. И теперь экстрасенсы сидели в хвосте вертолета, вполголоса обсуждая что-то.
Последнего члена триумвирата, Климко, с ними не было. Игорь Дмитриевич был рядом с дочерью, от горя снова, кажется, лишившейся рассудка.
Моника, узнав об исчезновении Павла, потеряла сознание. А когда пришла в себя – перестала разговаривать и реагировать на вопросы. Девушка впала в какой-то ступор, и отец, сидя рядом с дочерью, без конца названивал в Москву, разыскивая лечащего врача-психиатра Моники.
А рядом со мной находился Олежка. Брат молча разделял со мной общую боль, мне хватало тепла его большой ладони на моей руке. Олег очень сдружился с Павлом за то короткое время, что этот странный парень был рядом с нами. И теперь чувствовал свою вину в случившемся.
Как и Мартин, впрочем, и Игорь Дмитриевич.
Хотя их вина была надуманной, чисто внешней. Потому что противостоять ментальной атаке тех странных существ обычные люди не могли. Они просто прекращали существовать как личности.
Все случилось мгновенно – вот только что они, возвращаясь в Москву на вертолете, обсуждали дальнейший план действий, и вдруг оказались на земле возле лечебницы, среди раненых, с раскалывающейся от боли головой.
И с ужасом узнали, что были союзниками тех уродов! Вернее, их покорными рабами.
Впрочем, не такими уж и покорными – Мартин сумел не подчиниться им в самый напряженный момент. Но мы с ним этого не обсуждали, мы вообще с Мартином лично, с глазу на глаз, как говорится, не общались с момента ухода змееподобных тварей. Как-то не до личных бесед нам было, когда обнаружилось исчезновение Павла.
И оказалось, что в наших рядах был шпион. Вернее, шпионка.
Тощая длинная медсестра из бригады врачей, подобранной Дворкиным для лечения Павла. С отличными рекомендациями была дамочка, из одной очень престижной клиники – Александр Лазаревич тщательно отбирал состав медицинского персонала.
Но теперь мы все понимали – эта некрасивая холодная девица, с первого взгляда невзлюбившая Монику, была одной из тех, из змееподобных. Засланный «казачок»!
В общем, с Мартином мы общались только мельком. Да и не хотелось мне сейчас, если честно, говорить с мужчиной моей мечты. Стыдно было.
Потому что там, когда все рушилось, когда вот-вот должно было произойти страшное, я выкрикнула то, что старательно прятала в самом дальнем уголке своей души. И теперь больше всего на свете я хотела, чтобы Мартин ничего не услышал. Или не осознал, находясь под гипнозом тех тварей.
И его поведение вроде бы показывало, что все так и есть.
И вдруг – вот он, рядом. А Олежки что-то не видно.
– А Олег где?
Наверное, прозвучало это как-то слишком испуганно, что ли. Во всяком случае, Мартин внимательно всмотрелся в мое тут же полыхнувшее алым цветом лицо и по-прежнему тихо произнес:
– Его Саша позвал, Дворкин. А я воспользовался возможностью поговорить с тобой наедине.
– О Павле?
Ну да, неудачная попытка, понимаю, но я же буквально утопаю в смущении. А когда тонешь, хватаешься за все, что под руку попадется.
– Нет. О нас с тобой.
– О нас? Мартин, о чем ты? Не понимаю.
Так, теперь старательно, до хруста в шейном отделе позвоночника, отвернемся к вертолетному иллюминатору, сосредоточенно вглядываясь в проплывавшую внизу землю. Как будто я штурман и от меня зависит, правильно летим мы или нет.
Отвернулась. А в следующее мгновение сильные мужские руки настойчиво вернули меня в прежнее положение, ладони зафиксировали голову, мягко прильнув к моим щекам, а обычно холодные, как лед, но сейчас похожие на озера талой воды глаза оказались близко-близко, заполняя собой все пространство вокруг.
Меня от одного его прикосновения словно током прошибло, а он еще и в глаза заглядывает! И губы – совсем рядом, так, что его дыхание с моим смешивается. И голос такой… такой…
– Варя, то, что ты выкрикнула тогда, – правда?
– О чем ты, не…
Одна из ладоней переместилась с моей щеки на губы, и я едва удержалась от желания поцеловать эту ладонь. Но сдержалась. Я вообще молодец, мисс Невозмутимость, вот!
Если бы не предательские мурашки вдоль позвоночника. И не холод в животе…
Елки-палки, что-то я просто вне себя из-за этого мужчины!
А Мартин тем временем продолжил пытать мисс Невозмутимость:
– Варя, не надо. Ты не умеешь врать. К тому же… Именно эти слова вернули меня. Я услышал и… осознал, где я и что делаю. И смог сопротивляться. Знаешь, меня очень давно не называли родным и любимым. Вернее, никогда раньше…
– Вот сам и не ври, – прошептала я, не в силах оторваться от завораживающей голубизны любимых глаз. – Не называли его, как же!
– Ну да, называли, но НЕ ТАК, понимаешь? Это были пустые слова, пластиковые. Как одноразовая посуда. В них не было тепла и искренности. Я знал, чего на самом деле хочет произносившая их женщина. И она знала, что я знаю. А ты… – он нежно провел пальцем по моему виску, убирая прядь волос. – Варенька, милая моя… Я по глазам твоим вижу – ты действительно…
– Не надо! – я попыталась вырваться из этого лишающего воли и разума кольца теплых рук.
– Чего не надо? – кольцо и не думало размыкаться.
– Жалеть меня не надо!
– Да при чем тут жалость? Ты действительно…
– Тебе нравлюсь, да?
– Нравишься, и давно.
– Но как сестра, верно?
– Почему как сестра, вовсе…
– Мартин, будь честен сам с собой, пожалуйста! Не мучай ты меня! Я давно знаю, что ты относишься ко мне с теплом, что ты волнуешься из-за меня, что ты готов порвать любого, кто меня обидит…
– Все так, Варенька, все именно так! Из-за этого непрекращающегося безумия, из-за постоянного страха тебя потерять я понял, что…
– Погоди, Мартин! – теперь уже я положила ладонь на его губы, прерывая поток слов. – Прежде чем сказать, подумай. Осознай. До конца.
– Варя, не усложняй. Я давно уже осознал, что…
– Что наша семья стала для тебя родной, так?
– Верно. Ближе вас…
– Да, ты осознал себя членом нашей семьи. Сыном моих родителей и братом нам с Олежкой. Братом! Относящимся к сестренке с любовью и нежностью, готовым порвать за нее любого, но не больше. А в твои сны приходит другая, совсем другая. Погоди, не спеши отрицать. Я не предполагаю, я знаю. Мне Олег рассказал.
– Вот ведь трепло! – Глаза Мартина словно пеплом подернулись, но он все еще не отпускал меня. – Ну да, признаю, я действительно потерял голову из-за одной девушки. Но я даже не знаю, кто она и как ее зовут! И в конце концов, я ведь уже давно не мальчик, чтобы идти на поводу у страстей!
– Да, ты взрослый парень, Мартин, – грустно улыбнулась я. – И я верю – ты бы справился, усилием воли загнав воспоминания о незнакомке в небытие.
– Так что же тогда?
– Что? Мартин, хороший мой… – Я провела ладонью по его щеке, надеясь почувствовать, увидеть в его глазах нужный мне отклик. Но там ничего, кроме мягкой нежности и теплоты, не было. Этого мужчину не трясло от моих прикосновений так, как штормило меня от касаний его рук. – Наверное… да нет, не наверное – точно. Я полная дура, согласна. Но мне не нужен воробышек в руках. Пусть теплый, пусть нежный, но воробышек. Только журавль. Все или ничего.
– Я не понимаю.
– Все ты понимаешь, Мартин. И давай больше не будем об этом, ладно? Ты ищи свою жар-птицу, а я останусь твоей сестренкой.
– Да не нужна мне…
– Мартин! – над нами с виноватой улыбкой склонился Олег. – Тебя Кульчицкий зовет. И вообще, мы уже подлетаем к Москве.
– Я не понимаю.
– Все ты понимаешь, Мартин. И давай больше не будем об этом, ладно? Ты ищи свою жар-птицу, а я останусь твоей сестренкой.
– Да не нужна мне…
– Мартин! – над нами с виноватой улыбкой склонился Олег. – Тебя Кульчицкий зовет. И вообще, мы уже подлетаем к Москве.
Глава 23
В голове по-прежнему вихрился торнадо лиц, каких-то обрывочных воспоминаний, звуков. Но закручивался этот торнадо все сильнее и сильнее, превращая лица, воспоминания и звуки в сплошную, несущуюся мимо пелену.
И тряска каталки, болезненно отдававшаяся в груди, вовсе не способствовала ясности мыслей и остановке вихря. Наоборот, с каждым новым толчком боль из груди перемещалась к голове, пока не разорвала ее в клочья.
И последнее, что он успел почувствовать, прежде чем провалился в небытие, было огромное облегчение.
Наконец-то все кончилось…
Плавать в мягкой бархатной пустоте ему даже понравилось. Тишина и покой. Нет боли, нет страха, нет отчаяния. Нет… Еще чего-то нет, очень важного, самого главного!
Но вот чего…
Вспомнить он не мог.
А потом бархат покоя начал рваться. Сначала дырки были маленькими, быстро затягивающимися. Сквозь них успели просочиться невнятные силуэты и обрывки фраз.
Что-то насчет донорской крови, критического состояния, комы… А порою эти смутные силуэты вообще несли какую-то непонятую тарабарщину с множеством шипящих звуков.
Но эти обрывки не задерживались в сознании, через пару мгновений они растворялись в бархате покоя.
Вскоре прорехи начали расти. И силуэты стали четче. А фразы – целыми.
Но чаще всего это по-прежнему была шипящая тарабарщина. Хотя иногда речь силуэтов становилась понятной.
Он заметил, что подобное случалось, когда среди странных порождений его галлюцинирующего мозга появлялись обычные люди.
Да, он был абсолютно убежден, что находится в плену галлюцинаций. С ним случилось что-то очень плохое, катастрофически плохое. Настолько плохое, что он никак не может всплыть на поверхность этого бреда, глотнуть воздух реальности и хотя бы вспомнить – КТО ОН?!
Потому что сейчас он понятия не имел, кто он, как его зовут, где родился и что вообще произошло. Ощущение было прегадостным.
А еще гадостнее были его галлюцинации. Эти существа походили на каких-то уродливых, пытавшихся замаскироваться под людей рептилий. И у них это почти получилось – имелись у них две ноги, две руки, длинное, несуразно вытянутое, но в целом вполне человеческое тело, приплюснутая сверху голова с узкими губами, глубоко посаженными глазами.
Не красавцы, совсем не красавцы, но, если не присматриваться, люди.
А если присматриваться – нелюди.
С абсолютно лысыми черепами, без бровей и ресниц, ушные раковины тоже отсутствовали. Но не это было самым страшным.
Самым страшным были их глаза. Холодные неподвижные глаза рептилий – с вертикальными полосками зрачков. И в придачу – раздвоенные длинные языки, во время их шипящих бесед периодически выглядывавшие из ртов.
Бред, в общем, самый настоящий бред.
Но очень продуманный, следовало отметить. Когда среди длинных несуразных силуэтов появлялись вполне нормальные, человеческие, куда-то исчезали лысые черепа, у рептилий появлялись прикрывавшие уши волосы, ресницы, брови, зрачки становились обычными, круглыми, и раздвоенных языков видно не было.
И понять их речь становилось совсем не трудно:
– Потрясающе! Этот ваш Павел – что-то невероятное! Подобной способности к регенерации я еще не видел! Когда вы пригласили меня в первый раз… хм… хотя я не назвал бы это приглашением…
– Извините, профессор, но так надо было. Вы же помните, в каком он был состоянии! Счет шел на минуты. Вот и пришлось вас как бы похитить.
– Да-да, помню. Вы привезли меня практически к трупу, Павел был безнадежен.
– На первый взгляд.
– Да и на второй тоже. Ранение – серьезнейшее, плюс фатальная для обычного человека потеря крови, плюс невероятное снижение всех жизненных функций, словно из него выкачали всю энергию…
– И вы даже начинать операцию не хотели.
– Хорошо, что вы меня убедили. Сначала главной мотивацией для меня была предложенная вами сумма, но потом мне стало просто интересно. Жаль, что нельзя использовать результаты лечения Павла в моей новой научной статье. Это была бы сенсация, бомба!
– Нет уж, увольте. Павлу сейчас меньше всего нужны сенсации. Видите, к чему привела первоначальная шумиха вокруг его персоны?
– Да, печально, печально…
Профессором в его галлюцинациях был плотный седой мужчина лет пятидесяти, с круглым мясистым лицом и большим, похожим на картофелину, носом, на котором забавно смотрелись маленькие очочки.
Надо же, какое у него креативное подсознание! Бред выдает последовательный и логичный, не придраться ни к чему.
Кроме главных персонажей, этих шипящих страшилищ.
А интересно, кто такой этот Павел, о котором беседовали персонажи его бреда? Надо будет у подсознания спросить.
Это была последняя мысль перед очередным возвращением в бархат небытия.
А потом таких прорех стало все больше, и они были все более длительными и реалистичными.
Количество звуков увеличилось, фиксация происходящего стала более объемной, насыщенной, но это почему-то совсем его не радовало.
Бред этот надоел! Все эти уроды, запахи больницы, выматывающая слабость во всем теле, но самое плохое – звенящая пустота в голове.
Было только здесь и сейчас. Словно он только что родился. И прошлого у него нет.
Но он абсолютно точно знал, неизвестно откуда, что таких существ, периодически появлявшихся возле него, менявших капельницы, проверявших показания аппаратуры, выполнявших функции санитарок, так вот: их, таких, не бывает!
Люди – другие. Вот как тот седой мордастый профессор. Как…
В памяти все чаще и чаще, сначала размытым пятном, постепенно проявлявшимся более четко, возникало одно и то же лицо. Женское. Вернее, девичье, совсем молодое.
И очень красивое.
И смотревшее на него с такой нежностью, с такой любовью, что сердце его начинало метаться в груди, словно сумасшедшая птица.
Но он понятия не имел, кто это…
А разговаривать со своими галлюцинациями он и вовсе не собирался, делая вид, что не слышит и не понимает ничего. Лежал с открытыми глазами и тупо пялился в потолок, одновременно чутко прислушиваясь к происходящему.
И очень скоро он понял, что может слышать не только ушами. Если настроиться на определенную особь, становилось понятно, о чем эта особь думает.
И это тоже очень даже логично укладывалось в версию непрекращавшейся галлюцинации. Потому что всплывшее, как спасательный круг, слово «телепатия» было из разряда фантастики. Это он точно знал.
Опять же – непонятно откуда. Вот словно родился он не писающимся и орущим младенцем, а сразу таким – взрослым, с определенным багажом знаний.
И с чистым листом личности.
Очень скоро он ощутил, что лежать и ждать возвращения нормальной реальности ему надоело. Голова больше не кружилась от слабости, очаг боли в груди погас, мышцы его требовали движения, разум – общения.
Потому что без общения он не сможет вернуть себя, вспомнить, кто он такой.
И однажды он повернул голову к забиравшей поднос с грязной посудой санитарке и хрипло произнес:
– Позовите врача.
От неожиданности – пациент на протяжении нескольких дней весьма удачно изображал бревно с глазами – длинная тощая особь женского пола выронила поднос и вскрикнула.
Он поморщился от резкого звука и недовольно осведомился:
– Я сказал что-то крамольное?
Особь отрицательно помотала головой и, торопливо подобрав с пола посуду, стремительно выбежала из палаты.
Ну да, комната, в которой он находился, больше всего походила на больничную палату. Вот только окон в ней не было.
Минуты через две дверь распахнулась, впуская мужскую особь из его галлюцинаций. Особь улыбнулась – на мгновение мелькнул раздвоенный язык – и приветливо произнесла:
– Ну, здравствуйте, Павел! С возвращением!
Глава 24
Мартин молча поднялся, пару мгновений смотрел на меня, словно собираясь сказать еще что-то, затем развернулся и ушел в хвост вертолета, где его ждал Кульчицкий.
А Олежка сел рядом со мной и поинтересовался:
– Ну как, поговорили?
– Поговорили, – буркнула я, опять старательно выворачивая шею – когда меня начинают жалеть и расспрашивать, слезы, совершенно предательским образом просочившиеся из уголков глаз, превращаются в Ниагару. – Ты мне лучше скажи, что вы там решили вашим коллективным разумом? Как Пашку искать будем? И что это за уроды такие были, Пашку забравшие?
– Варька, ты разговор в сторону не уводи, Сусанин с косичкой! Ты сказала Мартину правду?
– Какую еще правду?
– Сестренка, – Олег ласково приобнял меня за плечи, разворачивая к себе, – со мной-то ты можешь не изображать стойкого оловянного солдатика! Я ведь давно заметил, что Мартин для тебя не просто друг. И он к тебе тоже неровно дышит. Ну да, понимаю, сейчас не та ситуация, чтобы погружаться в розовый сироп, но хотя бы объясниться можно? Обоим легче станет!