– Объяснились.
– Ну вот и замечательно! Стоп, – Олежка увидел мои зареванные глаза, – тогда почему ты плачешь? И Мартин ушел странный, словно потухший. Ты что натворила, чумичка бестолковая?!
– Ничего я не натворила, отстань! Сказала правду – жалость мне не нужна! Я для Мартина – сестренка, а сохнет и не спит ночами он совсем не из-за меня! Вот пусть и ищет свою незнакомку!
– Варька… – брат ошалело уставился на меня. – Ты вообще в своем уме?! Ты… ты ревнуешь Мартина к самой себе?!
В общем-то, да.
Понимаю, ситуация – из разряда шизофренических, и то, что поначалу я воспринимала как игру, как желание доказать – «могем, если захотим!» теперь превратилось… нет, я превратила в идиотизм.
В котором увязла еще сильнее – вместо того, чтобы распутать клубок.
Дело в том, что от природы я наделена светлыми ресницами, светлыми бровями, светлыми волосами и, для комплекта, светло-серыми глазами.
Что словно бы стирает, нивелирует правильные черты моего лица, превращая меня в бесцветную моль. Собственно, меня так и звали в школе – Моль.
А потом мама научила меня правильно наносить макияж. И я до сих пор помню первый шок, когда мама повернула меня к зеркалу, приглашая полюбоваться собой. Радостные визги участниц «Модного приговора» – ничто перед моим обалдением.
Именно обалдением. Потому что из зеркала на меня смотрела обалденная красотка: тонкие, изящные черты лица, огромные, таинственно мерцающие платиной глазища в обрамлении длинных густых ресниц, чувственные губы…
Это была совсем не я! И в то же время – я.
С тех пор я знала, что я красивая. И это придало мне уверенность красивой женщины. А макияж я наношу теперь очень редко – зачем? Мне хотелось, чтобы меня полюбили вот такой, бесцветной. Чтобы не велись на яркую внешность, чтобы в душу заглянули…
Ну да, да, понимаю – это больше похоже на бред из женских романов, и дипломированному психологу маяться такой ерундой стыдно. Но вот – маялась. И домаялась, появившись однажды на одной тусовке с Мартином, будучи в «боевом раскрасе вышедшего на тропу войны индейца». На тот момент мне уже нестерпимо хотелось показать, доказать что-то мужчине, рядом с которым мое сердце впадало в «неадекват».
И доказала… Мы с Мартином тогда перекинулись от силы парой фраз, и он меня, конечно, не узнал… Правда, он все время хмурился и присматривался, задавал мне банальный вопрос: «Мне кажется, я вас где-то видел?» – но так и не узнал меня. А потом события понеслись вскачь – именно на этой тусовке была похищена последняя жертва Гизмо, модель Карина Эшли, она же Катерина Сиволапова. И довести до логического конца наше «знакомство» с Мартином мне не удалось. А вскоре я узнала от Олежки, что Мартин потерял голову из-за какой-то незнакомки. И он показал моему братцу фото незнакомки, снятое Мартином на мобильный телефон. И Олежка, по его словам, едва удержался от радостного восклицания: «О, Варька!».
Но удержался. И Мартин продолжал отчаянно разыскивать так поразившую его девушку. А я не знала, как сказать любимому мужчине, что это была я… Он ведь мог обидеться… Да что там мог – сто процентов обиделся бы! Кому приятно, когда его ярмарочным Петрушкой делают?
А потом началась вся эта свистопляска с Гизмо и Павлом.
И вот десять минут назад у меня появился шанс все исправить. Но я им не воспользовалась…
В общем, запуталась я окончательно.
– Ревность тут ни при чем, – я всхлипнула и уткнулась носом в широкую грудь брата. – Понимаешь, Олежка… Мне надо, чтобы Мартин видел во мне женщину. Желанную женщину! А у него в глазах нежность брата… А желает он ту… ну, то есть меня – ту…
– Господи, какая же ты дурочка у меня! – тяжело вздохнул Олежка, поглаживая меня по волосам. – Ну не плачь, все со временем прояснится. О, садимся!
– А куда нас, кстати, теперь повезут? Меня и Монику?
– Тебя Мартин хочет поселить в своем загородном доме, а Монику, похоже, придется отправить в специализированную клинику. Игорь Дмитриевич опасается, что сегодняшние события могли серьезно усугубить ее состояние. Психическое состояние.
– Ой, не стоит девчонку в психушку отправлять, – я шмыгнула носом и вытерла глаза, – пусть и самую элитную! Заколют ее там сильными препаратами! И вообще, тебе не кажется, что разделять нас неразумно? Во всяком случае, до начала процесса над Гизмо. Мы ведь по-прежнему – главные свидетели обвинения.
– Предполагалось, что один из экстрасенсов будет находиться рядом с тобой, второй – с Моникой.
– А поодиночке они справятся с возможной ментальной атакой? Ты ведь знаешь теперь, на что способны те твари!
– Да уж, знаю… – дернул щекой Олег. – Я вот только одного понять не могу – зачем этим уродам помогать Гизмо? Ну, их интерес к Павлу, в общем-то, понятен – похоже, они считают его своим…
– И ничего он не «их»! Он – человек! Хотя женщина, его родившая, – та еще змеюка! В конце концов, кровь у Пашки – алая. Ты видел…
– Да не горячись ты! Никто и не спорит, Пашка – наш, не их! Но вот зачем им Гизмо?
Договорить нам не удалось – вертолет подпрыгнул, садясь, и вскоре шум лопастей стих. И тишина, опустившаяся на нас, стала оглушительной.
Причем реально оглушительной – никто почему-то не произнес ни слова. Все напряженно смотрели на наших экстрасенсов, сидевших с закрытыми глазами, с какими-то отстраненными лицами.
Задавать сакраментальный вопрос: «А че это вы тут делаете, а?» – я не стала. В общем-то, не дура вроде (хотя…), догадалась, что происходит.
Сканирование пространства на предмет наличия ментального воздействия. Как-то так, думаю…
Похоже, правильно я думала.
Сначала девушка, а спустя мгновение – мужчина открыли глаза и улыбнулись:
– Все чисто. Можно выходить.
Можно – вышли.
И слегка офонарели. Я – точно.
Потому что вертолет сел прямехонько посреди территории поместья Кульчицких.
– Что происходит? – нахмурился Климко, поддерживая под руку безучастную дочь. – Мы же летели в Москву! Монике нужна помощь психиатра!
– Извините, Игорь Дмитриевич, – примирительно улыбнулся Мартин, – но мы решили воспользоваться гостеприимством Венцеслава Тадеушевича. Нам его предложение показалось наиболее приемлемым. А психиатр уже едет сюда, причем самый лучший.
– Но…
– Поймите, так проще обеспечить безопасность и Моники, и Вари, – вмешался Дворкин. – Это наша территория, если уж на то пошло. Причем, как видите, более чем надежно защищенная территория.
Да уж, с этим не поспоришь. Поместье Кульчицких, по сути, являлось точной копией замковых комплексов. Гектара полтора земли были обнесены высоченным кирпичным забором, настоящей крепостной стеной. Ворота монолитно посверкивали кованым металлом. Дом был похож на замок, да нет, это и был замок. Настоящий.
Входная дверь его распахнулась, и к нам устремились…
– Мама?
– Отец?
Ну вот, семейство Ярцевых в полном составе. Но почему?..
Глава 25
– Павел? – Он озадаченно нахмурился, но очень быстро спохватился и сменил озадаченность на холодноватый интерес. – Прежде всего мне хотелось бы узнать – где я?
Доктор – несмотря на внешность, этот тип все же имел, судя по всему, отношение к медицине – прищурился и внимательно посмотрел ему в глаза.
И он почти физически ощутил, как в его разуме закопошились ледяные пальцы. Инстинктивно, не задумываясь, он мысленно переломал эти пальцы одним движением, заставляя их убраться из своей головы.
Доктор вздрогнул и болезненно поморщился, в его желтых змеиных глазах промелькнула мимолетная злость. И вроде бы… да нет, показалось. Откуда там взяться страху?
Он очень надеялся, что эскулап не успел заметить отсутствие файлов памяти в его разуме. А если и заметил, то не понял размера катастрофы.
Потому что искать свою личность среди этих уродов ему не хотелось. И дело даже не в их сюрреалистичной внешности, просто он «слышал» исходившую от особей неправильность. Ментальную неправильность – в них не было человеческого тепла, того, что называют душой.
Холод, рациональность, жестокость, властность, хитрость, подлость – да много чего еще пульсировало в ауре этих существ, но ни единого намека на человечность.
– Вы в больнице, разве не видно? – доктор обвел рукой палату. – Вы были ранены, смертельно ранены, смею заметить, а нам удалось вас спасти. Буквально с того света вытащили…
– Да-да, спасибо, конечно, – надменно кивнул он. – Но я имел в виду – в какой больнице? И самое главное – вы-то кто, господа?
– В смысле? Я – ваш лечащий врач, меня зовут…
– Я имел в виду не вашу специальность, а ваш вид. Или расу. Или что там еще.
– А вы разве ничего не помните? – врач снова попытался прилипнуть к нему гипнотизирующим взглядом, но он стряхнул этот взгляд так же небрежно, как пылинку с плеча. – Где вы получили ранение, кто вас ранил, что этому предшествовало?
– А я не люблю, когда отвечают вопросом на вопрос. Так что извольте сначала удовлетворить мой интерес, а потом уж поговорим обо мне.
– А вы разве ничего не помните? – врач снова попытался прилипнуть к нему гипнотизирующим взглядом, но он стряхнул этот взгляд так же небрежно, как пылинку с плеча. – Где вы получили ранение, кто вас ранил, что этому предшествовало?
– А я не люблю, когда отвечают вопросом на вопрос. Так что извольте сначала удовлетворить мой интерес, а потом уж поговорим обо мне.
– Потрясающе! – Звук негромких аплодисментов от двери заставил вздрогнуть не только его, но и эскулапа.
Доктор обернулся, увидел стоявшего в дверях высокого соплеменника лет… а кто его знает, сколько ему на самом деле лет, но по человеческим меркам он выглядел лет на пятьдесят.
И не надо было обладать какими-либо сверхспособностями, чтобы понять – это один из главных. Или самый главный.
Во всяком случае, властность и привычка повелевать были доминирующими в его облике.
– Аскольд Викторович! – радостно воскликнул доктор. – А вы разве не в Думе сейчас должны находиться? У вас вроде какое-то важное заседание, сами говорили – полезный для нас законопроект проталкивать будете.
– Рассмотрение предложенного мною законопроекта перенесено на следующее заседание, – улыбнулся визитер, пристально глядя на пациента.
Но тот, уже наученный первым опытом общения с этими уродами, наглухо закрыл разум. Причем сделал это опять инстинктивно, потому что ничего подобного прежде ему делать не приходилось.
Или все же приходилось? И стало так называемым неосознанными знанием, не связанным с памятью?
Во всяком случае, он точно знал – этот депутат Государственной Думы покопаться в его мозгах не сумел.
Вот ведь странно – о себе он ничего не помнил, а о мире, в котором очнулся, знал все. И политическое, и социальное устройство страны. И название страны: Россия. И в целом о планете Земля он знал очень много.
И ничего – о себе.
М-да, сложновато ему придется…
А господин депутат тем временем продолжил:
– А когда мне позвонили и сказали, что наш дорогой Павел заговорил, я, разумеется, бросил все дела и помчался сюда.
– А по какому поводу столько энтузиазма в связи с обретением мною способности к речи? – осведомился он.
Впрочем, если они все упорно называют его Павлом, значит, так оно и есть. Первое слово в чистом листе его личности появилось. Имя.
Значит, едем дальше.
– Ты не перестаешь меня восхищать! – усмехнулся Аскольд Викторович, усаживаясь возле кровати пациента на быстренько придвинутый эскулапом стул. – И радовать. Ты хоть сам понимаешь, насколько ты хорош?
– Эй-эй, – Павел опасливо отодвинулся от края кровати, возле которого уселся господин депутат, – я не по этой части! Я женщин предпочитаю!
– Да у него еще и чувство юмора имеется! – всплеснул руками Аскольд Викторович. – Уникум, просто уникум! Ум, здоровье, фантастическая жизнеспособность, ментальная сила, да еще и с юмором!
– Такое ощущение, что папенька восторгается сыночком, – пренебрежительно хмыкнул Павел. – Или Создатель – делом рук своих. Впрочем, я совершенно точно знаю, что руки в моем появлении на свет точно задействованы не были.
И опять нарочитый смех, нарочитый восторг, и все это время – непрекращающиеся попытки проникнуть в его разум. Просочиться, прорваться, вползти, отвлекая его дурацкими выходками и раздражая присюсюкиваньем.
Но ничего у них не вышло. Павел просто перестал реагировать на кретинские выходки визитера, он поудобнее устроился на подушке и безмятежно уставился в потолок.
– А ты молодец, – совсем другим тоном произнес Аскольд Викторович. – Хорошо держишься. Ни истерики, ни возмущенных криков, ни требования немедленно расправиться с виновными. Молодец. Наша кровь!
Расправиться с виновными? Виновными в чем? Хотя… если вспомнить слова врача о ранении, то тогда понятно – в чем. Значит, его кто-то тяжело ранил. И этот тип в курсе – кто. Ишь, как таращится испытующе, реакции на свои слова ждет.
А какой она должна быть, правильная реакция?
А кто ее знает…
Но вот на слова о крови можно отреагировать, тут он точно знает:
– Ваша кровь? Нет уж, спасибо, у нас с вами разная кровь.
– Ты цвет имеешь в виду? – как-то слишком уж весело уточнил господин депутат. – Ну, это не показатель. Да, у тебя красная, у нас – голубая, но это потому, что кровь твоих человеческих предков растворила нашу. Но все равно ты – наша гордость, наша радость, наше все…
– Опять началось!
– Извини, увлекся. – «Да что же он так сияет-то?! Неужели я прокололся?» – Понимаешь, Пашенька, ты – наша первая удача. Мы много веков пытались ассимилироваться с людьми, чтобы наша раса не исчезла, но у нас ничего не получалось. Ничего, кроме легенд и сказок о мерзких драконах и Змеях Горынычах, требовавших приводить к ним в пещеру непременно девственниц. Да, было дело, мы требовали только девственниц, причем самых красивых. Потому что мы давно знали об эффекте телегонии…
– Телегония? Это когда дети наследуют черты лица и генетику первого мужчины, овладевшего девушкой, а не родного отца? Да это же бред!
– Не бред, Павлушенька, не бред. Даже людишки это заметили. Не зря ведь они так тряслись над девственностью своих самок. И так называемое дворянское «право первой ночи» – тоже из этой оперы, если можно так выразиться. И наши… гм-гм… усилия тоже постепенно начали приносить плоды. У потомков обезьян начали появляться похожие на нас детки. Нет, не от собственно контактов с представителями нашей расы, а несколько поколений спустя после того, как бабка или прабабка ребенка побывала «в лапах Змея Горыныча». Но они были нежизнеспособны, умирали либо во младенчестве, либо совсем юными, болея и мучаясь всю жизнь. Пока не появился ты.
– Я? А при чем тут я? Я – человек.
– Да? На руку свою посмотри для начала.
Павел медленно приподнял руку и едва удержался от крика – вместо гладкой человеческой кожи она была покрыта мелкой чешуей зеленовато-серого оттенка.
А потом у него перед глазами появилось зеркало, которое держал в руках Аскольд Викторович.
И из зеркала на Павла таращился… таращилась особь.
Такая же, как… эти. Лысая, без ушей, без ресниц, без бровей, покрытая чешуей…
Глава 26
Тоскливо. Серо, пусто и тоскливо, несмотря на яркое солнце за окном, на ухоженную зелень участка вокруг дома Кульчицких и мерное, убаюкивающее воркотание Кошамбы, уютно устроившейся у меня на коленях.
Впрочем, сама наша кошка тоже не могла поделиться со мной релаксом – после переезда в этот дом бедная Кошамба носа не показывала на участок. Она устраивала дикий ор, если рядом не оказывалось кого-либо из представителей нашей семьи. Даже присутствие Карпова (он же Карпуха, он же Атос – так его называл Пашка), любимого мужа и отца ее котят, не могло успокоить несчастное животное. Только кто-нибудь из нас.
Потому что когда-то роскошную кошку породы мэйн-кун звали Присциллой и она жила именно в этом доме. Породистого котенка самых-пресамых элитных кровей, привезенного откуда-то из Европы, завела Магдалена. И в планах у дамочки было свести свою кошечку с таким же элитным женихом.
А она спуталась с каким-то черно-белым бродягой чистейших дворовых кровей. Никто до сих пор не знает, как Карпухе удавалось пробраться в дом, минуя свободно бегавших по участку ротвейлеров и многочисленную прислугу, тусовавшуюся на участке и в доме. Всем было строго-настрого приказано следить за Присциллой, не оставлять ее без присмотра, и чтобы никаких посторонних котов на территории!
Но – преград перед влюбленным котом не существует, особенно если хозяин нарек его Атосом. И очень скоро результат этой любви стал заметен.
Разъяренная Магдалена так избила несчастную кошку, что все (мне Марфа рассказывала) были уверены – Присцилла не выживет. Ну, или котят сбросит.
Но она выжила. И ее котята – тоже.
На следующий день после экзекуции Магдалена обнаружила, что Присцилла исчезла. На поиски была брошена вся дворня, они обшарили каждый уголок, каждый кустик – кошки не было нигде. И тогда «любящая» хозяйка велела отправить на поиски беглянки псов.
Тех самых ротвейлеров.
И один из псов нашел кошку. В лесу. Присцилла как раз только что окотилась. А рядом с ней был виновник всех этих бед, Атос. Кот отважно вступил в бой с огромной злобной псиной (любимцем Гизмо, кстати), защищая свою семью и понимая, что шансов у него нет…
Но как раз в это время по лесной дороге проезжала я. И я отбила кошачье семейство у хорошенько, между прочим, потрепанного пса. Но и Атос – тогда я не знала его имени и назвала найденыша Карповым, Карпухой – был изранен почти смертельно.
Почти – но не смертельно. Кот несколько дней провел в ветеринарной клинике, его прооперировали, и вскоре он вернулся к своей семье. А Присцилла… нет, наша Кошамба, скучала и тосковала без него как человек.
При всем уважении к академику Павлову – ошибся старик, здорово ошибся! Это люди чаще живут инстинктами, а вот животные – они чувствуют. Любят. Ненавидят. Помнят добро и не забывают зла.