Отголоски бедствия докатились из Германии в Англию. Торговля падала, заводы закрывались, безработица росла. Возникли сомнения в прочности фунта стерлингов, в течение столетия служившего масштабом стоимости для всего мира. Инвесторы находили убежище в долларе, голландском флорине, швейцарском франке. Рик рассказал о ситуации в своей стране. Он говорил: необходима смелость, налог на капитал, шаги к национализации кредита. Но, ни у одной политической партии не было ни смелости, ни дальновидности. Тори требовали сбалансировать бюджет любой ценой, сократить пособие по безработице, зарплату школьных учителей, даже финансирование военно-морского флота. Та же история, как у Гувера с его «твердым индивидуализмом». Все, чтобы сохранить золотой стандарт и власть класса кредиторов.
В начале сентября лейбористское правительство пало. Прошла удивительная серия событий, премьер-министр лейбористов Рамсей Мак-Дональд и некоторые из его коллег в старом кабинете перешли к тори и сформировали так называемое «национальное правительство» для проведения программы по борьбе с лейбористами. Такое и прежде случалось в социалистической истории, но никогда столь резко и так открыто. Рик писал об этом в одной из левых газет: тем, кто предал надежды трудящихся масс, как правило, удается завуалировать своё предательство благопристойными фразами, но они выходят в общественную жизнь, не снимая с себя свои старые рабочие одежды и надевая ливрею своих хозяев.
Рик был философом, и попытался понять действия людей. Он писал, что правящим классам не хватало собственных способностей, и они были вынуждены постоянно заимствовать их у других классов. У социалистического движения появилась новая функция обучать и готовить молниеносно меняющих свои взгляды политиков, которые понимали рабочих, и знали, как их обмануть блестящими обещаниями, а затем подняться к власти на их плечах. В Италии это был Муссолини, который научился своему ремеслу, редактируя главную социалистическую газету страны. Во Франции четыре премьера начинали свою карьеру пламенными революционерами. Последним из них был Пьер Лаваль, сын трактирщика, кто управлял одноконным омнибусом за своего отца, и во время пути читал социалистическую литературу и узнал, как добиться избрания мэром своего города.
За что эти люди продают свою партию и свое дело? За наличные? Это, конечно, играло свою роль. Премьер-министр получал значительно больше, чем социалистический редактор, и жил на более широкую ногу. Но еще более важным была власть: расширение своих возможностей, влияние на мир, появление в газетах, вожжи для управления национальным омнибусом. Тысяча льстецов собирается вокруг государственного деятеля, убеждая его, что он незаменим для благосостояния страны и что только он может уберечь от грядущих опасностей своими способностями укрощать вихри и управлять бурями.
Рик послал своему другу кучу вырезок, рассказывающих, как человек, который однажды потерял свое место в палате общин за свои убеждения, теперь стать героем и любимцем тех, кто лишил его парламентского мандата. Вся капиталистическая пресса сплотились за ним, хваля его действия, как величайшую заслугу перед государством. «Он поймёт, что он у них в плену», — писал Рик. — «Он ничего не сможет сделать, кроме того, что они позволят, ему ничего не остается, как служить им».
Это письмо Рика шло почтой, но до прибытия парохода в Нью-Йорк, телеграф принес весть, что пленник тори проиграл. Британия была лишена золотого стандарта, и фунт стерлингов потерял около двадцати процентов от своей стоимости! Это случилось двадцать первого сентября, в памятный день в истории Уолл-стрита, ибо он отметил два года от пика большого бычьего рынка. В течение этих двух лет американские ценные бумаги потеряли шестьдесят процентов своей стоимости. И теперь пришло это ошеломляющее известие, вызывая еще одну каплю! «Посмотри, где теперь сталь!» — сказал Ланни Бэдд отцу по телефону.
XIIВ разгар мирового хаоса Пьер Лаваль, сын трактирщика, нанес визит в Германию, чтобы увидеть, что можно сделать для этого безумного правительства. Мальчик извозчик вырос в невысокого, коренастого мужчину с всегда непричесанными черными волосами, с мрачным скорее пиратским выражением лица и густыми черными усами. Он заработал много денег и сделал блестящую политическую карьеру. Из своего социалистического прошлого он сохранил один сувенир: он всегда носил галстук, который завязывается свободным узлом, который был в моде в его молодости, и был дешев потому, что его можно было стирать самим. Во Франции для государственного деятеля было хорошо сохранить некоторую пролетарскую эксцентричность. То, что он продал свои убеждения, для людей имело меньшее значение. Люди стали такими циничными, что считали общественных деятелей мошенниками, надеясь, найти среди них хотя бы менее бесчестного.
С Лавалем отправился Аристид Бриан, его министр иностранных дел, сын другого трактирщика и тоже социалист, который сменил убеждения. Он был членом двадцати одного кабинета, что потребовало немалой гибкости. Но он трудился с искренним убеждением добиться мира между Францией и Германией. Теперь он был сгорбленным и седым стариком. Когда-то знаменитый его голос ослаб, а некогда сильное сердце вскоре сдастся. Он все еще жаждал мира, но он был пленником Лаваля. Так или иначе, всё было слишком поздно. Древняя ненависть и страхи преобладали, и теперь Германия была в отчаянном положении, а Франция в ещё более худшем, но не осознавала этого.
Любопытно каприз истории: встреча Бриана с Гинденбургом! Сын прачки и восточно-прусский аристократ. Старые враги, теперь оба у края могилы, каждый думает о безопасности своей страны и беспомощны добиться этого. Der alte Herr[67] говорил об угрозе революции в Германии. Не о той, приличной, которая поставила бы сыновей кайзера на престол, а об опасной революции отбросов общества, люмпен-пролетариата, во главе с художником открыток, «богемского капрала» по имени Шикльгрубер. Бриан требовал отмену австро-германского проекта таможенного союза, в то время, как Гинденбург выступал за возможность для своей страны продавать товар.
Бриан осуждал Стальной шлем и новые карманные линкоры, в то время, как Гинденбург жаловался, что Франция не сдержала свое обещание разоружиться. Гинденбург просил кредитов, в то время, как Бриан объяснял, что держит свой золотой запас в качестве последней защиты финансовой безопасности в Европе. Нет, не было никаких шансов им найти общий язык. Единственно, кто мог надеяться получить выгоду от визита, был указанный выше «богемский капрал», чьи газеты неистово ругали, как французских визитёров, так и немецких политиков, которые лизали их сапоги неизвестно зачем.
Адольф Гитлер Шикльгрубер не нападал на Гинденбурга, Гин-денбург был монумент, традиция, живая легенда. Нацистская пресса сконцентрировала свой яд на канцлере, католике и лидере партии Центр, виновном в совершении преступления, заключавшегося в подписания плана Юнга, целью которого было держать Германию в рабстве до 1988 года. Теперь Гувер даровал мораторий, но не было моратория для Брюнинга, не говоря уже о смягчении бешеной нацистской кампании.
Ланни Бэдд знал об этом, потому что Генрих Юнг получил его адрес, предположительно, от Курта, и по-прежнему поставлял ему литературу. В поместье Шор Эйкрс её никто не мог прочитать, кроме самого Ланни. Однако, не надо было знать немецкий язык, надо было только глянуть на заголовки, чтобы понять, что там была сенсация, и на карикатуры, чтобы понять, что это пропаганда жестокой и кровавой ненависти. Карикатуры на евреев в виде монстров с опухшими носами и животами, на Джона Булла в виде толстого банкира, сосущего кровь немецких детей, на Марианну в виде прожорливой гарпии, на русского медведя с ножом в зубах и бомбой в каждой лапе, на Дядю Сэма в виде тощего и презрительного Шей-лока. Лучше бросить такую литературу в мусорный ящик, не разворачивая бандероль.
Но это не сдержит поток зла из поглотившей его Германии, это не удержит миллионы молодых людей от впитывания взглядов психопата на мир. Ланни Бэдд, приближаясь к своему тридцать второму дню рождения, задавал себе вопрос, не пришло ли время кончить развлекаться и найти какую-нибудь работу. Но он все откладывал, потому что рабочих мест не хватало, а если занять одно, то лишишь его того, кто в ней больше нуждается!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Всех трусами нас делает сознанье
IОктябрь и начало ноября являются лучшим временем года в прибрежных североатлантических штатах. Много солнца, чистый воздух вселяет бодрое настроение. Растущий малыш может ковылять по газонам и возиться с собаками под тщательным наблюдением надежной старшей медсестры. А молодые мать и отец в это время развлекаются, катаясь на автомобиле, играя в гольф или посещая художественные выставки и театральные премьеры. Ирму водили по музеям ребенком, но она слабо помнила о них. Теперь она будет ходить с экспертом, которым она гордилась, и попытается узнать все, чтобы не сидеть, молча, пока он и его интеллектуальные друзья высказывают свои идеи.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Всех трусами нас делает сознанье
IОктябрь и начало ноября являются лучшим временем года в прибрежных североатлантических штатах. Много солнца, чистый воздух вселяет бодрое настроение. Растущий малыш может ковылять по газонам и возиться с собаками под тщательным наблюдением надежной старшей медсестры. А молодые мать и отец в это время развлекаются, катаясь на автомобиле, играя в гольф или посещая художественные выставки и театральные премьеры. Ирму водили по музеям ребенком, но она слабо помнила о них. Теперь она будет ходить с экспертом, которым она гордилась, и попытается узнать все, чтобы не сидеть, молча, пока он и его интеллектуальные друзья высказывают свои идеи.
Это приятное время года Пьер Лаваль выбрал для визита в Вашингтон, но не по причине погодных условий. Премьер-министр Франции прибыл, потому что в то время в мире существовало только две полностью платёжеспособные великие нации, и эти две нации должны понимать и поддерживать друг друга. Германия получила несколько миллиардов долларов от Америки, но должна была получить ещё больше, а Франция не хотела, чтобы она их получила, пока не согласится сделать то, что требует Франция. Сын трактирщика был принят с радушием. Для него приготовили отличные обеды, и никто не вспомнил его ранние социалистические взгляды. Робби Бэдд сообщил, что президенту ничего не стоит удовлетворить просьбы Лаваля. На что легкомысленный сын Робби ответил: «Это должно удовлетворить Герберта Гувера во всех отношениях».
Через несколько дней прошли всеобщие выборы в Великобритании. Рамсей Макдональд обратился к стране за поддержкой, и все крупные газеты уверили избирателей, что нация едва избежала краха, новое национальное правительство Рамсея при опросе получило чуть меньше половины голосов но, в соответствии с особенностями избирательной системы, выиграло на выборах чуть более чем в восьми девятых избирательных округах. Рик написал, что Рамсей отбросил лейбористскую партию на двадцать один год назад.
Робби Бэдд об этом конечно не беспокоился. Он был уверен, что рифы пройдены и что перед государственным кораблем лежит длинный участок чистой воды. Об этом ему сказал его друг Герберт, а кто бы лучше об этом знал, чем не великий инженер? Конечно, не редакторы розовых и красных еженедельных газет! Но Ланни упрямо продолжал читать эти газеты, и в настоящее время заявил отцу, что девальвация британского фунта давала им преимущество в двадцать процентов над американскими производителями на каждом из рынков в мире. Как ни странно это может показаться, но Робби этого не видел. Но он нашел это в телеграмме, в Буэнос-Айресе был отменен большой контракт с заводом Бэдд по поставкам оборудования. Один из разведчиков Робби сообщил, что контракт ушел в Бирмингем. И для Робби это сообщение не было радостным!
IIМистер и миссис Ланни Бэдд сели на немецкий пароход, идущий в Марсель. Самый элегантный пароход, новый с иголочки, как должны были быть все немецкие суда, так как все старые были конфискованы Версальским договором. Одно из непредвиденных последствий договора вынудило немцев начать жизнь заново! Великобритании и Франции не нравилось, что их бывший враг и постоянный соперник имеет два роскошных океанских лайнера, обладателей голубой ленты за трансатлантические переходы, а также два самых современных военных корабля. Они были названы карманными линкорами, потому что немцам не разрешали строить военные корабли водоизмещением больше, чем десять тысяч тонн, но немцы доказали, что они могут вместить почти все в эти пределы.
Эта успешная нация снова добивалась успехов, обгоняя всех остальных. Немцы кричали о преследованиях и унижениях, но в тоже время вырвались вперед, занимая деньги и вкладывая их в новые промышленные предприятия, самые современные, наиболее эффективные. Так что их продукция была дешевле всех конкурентов. Можно не любить немцев, но, чтобы пересечь океан, предпочтете новый и блестящий корабль с офицерами и стюардами в новой форме, с чистой и вкусной кухней. Они были вежливы, и в то же время решительны. Ланни хотел поговорить с ними. Он хотел понять, что сделало отдельных лиц из них такими замечательными, а их нацию такой опасной.
Сейчас, конечно, они были в беде, как и все остальные. Все они имели промышленные предприятия, но не могли найти клиентов, у них были пароходы, но было трудно получить пассажиров! Другие народы обвиняли судьбу или провидение, экономические законы, капиталистическую систему, золотой стандарт, войну, красных, но немцы везде обвиняли только одну вещь, Версальский Диктат и введенные им репарации. Каждый немец был твердо убежден, что союзники намеренно противодействовали Фатерланду встать на ноги, и что все их беды были прямым следствием этого. Ланни хотел отметить, что в настоящее время существует мораторий на все их долги, не только на репарации, но и на послевоенные займы, им дана возможность восстановиться в ближайшее время. Но не разобрался, что этот аргумент не будет иметь ни малейшего эффекта. У них в подсознании был комплекс национального преследования.
На борту было мало пассажиров, и у Ланни была целая неделя для изучения корабля и команды. Хорошее знание Германии дало ему ключ к их сердцам. Он мог сказать офицерам, что был гостем графа Штубендорфа. Он мог сказать стюардам, что говорил с Адольфом Гитлером. Он мог сказать экипажу, что был зятем Ганси Робина. Судно представляло собой миниатюрную нацию, с представительством всех различных групп примерно в правильных пропорциях. Некоторые из офицеров ранее служили в немецком военно-морском флоте, а некоторые механики бунтовали против них и делали социалистическую революцию. Между ними был средний класс: стюарды, парикмахеры, клерки, радисты, старшины все, кто подобострастно обслуживал за чаевые, но будет обслуживать по любви, если услышит шепот: «Хайль Гитлер!» — Хотя бы в шутку.
Ирма не могла понять, почему Ланни было интересно так долго говорить с этими людьми. Он пояснил, что это был социологический опрос. Если бы Рик был здесь, он бы написал статью: «Плавающий фатерданд». Это было вопрос всего будущего Германии. Насколько глубоко пропаганда доктора Йозефа Геббельса проникла в души людей? Что думали нефтепромышленники? Что говорят мойщики посуды, прежде чем упасть в койку? Были, конечно, упёртые красные, кто следовал московской линии, их было не свернуть. Но других убедили, что Гитлер был подлинным другом народа, и будет способствовать получению более короткого рабочего дня и повышению прожиточного минимума. Споры шли днем и ночью, непрекращающаяся война слов по всему кораблю. Куда качнется маятник?
Важно также было то, что сказал капитан Рундгассе. Как врач имеет врачебный такт, так и у капитана пассажирского лайнера есть то, что можно было бы назвать тактом хозяина корабля. Он разговаривал с двумя богатыми и светскими молодыми американцами, заявив, что не может понять, почему они были обеспокоены политическими взглядами в его стране. На самом деле нет причин для беспокойства. Принципиально все немцы были немцами, так же, как все англичане были англичанами, и когда встает вопрос о благе и безопасности Отечества все сплотятся. Это относится и к безумным социалистам, и даже коммунистам, за исключением нескольких криминальных руководителей. Особенно это применимо к национал-социалистам. Если Адольф Гитлер завтра станет канцлером, он покажет себя хорошим немцем, так же, как и любой другой, и все хорошие немцы поддержат его и подчинятся законам своей страны.
IIIБьенвеню казалось маленьким и даже безвкусным приезжим с Шор Эйкрса. Но это был дом, а там были любящие сердца. Бьюти провела тихое лето, но по её словам была довольна им. Из всех неправдоподобных браков этот оказался одним из лучших. Она не могла достаточно рассказать о доброте и любезности Парсифаля Дингла — то есть, не достаточно, чтобы удовлетворить себя, хотя она легко могла удовлетворить своих друзей. Она старалась изо всех сил, чтобы стать духовно настроенным человеком, а также победить дьявола дородности. Её утешала мысль, что полнота уменьшает морщины. Это была, конечно, цветущая Бьюти.
Мадам Зыжински два или три раза посещала Захарова в Монте-Карло. Затем он уехал на север, в Шато де Балэнкур, и обратился в письме с просьбой к Бьюти, чтобы та сделала ему большое одолжение, позволив мадам приехать к нему на некоторое время. Та провела там август месяц, к ней хорошо относились, и она осталась под впечатлением от великолепия этого места, но малолюдного со странными слугами индусами, с которыми она не могла разговаривать. Когда она уезжала, старый джентльмен подарил ей кольцо с бриллиантом стоимостью двадцать или тридцать тысяч франков. Она гордилась им, но боялась носить его, опасаясь, что оно может быть украдено, поэтому она попросила Бьюти спрятать его в своем сейфе.