Он не любил ночь, хотя она давала ему время для раздумий и манёвра. Его раздражали звёзды - их нельзя достать и пощупать, а ему нравилось ощущать весомую тяжесть в ладони, видеть, осязать, чувствовать материальность. Поэтому он и верил только в то, что реально. Любовь, высокие чувства, душа - удел поэтов да экзальтированных дев. Мягкая плоть, восторженные глаза, восхищение - цепь, которую можно намотать на кулак, чтобы притянуть, приворожить, заставить делать так, как нравится ему. Так, как хочет он.
Даже в юности он был лишён многих иллюзий. А от тех, что прилипали на короткое время, научился избавляться безжалостно, без колебаний и сомнений. Есть только цели и способы их достижения. Поэтому он не мечтал, а ставил задачу и добивался своего.
У него было всё, чтобы притягивать, сулить, ничего не обещая на словах, очаровывать и манипулировать. Голос, улыбка, красивое лицо, открытый взгляд - товар, который продаётся легче, а раскупается охотнее, чем украшения и наряды. Очарование нельзя пощупать, зато можно ощутить. Какая разница, как это называется и откуда берется? Главное - это работает на него и позволяет получать желаемое.
Ночь дышала звуками, охала далёким эхом, сопела простужено и прятала глаза хищников. Он ждал, как и они. Терпеливо и почти без азарта: зачем тратить энергию, если жертва всё равно подойдёт близко, и останется только ударить лапой, чтобы ухватить кусок плоти.
Воздух дрогнул почти незаметно, пошевелил онемевшими пальцами, но он почувствовал неуловимое движение, как зверь чует приближение добычи.
- Ты опоздала. - сказал тихо, без эмоций, не оборачиваясь.
Он мог позволить маленькую роскошь - стоять спиной. У жертвы слишком много страха и мало сил, чтобы осмелиться ударить или хотя бы попытаться поступить безрассудно. Впрочем, он всё равно успел бы повернуться и выпустить когти первым.
В его голосе, ровном и спокойном - он знал - жертва слышит угрозу. Пусть слышит: это её право и её слабость.
- Я не могла раньше. В замке неспокойно, все взбудоражены: ухайла прорвалась из Потусторонности, сверкающий стило пробил обеденный стол... И властитель вернулся поздно.
Он широко улыбнулся - хищно, с наслаждением. Она все равно не видит, поэтому можно ненадолго выпустить демона-триумфатора из себя.
- Рассказывай. - полуобернувшись, искоса посмотрел на жалкую фигуру, закутанную в длинный плащ с капюшоном, который скрывал лицо. В этом и нужды-то не было: ночная гостья так низко склонила голову, что в темноте вообще нельзя понять, есть ли у неё голова...
- Что ты хочешь узнать, динн?
Он почувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки. Непроизвольно, инстинктивно, и это слегка разозлило: ему нравилось контролировать свои тело и эмоции, инстинкты и порывы.
- Что за небесный груз приволок вчера ночью твой властительный выродок? - положил слова ровно, как идеальное полотно, без раздражения и злости. Пальцы расслабились и разжались - горячие, послушные, гибкие.
- Девчонка, динн. Любопытная, живая, чужая... Вряд ли она тот самый груз. Но это единственное, что появилось в замке прошлой ночью.
- Девчонка? - он почувствовал, как смялась ткань голоса, пошла заломами иронии, морщинами сарказма. Но можно больше не сдерживать себя - зачем?
- И что есть у этой девчонки? Сила, способная разрушить и уничтожить? Ловкость, которую не переиграть? Оружие, перед которым рухнет на колени Зеосс?
Фигура покачала головой, но в темноте почти не видно движений. Только колебание воздуха даёт ему зрение даже в почти кромешной тьме.
- Ничего этого нет. Обычная, лет четырнадцать-шестнадцать. Коса до пояса да любопытство из всех щелей. Одета, как мальчишка... была. Уже в платье - и на вид теперь больше похожа на девушку из властительных семей. Плачет, пугается, путается. Смотрит в отражатели. Вытянула ухайлу, но нежиль убил властитель, а она лишь тряслась да боялась.
Ему хотелось хохотать. Смачно, громко, пока не брызнут слёзы. О, как он будет наслаждаться, наблюдая за лицом Пиррии! Он продлит удовольствие: расскажет обо всём медленно, с паузами, чтобы не пропустить ни единой гримасы, ни единой смены настроения! Бедная повёрнутая огненная сайна. И за это она скандалила в ночи с малахольным выродком?
Девчонка. Сегодня есть - завтра нет. Лучше не выпускать из виду, но и торопиться не стоит.
- Ступай прочь. И следи за девчонкой внимательно. Будешь приходить через ночь, сюда же.
Он слегка прикоснулся пальцами к подбородку пришелицы. Почувствовал дрожь и улыбнулся. Запустил руку под капюшон и провёл ладонью по щеке. Мягкой, нежной, тёплой. Она задрожала всем телом и невольно пискнула. Сдавленно, приглушённо, жалко. Он отослал её - она могла уйти, но не посмела, подавленная его рукой, невесомой лаской, которая казалась ей каменной плитой необъятных размеров.
- Через ночь. Здесь же. - повторил спокойно, даже не пытаясь надавить. - Или ты знаешь, что случится.
Она сделала шаг назад. Ладонь заскользила и упала, освободив жертву. Он услышал, как быстро зашуршала одежда, заколебался воздух, потревоженный лёгкой, почти воздушной поступью. Уходила быстро, как только могла, но не смела бежать, чтобы не оказаться в его когтях ещё раз за малодушие и для урока.
Он отвернулся. Шагал неспешно, впечатывая сапоги в каменный пол. Незачем двигаться легко и бесшумно. Умел, но не любил делать так. Куда приятнее слышать твёрдую поступь, уверенный шаг, слышать, как камень отзывается на тяжесть ног - гулко, с легким шарканьем, с медленной оттяжкой...
Здесь он хозяин, и можно отбросить личину, как грязную использованную одежду. Сколько их? Не сосчитать. Но каждый раз он доставал новую, ибо хорошо помнил выемки. Не нужно подгонять, примерять, привыкать. Чистые маски, созданные непревзойдённым искусством лицедея вживаться в роль так, чтобы верили: он настоящий, такой и есть. Никто не догадывался о маленьком секрете: он уже и сам не знал, какой он, где заканчивается театр, а где начинается настоящая жизнь Леррана.
Он мог пройтись по этим коридорам с закрытыми глазами, ни разу не споткнувшись, не зацепившись плащом за угол или плечом - за стену. Знакомое место, изученный маршрут. Путь знают не только ноги, но и все чувства, которые у него есть. Ослепнув, оглохнув, перестав обонять и ощущать, он смог бы приползти сюда и найти неказистую дверцу, полностью слившуюся с неровной стеной.
Он наклоняется и проводит рукой по шероховатой поверхности. Здесь только тёмный мейхон - старый, как вечность. Щелчок. Тёмный мейхон не умеет трансформироваться, поэтому приходится толкать неповоротливое чудовище рукой. Дверь скрипит визгливо, недовольно, со злостью. Сгибаясь и сжимая плечи, он проскальзывает в открывшийся проём.
Здесь нет окон и света. Зато есть огонь, который даёт тепло и освещение. Нескладная фигура машет руками, дирижируя каким-то своим гениальным мыслям. Попасть в такт этим движениям, понять их смысл и течение - невозможно. Это как ручей, что берёт начало непонятно откуда, прокладывает путь через камни, извивается, льётся струйкой или превращается в бурный поток - всё зависит от местности, окружающего ландшафта, времени года и дождей. Больше солнца - иссякает, больше влаги - бурлит и может снести на своём пути всё.
- Лимм. - говорит негромко, чтобы не вспугнуть.
Фигура замирает на полувзмахе, всё равно пугается, отчего руки дёргаются, как шарнирные, сгибаются в локтях, складываются в кистях: то ли лицо пытается прикрыть, то ли прислушивается к дрожи. Узловатые пальцы в изменчивом свете факелов кажутся огромными, как когтистые лапы дракона. Два безумных, широко распахнутых глаза смотрят на него, но пока не понимают, что увидели. Яркая зелень как сок луговых трав. Чистота, как у младенца, только-только начинающего постигать большой мир.
Взгляд вздрагивает, становится осмысленным - возвращается из первозданной чистоты. Тяжёлые веки приглушают зелёный свет, делая его темнее и спокойнее.
- Ты зачастил, Лерран. Я не ждал тебя сегодня. Не терпится, да?
- Терпится. Но лучше прислушиваться к пульсу: сердце должно биться ровно, не быстро и не медленно. В самый раз.
Лимм запрокинул голову, задергал выпирающим кадыком и закахкал, как утица: хрипло с визгливыми нотами, отрывисто.
- Всё тикает, как надо, поверь! Лучше, чем я мог подумать! Сильнее, чем мог мечтать! Это эйфория - стоять так близко, но пока не иметь возможности испробовать на полную мощь! А ведь сработало, да? Раз ты пришел ночью.
Лерран в который раз молча восхитился: Лимм никогда не путал день с ночью. В каком месте щёлкал его личный хронометр?
- Получилось. Твоя стрела преодолела все преграды.
Лимм почти закрыл глаза, но из-под тяжелых век, сквозь ресницы прорывался зелёный свет. На искусанных губах появилась слабая улыбка. Он не радовался, а знал, был уверен в успехе.
- Получилось. Твоя стрела преодолела все преграды.
Лимм почти закрыл глаза, но из-под тяжелых век, сквозь ресницы прорывался зелёный свет. На искусанных губах появилась слабая улыбка. Он не радовался, а знал, был уверен в успехе.
- Всё просто. Всё очень просто. Как умножение чисел, как рифма в древних песнях. Ты получишь, что хочешь, Лерран.
Он быстро прошагал по большому помещению, откинул бурый холст и погладил своё изобретение рукой. Любовно, нежно, как женщину.
- Ты моя песня. Ты самая совершенная музыка, которую никогда не слышал этот мир.
Он оторвал взгляд от нескладного на первый взгляд сооружения и пронзительно посмотрел на Леррана.
- Дело только за малым. Добудь их. Добудь!
Зелёный свет вспыхнул так ярко, что Леррану захотелось невольно поёжиться, но он сдержал себя. Это был вызов, а в вызовах он не проигрывал никогда, поэтому стоял прямо, немного расставив ноги для равновесия, и смотрел в эти фанатичные глаза не мигая, долго, твёрдо.
- Всё будет. Не сомневайся.
Сумасшедший учёный отвёл глаза, взъерошил и так растрёпанные волосы, отчего они встали неряшливым нимбом, и забормотал, размахивая руками:
- Камни, камни... Проклятые камни... Великие камни, способные рвать и уничтожать, менять полюса и управлять молниями. Где же вы, камушки? Самые лучшие камушки? Камни, камни... проклятые камни...
Ходуном заходили большие колени, сдвигаясь и раздвигаясь. Тонкие высохшие ноги приплясывали, руки молотили воздух... Лимм танцевал свой ритуальный танец, и больше здесь нечего было делать.
Лерран развернулся и неспешно вышел из комнаты, тщательно закрывая скрипящую и сопротивляющуюся дверь. Щелчок. Мрак. Глаза не видят в кромешной тьме, но ему не нужно зрение. Он передвигается по этим коридорам спокойно и уверенно, точно зная, где повернуть, а где поднять ногу, чтобы не споткнуться о выступающий из напольной кладки камень...
Глава 22
Чем берут на слабо деревунов. Дара
Интересно, как они тут время определяют? Этот вопрос я, ещё не открыв глаза, задала себе. Долго спала, не долго - не понять. Не заметила я вчера ничего, похожего на часы. И механизмов никаких не заметила. Может, их здесь вообще не существует...
Окон нет, свет постоянно ровный, как днём. Может, ночью темно, но вторую ночь я спала сном праведника. Куча вопросов без ответов. Села на кровати, пытаясь глаза открыть. По ощущениям - пора просыпаться, но очи мои ясные считали иначе. Хотелось бубухнуться и дрыхнуть дальше, но я себя переубедила.
Голубое платье измочалено напрочь. Хорошо хоть сапоги стянул рыцарь Геллан... Одним глазом осмотрела комнату. Вещи аккуратно лежат на комоде, в том числе и джинсы мои чистые. Кто-то заботливый старался.
Чертыхаясь и мечтая о взрослой самостоятельной жизни, в которой папа мне не указ, я долго раздирала волосы, затем мылась, а потом, проигнорировав платья-балахоны на выбор, с удовольствием облачилась в свои вещи. Хватит с меня игр в барышню-крестьянку. Как вообще можно эти чудовища носить: ни тебе ногой наподдать с удовольствием, ни на коня, как положено, сесть...
Я выскользнула из комнаты, огляделась. Тихо. Заглянула в комнату Милы - девчонка спала, скрутившись, как котёнок. Два неизменных пса-терминатора подняли головы, как только я засунула нос в дверь, и навострили уши-антенны. Любят меня поголовно все животные или не любят - на этих двух броненосцах я проверять не стала: слишком уж морды свирепые и клыки острые из пасти торчат. Пусть охраняют свою принцессу, а я по замку прошвырнусь, пока тишь да благодать.
Память у меня нормальная, сегодня я не путалась, а чётко шла и поворачивала, куда надо. В столовой стол поменяли - как будто ничего и не было вчера. Впрочем, может, он тоже мейхоновый, а этот материал, судя по всему, превращается во что угодно. Надо будет расспросить кого-нибудь.
Сама не пойму, как добралась до выхода. Встала перед дверью и постояла смирно, желая выйти. Проём распахнулся. Получилось! Замечательно, я вырвалась на волю. На улице - раннее утро. Влажно блестит каменная кладка под ногами - роса упала. Я сделала то, о чём мечтала со вчера: отправилась к деревьям.
Вблизи они оказались ещё красивее, чем издалека. Жёлтые с коричневым похожи на шкуру тигра: полоски на стволе чередовались почти ровно, как будто их кто-то под линейку рисовал, лишь бугристая кора немного смазывала края, отчего они казались бархатными, как мягкий ворс животного. В кроне - больше жёлтого, а тёплый коричный цвет лёг тонкими стрелочками по диагонали, чуть расплываясь на прожилках. Листья узкие, длинные, блестят глянцево, маслянисто. Я потёрла листок пальцами. Гладкий, как лощёная бумага, прохладный и сухой.
Красно-зелёные напоминают наши ивы. Листья только мелкие и круглые, как пятаки. Очень яркие, смешанные, будто акварельные краски, наложенные одна на другую: легли, как захотели, расплылись кляксами. Я приложила веточку к щеке.
- Красивая, - прошептала неожиданно сама для себя.
И ветка дрогнула, заскользила, уплыла из рук, как мокрое мыло, но внутри что-то сжалось, промчалось щекотным шариком, словно я проглотила горячую вишню, и она носится по крови, как пьяная, не может найти выход.
Я тряхнула головой. Ощущения пропали. Мда, Дашка, недолго и чокнуться. Лучше не заморачиваться на всех этих моментах, жить легко и с улыбкой, как постоянно твердит мне бабушка. Она как психолог знает в этом толк.
Фиолетово-оранжевые деревья-короны - широкие, кряжистые, с мощными стволами. Ну да, попробуй удержи такой трезубец. Листья очень тонкие: ещё не иголки, как у хвойных, но уже и не лиственная пластина.Чем-то на лиственницу смахивает. Мохнатые фиолетовые метёлки пучками и оранжевые шишечки-сережки. Чудеса творит природа... или меданы?.. Провела ладонью по листьям-пучкам. Не колются, но пружинят. Плотные, соком налитые...
Отошла подальше, чтобы полюбоваться. Жаль, зима близко, исчезнет красота.
- Они не сбрасывают листья, динь, как другие деревья.
Сказано тихо, но я чуть не подскочила. Вот кто так делает, спрашивается?! Обернулась, рот открыла, хотела отчитать. Стоит зелёное, глаз от земли не отрывает. Небось само испугалось своей смелости.
- Ты кто?
- Деревун, динь,- шелест в ответ. И к земле всё ниже клонится. Как бы на колени не упало.
- А имя у тебя есть?
Падение приостановлено. Пальцы длинные-длинные, гибкие. И нервные. Сжимаются, дрожат, мнут зелёный балахон.
- Офа, динь, - почти полубоморочно, на выдохе.
Мальчик, девочка, мужчина, женщина - не понять. Ростом чуть повыше меня, наверное, если учитывать, что сжалось, как в ожидании удара.
- А я Дашка... Дара. Не бойся.
Быстрый взгляд из-под зелёных ресниц. Глаза, как виноградины. Зелёные, ясен пень.
- Я думала тут только мохнатки, а деревуны в деревне живут.
Офа затрясла головой, отчего плотные, как дреды, колбаски разлетелись в разные стороны, ударили по щекам и плечам.
- Нас тут много... разных. Кто-то должен ухаживать за замком... следить за растениями, например.
- И ты следишь.
Офа закивала.
- Ты мальчик, девочка? - спросила всё-таки. Надо ж как-то определиться.
- Девушка, динь.
- Дара. А теперь поднимай глаза и смотри на меня.
Видать, привыкли они слушаться. Глаза подняла, смотрела отчаянно. Губы дрожат, слышно, как она часто и нервно сглатывает слюну.
- Не трясись. Я что, страшная такая?
- Нет, - и снова глаза в пол.
- Не опускай глаза, Офа. Я ещё никогда не ела деревунов. А будешь пугаться - съем.
Она улыбнулась или мне показалось?
- Вряд ли мы вкусные.
- Вот и я так думаю. У меня здесь мимеи растут. Хочешь посмотреть?
О! Я попала в цель. Вы бы видели, как она встрепенулась, ожила, позеленела ярко, сочно (румянец у неё такой, да). В глазах - мокрый восторг и... мольба? Длинные пальцы-веточки - туда-сюда, гнутся, на груди складываются в какое-то плетеное решето.
- Вот и хорошо. Пошли со мной.
Я направилась к саду не оборачиваясь, но ухо навострила: шелестит. Ага, идёт следом.
- Я всего лишь раз видела, как растут мимеи. Они неуловимы. Мама рассказывала... а я здесь выросла, почти не бывала за стеной, - шепчет тихо-тихо, как будто извиняясь, но удержаться, видать, не может.
Возле калитки сада Офа встала как вкопанная.
- Властитель... не разрешает... туда...
- Уже разрешает. Там работы - непочатый край. Хочешь порядок в саду навести? Ты и... тут же есть еще такие, как ты?
Часто кивает в ответ, а глаза так и норовят в землю зарыться.
- Будешь пугаться и глаза опускать, найду тех, кто посмелее.
Оно, конечно, бессовестно с моей стороны так манипулировать чувствами, но что прикажете с этими забитыми созданиями делать? Страх надо выбивать страхом. Пока что. А дальше будет легче.
Офа смотрит мне в глаза отчаянно, старательно. Ей очень хочется туда, в сад. Где уйма растений и неуловимые мимеи.