- За что? - девчонка дёргает плечом и упрямо смотрит куда-то вперёд.
- Провалялся бы долго. Яд отсасывают и прижигают рану только стакеры. Остальные... либо учатся у них случайно, либо по-старинке.
- Я ни у кого не училась. По телику видела в каком-то фильме.
Лучше не забивать голову её словами. Всё равно не понять.
- И тебе спасибо, - говорит он Миле и прижимается губами к тёмной макушке.
Сестра доверчиво льнёт к нему. Впервые за то время, как не стало Пора. Маленький зверёк становится наконец-то девочкой...
- Геллан, - зовёт Иранна.
- Я скоро. И поедем домой. На сегодня хватит впечатлений.
- Потрясений - ты хотел сказать.
Он не спорит. Только оглядывается на две фигурки. Повыше и поменьше. Тёмные кудри и волосы цвета эхоний... И, прихрамывая, идёт вслед за Иранной. Судя по всему, девчонки видят его голый зад, но лучше об этом не думать.
- Он к-к-красивый, п-п-правда? - тихо говорит Мила.
Дара мычит что-то нечленораздельное и старательно смотрит на тонкое кожаное крыло Геллана...
- Ты петь умеешь? - спрашивает она вдруг невпопад и, оторвав взгляд от прихрамывающей фигуры, смотрит на Милу.
Девочка недоуменно хлопает глазами, открывает и закрывает рот, затем отрицательно мотает головой.
- А зря. Тебе надо петь. И тогда ты сможешь говорить.
Мила всё ещё не понимает.
Дара смешно складывает ноги - скручивает кренделем, усаживается поудобнее и, сверкая глазами, объясняет:
- Когда ты поёшь, звуки тянутся. И тогда легче произносить слова. Они становятся частью музыки, понимаешь? Научишься петь - научишься говорить. У тебя получится.
Мила смотрит, как жестикулирует Дара: небрежно встряхивает кистями, шевелит пальцами. Что слова, что жесты даются ей легко, плавно, без усилий. Как песня...
- Давай я тебя научу нашей песенке, простой и детской.
И Дара, взмахнув руками, прокашлявшись, затягивает:
Жили у бабусиии
Два весёлых гуууся!
Один серый, другой белый
Два весёлых гуууся!
- Повторяй! - командует она и в такт песне дирижирует:
Жили у бабусии...
Мила робко, почти без голоса, шевелит губами вслед. Затем, осмелев, добавляет свой робкий голосок к Дариному задорному:
Два весёлых гуууся!
...Геллан останавливается на полпути, оборачивается и смотрит на чумазых девчонок, что сидят на земле и поют всё громче и увереннее:
Один серый, другой белый
Два весёлых гуууся!
Местность кишит огромными ткачиками, что с чавканьем и хрустом поедают изрубленного на куски кольцеглота, прикладываются к клееобразным чёрным лужам, не обращая внимания на матерящихся мужиков, продолжающих крошить огромного червяка на фарш, на орущих и снующих вокруг медан, детишек, сорокош... Кусок тверди напоминает огромную бойню: грязную, неприглядную, жуткую. А в голубое небо рвутся два девчоночьих голоса, чистых, радостных, мирных...
Мелодия мешается со словами, смехом, комментариями, прерывается на время и продолжает звучать, наполняя всё вокруг каким-то спокойствием и бесхитростным торжеством:
Мыли гуси лапкиииии
В луже у канавки,
Один - серый, другой - белый,
Спрятались в канаааавке.
Один - серый, другой - белый,
Спрятались в канаааавке!
- Она это умеет, правда? Преображать жизнь, подмешивать новые краски к уже засохшим и бесповоротным.
Геллан не оборачивается на голос Иранны, продолжает смотреть, как покрываются румянцем нежные щечки сестры. Слушает, как становится тверже её голос и как старательно, без запинок, выводит Мила песню.
- Она всё меняет. Быстро причём. Тебя это не пугает?
- Нет. - говорит он твёрдо и идёт дальше. Туда, где ждёт его тёплая вода и чистая одежда.
Муйба смотрит ему в спину. Глаза у неё усталые и древние. Лицо чистое и безмятежное. Гладкое, как у молодой девушки. Но впервые Иранна не кажется ни молодой, ни безмятежной: глаза старухи кидают невидимую сеть морщин, меняют облик. На мгновение, краткий миг, который не может уловить простой человеческий взгляд. Только ткачики замирают и тревожно потирают передними лапками, но и для них это - только скачок времени, колебание воздуха, в котором всё и ничто, начало и конец, вечность и смерть...
Пока его не было, девчонки переместились назад, в сад, и обросли весёлым детским хором. Бусины мимей складывались в украшения, а голоса - в песни. Вот уже меданские детишки учат Дару своим балладам.
У Милы голос звонкий. Вряд ли кто слышал её по-настоящему до сегодня... Ему не хочется разрушать ни хор, ни ловкую работу детских пальчиков. Но, заметив его, дети постепенно прекращают пение. Что в их глазах? Страх, уважение, осторожность?..
- Нам пора, - говорит он, готовый уступить, если девчонкам вдруг вздумается канючить и побыть ещё немного среди деревьев и детишек. Но Дара и Мила с готовностью поднимаются.
- Завтра продолжим, - бодро обещает Дара и машет новым друзьям рукой на прощанье.
Мила тоже качает ладошкой. Её движение - взмах птенца, впервые пробующего крыло. Отрастут ли у этой лапки крепкие перья, что позволят однажды взлететь?..
- Мой любимый Ушан, - воркует Дара и оглаживает морду серого осло.
Старый хитрец с мерзким характером жмурит глаза и прядает ушами, тычется губами в раскрытую ладошку.
- У меня ничего нет. Потерпишь? - воркует девчонка дальше, и старый мерзавец, кажется, её понимает. Вздыхает тяжело, отрывает морду от ладони и показывает всем видом: "Так уж и быть, подожду. Но не забудь: ты обещала!"
Мила уже на Софке. Следит за каждым жестом Дары и невольно поглаживает лошадку между ушей. Приходило ли ей в голову разговаривать когда-нибудь со своей кобылкой?..
Геллан нарочито легко взмывает в седло и шепчет на ухо Савру:
- Конечно, ты понимаешь меня без слов, но, наверное, нужно у неё учиться... простому, но важному.
Савр скашивает глаз и ободряюще фыркает, нетерпеливо перебирая копытами: ему не терпится пуститься в путь.
Два пёсоглава виновато жмутся к Софкиным ногам.
- Яяя неее сеержууусь - поёт им тихо Мила и улыбается, заметив, как встрепенулась Дара и восторженно показала большой палец.
- Во! Молодец! Пой, Милашка, пой!
Пёсоглавы вырываются вперёд, следом едет Мила, за ней - Дара. Геллан скачет последним. Ветер доносит обрывки мелодий, что поёт его сестрёнка, и он знает: однажды речь её будет чёткой и ясной, как простые слова, которые она сказала сегодня:
- Мы победили!
Глава 33
Сделка в таверне. Лерра̀н
В этом городе много узких изворотливых улочек и наседающих друг на друга домов. Лавки, таверны, лекарни, лачуги сливались в объятьях как страстные любовники и закрывали крышами небо. Утлые подвесные мостики хватали щербатыми ртами за ноги зевак и пьяниц и позволяли передвигаться быстро тем, кто знал в этом толк.
Лерран любил этот городишко с крикливо-хвастливым именем Зоуинмархаг. Он напоминал дикий лабиринт: бессистемный, запутанный, древний. Он смахивал на головоломку, у которой нет решений. Но тем и прекрасен, на том и стоит.
Идти по нему - наслаждение. Путаться, нырять в подворотни, натыкаться на блеск отточенных лезвий и жадных до наживы глаз. Быть всегда начеку, до острого напряжения в теле. Не расслабляться, не давать передышки зрению, чувствам, мышцам.
Зоуинмархаг полон тайн, забит по макушку всяким сбродом. Здесь легко теряются и находятся деньги, кипят страсти, плетутся интриги. Домыслы, сплетни, чужие секреты - хлеб Зоуинмархага. Хочешь продать товар, совесть, честь, жизнь - спеши в Зоуинмархаг. Желаешь купить вещи, людей, молчание - направляйся в Зоуинмархаг. Здесь свои правила и законы и нет места чужим уставам и моральным принципам.
В городишке - огромный рынок, куда стекается люд из ближайших окрестностей и дальних поселений. Сюда приплывают пропахшие рыбой судёнышки, неповоротливые баржи, узкие быстроходные рейны и утлые лодчонки серятников - барахольщиков "даров моря", а попросту - торговцев всяким хламом, выуженным из затхлых гаваней города и прибрежных деревушек.
Сюда тянутся повозки, фургоны, телеги, груженные разным товаром. Здесь отираются предприимчивые лендры, чудотворцы, колдуны и всякий сброд, умеющий морочить головы и извлекать из кошельков горожан и приезжих монеты. Любили это местечко и воры. Чуть зазевался - прощайте плат, злато, сребло, драгоценности или украшения.
Властитель Зоуинмархага - ушлый лис Панграв - крепко держал в руках клубки всех благих и грязных дел, разматывал по своему хотению или спутывал намертво нити, наслаждался властью, интригами, вседозволенностью и безнаказанностью. Такова была его суть, тем он и гордился. Безобразно-прекрасный, могущественный, охочий до лёгкой плотской любви и всяческих развлечений как высокого, так и низкого пошиба.
В городишко захаживали маги. Их не любили нигде, но, скрепя сердце, признавали: без магических штучек не обойтись. Зеосс кишит чудесами, но то, что творили маги, не умел делать никто, поэтому приходилось мириться с их существованием. Благо, подавать руку при встрече этим отщепенцам было не принято, а выказывать уважение или благосклонность - не обязательно.
Маги накладывали заклятья, создавали защитные амулеты и руны. Поговаривали, владели они силами куда более мощными и страшными, но вряд ли кто рисковал с надменной рожей покупать такие знания. А если и покупал, то благоразумно помалкивал, какую плату просили за особые услуги эти неулыбчивые хмурѝ.
Открыто к магам совались единицы, через рабов - многие, тайно - большинство. Хочешь сделать дело - сделай его сам, даже если нужно вымазаться в грязи.
На рыночной площади Лерран смешался с толпой, походя двинул в зубы предприимчивому оборванцу, что положил взгляд на его кошелёк, и плавно перетёк поближе к торговым рядам.
Тряся разноцветными шкурами и тканями, зазывно кричали меданы. В воздухе витал одуряющий запах специй и сладостей, с лотков продавали пышнобокие булочки, пирожки, приторно-сладкие тянульки, разноцветные орехи. Лерран проходит мимо, не оглядываясь по сторонам. Сегодня ему не сюда.
- Хочешь, погадаю, красавчик?
Молодая лендра, подбоченясь, меряет его взглядом, поигрывая колодой карт в быстрых пальцах. Лерран улыбается ей томительно-нежно. Улыбка появляется постепенно, медленно, отточено. Он смотрит ей в глаза, а затем чуть опускает опахала тёмных ресниц, пряча насмешку. Лендра судорожно сглатывает, не в силах оторвать глаз от изгиба его губ. Он выиграл - она проиграла. Всё просто. Поэтому Лерран отворачивается, давая возможность оценить свой идеальный профиль, и не спеша идёт к своей цели.
Торговая суета дышит в спину, отдаляется, её сменяют звуки музыки: то бродячие музыканты на разный лад тянут баллады, в которых - выдумки о каком-то далёком сказочном прошлом с драконами, предсказаниями и прочей чепухой. Разноцветные шатры прячут провидцев, ведьм, снадобья от всех болезней и артефакты сомнительной ценности. В этом месте много зевак, ищущих развлечений и способ убить время.
В кочующем цирке - аншлаг: желающих посмотреть на уродцев всегда с избытком. Тут же толкаются нищеброды: кто не жалеет плата для удовольствия, нередко бросает мелочь попрошайкам.
Лерран останавливается возле скорчившейся на земле фигуры, закутанной с ног до головы в тёмный плащ. Он кидает монету, чтобы привлечь внимание. Нищий шевелится, давая понять, что не спит, но плат поднимать не спешит. Низко надвинутый капюшон едва заметно кивает, давая понять, что увидел и понял. Лерран проходит мимо и направляется в ближайшую таверну - низкое уродливое здание, пропахшее драном и дешёвой едой.
Нищеброд подбирает монетку, медленно поднимается и, пошатываясь, идёт следом. Он протискивается в двери, когда Лерран уже расположился за дальним столом, заказал пойло и тарелку дымящейся дряни, в которой с трудом угадывались овощи и волокна мяса.
Нищеброд садится напротив и замирает. Плащ окутывает его, как пелёнки младенца, капюшон по-прежнему скрывает лицо. Лерран молча подвигает к сгорбившейся фигуре еду.
- Мне нужна та же услуга. Первое пусть будет таким же беспомощным, а второе - мощнее и разрушительнее. Чтобы раз и навсегда.
Нищеброд берёт в руки ложку, зачерпывает еду и не спеша отправляет её в недра капюшона. Там только темнота. Провал. Леррану на миг кажется, что ложка ныряет в чёрную пустоту, но он не желает подчиняться чарам, поэтому смотрит на руку. Тонкая кисть, длинные пальцы - как у нежной девушки из властительного семейства... Что в этом человеке настоящее?..
Ложка снуёт туда-сюда, как игла в руке швеи-мастерицы: уверенно, без задержек и лишней суеты. Как только тарелка пустеет, тонкие пальцы аккуратно кладут ложку на край. Без лязга и стука. Капюшон медленно кивает.
- Через десятину. В три раза больше.
Глухой голос, как из глубокого подвала. Нищеброд поднимается и бредёт к выходу. Движения его неловки: шатается, как быль на ветру, натыкается на столы и стулья, но уворачивается от кулака потревоженного пьяницы - тоже неуклюже, но кулак летит в пустоту. Надравшийся мужлан ругается, а за другими столами хохочут.
Бесполезно спрашивать, что будет, если услуга понадобится раньше... Остаётся уповать на везение. Ведь в прошлый раз получилось, как надо. Лерран долго смотрит на почти чистую тарелку и красиво положенную ложку. В три раза больше. Ну что ж, лишь бы наверняка.
Выпив одним махом дран и не почувствовав его вкуса, Лерран встаёт из-за стола и, огибая многочисленные мебельные углы, идёт к выходу. Шаг его пружиняще лёгок, а тело готово к атаке. Но никто не отваживается задеть или двинуть этого опасного хищника. Даже надравшиеся в дым чувствуют: нельзя, плохо кончится, бесполезно...
На улице он чувствует, как запекло в горле от пойла. Жар на время осел комом, затем растёкся в груди. Неплохо. Голова ясная, а внутри кровь течёт чуть быстрее. Он скользит к дальним воротам, перетекает из одной толпы в другую. Кажется, будто его несёт людской водоворот, а он - лишь щепка, уносимая стихией. Обманчивая лёгкость, талант, данный ему богами.
Из неприметной калитки он попадает прямо в объятья извилистого переулка. Через две параллели - дом развлечений. Там можно отдохнуть, поесть нормальной еды и найти услужливое тело. Дождаться сумерек и отправиться в путь. Но планы для того и строятся, чтобы кто-то их рушил одним прихотливым движением небрежной руки...
В конце переулка его ждали. Он это почувствовал, но уже не мог избежать встречи: ни повернуть, ни нырнуть в другую подворотню...
Глава 34
Предупреждение. Лерра̀н
Никогда не подавать виду - такая тактика его куражила. Не останавливаться, не прибавлять шаг, раз уж ничего изменить нельзя. Проверка нервов на прочность и правило номер один.
Сделав шаг за поворот, он резко пригнулся, а затем плавно, в прыжке, рванул ожидавшего за плащ, поменялся с ним местами, прижался спиной к шершавой стене и приставил нож к шее неловкого идиота. Он мог убить гайдана три раза, но предпочёл узнать, почему тот торчал за углом.
Сверкнули ненавистью глаза, обнажились острые клыки. Быстрым движением правой руки Лерран начертил знак, обездвижив пальцы, из которых уже росли длинные когти. Маха. Не так прост, не так безопасен. Но Лерран был готов к нападению и ловок, а потому - быстрее и в выигрыше.
Мгновение - когти спрятались, клыки исчезли, глаза опущены. Лерран чуть сильнее нажал на кинжал, жаждая проколоть тёмно-золотую кожу и увидеть каплю крови.
- Кто послал тебя, маха? - голос вкрадчив, негромок, властен, как уверенный нажим лезвия.
- Не надо, динн. Властитель Панграв желает тебя видеть.
Маха говорит плоско и монотонно. Чуть повыше тон, и он бы подвывал, как дурной пёсоглав.
- С каких пор властительный Панграв посылает за гостями раба? Да ещё такого медлительного и неуклюжего? Сомнительная честь - получить приглашение в подворотне.
Лерран, бросая слова, видит. как появился и исчез желвак на щеке махи, и не спешит убирать нож.
- Властитель сказал, что ты можешь не согласиться, но просил переубедить. Я не собирался убивать.
- Да ты бы и не смог, - Лерран чувствует брезгливое отвращение. - Что, животные инстинкты берут верх? Привык охотиться из засады?
Маха не поднимает глаз.
- Я терял тебя на рынке дважды. В городе найти человека сложнее, поэтому решил подождать здесь, зная, что из этого переулка другого пути нет.
- Но ты ждал впереди, а не шел сзади, - укол ножом в шею, очень близко от артерии.
- У переулка два конца. Так я встретился бы с тобой наверняка... динн.
Лерран ловит эту запинку перед вежливым обращением и нехорошо скалит зубы:
- Ты шёл по запаху, маха. Не мне напоминать, что мохнаткам запрещено использовать животные инстинкты. Хочешь умереть на огненном колесе?
Маха стоит не дрогнув. Он давно расслабился и не шевелится. Только грудь чуть заметно приподнимается от дыхания. Грудь с красивыми рельефными мышцами. Чуть меньше осторожности - и можно навсегда остаться кучей тлена с перегрызенным горлом.
Лерран медленно убирает нож.
- Ну, и зачем я понадобился властительному Панграву?
- Это ты спросишь у него, если последуешь за мной. Рабам властители не озвучивают своих мыслей и желаний.
Что-то не нравилось Леррану в этом махе. То ли манера держаться слишком вольно, то ли недостаточное подобострастие, а может, ощущение опасности, так и не рассосавшееся после выяснения, кто есть кто в этом театральном действии. Спорить и выяснять сейчас бесполезно: легче плыть по течению и не думать, куда тебя вынесет в этот раз.
- Веди. Ты - впереди, я - за тобой.