– Ты сказал, что в этом городке что-то изменилось.
– Да, мне так кажется. Но я не уверен и вот поэтому захотел привезти тебя сюда.
– Так это проверка?
– Нет, это дар Той, кто поможет мне принять верное решение.
– Кто это?
– Приснодева.
Приснодева. Я могла бы и сама догадаться. На меня производит сильное впечатление то, что после стольких странствий, открытий, новых горизонтов, открывшихся ему, все еще сильна в нем католическая прививка, сделанная в детстве. А вот я и мои друзья – по крайней мере в этом отношении – переменились сильно: вина и грехи давно уже не тяготеют над нами.
– Как славно, что после всего, через что тебе пришлось пройти, ты сумел сохранить прежнюю веру.
– Нет, не сумел, Я потерял ее и вновь обрел.
– Веру в Деву? В невозможное, небывалое, фантастическое? Ты не познал плотской любви? Ты избегаешь активного секса?
– Вовсе нет. С этим все нормально. У меня было много женщин.
Я ощущаю укол ревности и сама удивляюсь этому. Но внутренняя борьба вроде бы улеглась и мне не хочется, чтобы она началась вновь.
– Почему она – «Дева»? Почему Богоматерь не покажут нам как обыкновенную женщину, подобную всем прочим?
Одним глотком он приканчивает бутылку – там оставалось совсем немного. Спрашивает, не хочу ли я еще вина – он раздобудет, – но я отказываюсь.
– Я хочу только, чтобы ты мне ответил. Всякий раз, как мы затрагиваем некоторые темы, ты сейчас же переводишь разговор на другое.
– Она и была самой обычной женщиной. Она родила и других детей. В Писании сказано, что Иисус был старшим из троих братьев. Непорочное зачатие Иисуса имеет иной смысл: Мария начинает новую благодатную эру, открывает другой этап. Она – космическая невеста, Земля, которая принимает небо и оплодотворяется им. И в этот миг, благодаря тому, что у Нее хватило отваги принять свою судьбу, Она дает Богу возможность сойти на Землю. И превращается в Великую Мать.
Я не в состоянии следить за ходом его мысли. И он понимает это:
– Она – это женский лик Бога. Она наделена собственной божественной природой.
Речь его звучит негладко – слова выговариваются с трудом, с напряжением, словно он совершает грех, произнося их.
– Богиня? – спрашиваю я.
Я жду, что он объяснит мне это, но он не продолжает разговор. Еще несколько минут назад я с иронией думала о том, как крепко вбит в него католицизм, а теперь мне кажется, что он совершает святотатство.
– Кто такая Дева? Кто – Богиня? – настаиваю я.
– Это трудно объяснить, – ему явно не по себе, и с каждой минутой – все сильней. – У меня здесь есть кое-что при себе. Если хочешь, можешь прочесть.
– Не буду я сейчас ничего читать! Объясни мне так!
Он тянется за бутылкой вина, но она пуста. Мы уже не помним, что привело нас к этому колодцу. Возникает ощущение чего-то необыкновенно значительного – словно каждым своим словом он творит чудо.
– Ну, говори же!
– Ее символ – вода, Ее окружает туман. Богиня обнаруживает и проявляет Себя в стихии воды.
Туман вокруг нас, казалось, ожил, обрел собственное бытие, превратился в некую священную субстанцию – хоть я по-прежнему не вполне отчетливо понимала смысл произносимых им слов.
– Не стану углубляться в историю. Если захочешь – сама прочтешь рукопись, которая у меня с собой. Знай только, что эта женщина – Богиня, Дева Мария, иудейская Шехина, египетская Изида, Великая Мать, София – присутствует во всех мировых религиях. Ее пытались предать забвению, поставить под запрет, Она прятала и меняла обличье, но культ Ее переходил из тысячелетия в тысячелетие и дошел до наших дней. Один из ликов Бога – это женский лик.
Я гляжу на него. Блестящие глаза устремлены в клубящийся перед нами туман. Понимаю, что можно больше не настаивать – он и так продолжит свой рассказ.
– О Ней говорится в первой главе Библии. Помнишь – «…и дух Божий носился над водою»? И Он поставил Ее под и над звездами. Это – мистический брак Земли и Неба. О Ней же говорится и в последней главе Писания, когда:
И Дух и невеста говорят: прииди!
И слышавший да скажет: прииди!
Жаждущий, пусть приходит,
И желающий пусть берет воду жизни даром.
– А почему женский лик Бога символизирует вода?
– Не знаю. Но обычно Он избирает это средство, чтобы выявить Себя. Может быть, потому, что вода – это источник жизни, ведь в утробе матери мы девять месяцев окружены водой. Вода – это символ женской Власти, на которую не посмеет претендовать, которую не решится оспорить даже самый просвещенный и совершенный мужчина.
Он замолкает на мгновение и продолжает:
– В каждой религии, в каждом веровании Она проявляет Себя так или иначе – но проявляет непременно. Для меня – католика – Ее черты явственно проступают в образе Девы Марии.
Он берет меня за руку, и минут через пять мы уже выходим из Сент-Савена. Минуем по дороге невысокую колонну, увенчанную крестом, но – вот как странно! – там, где обычно принято помешать лик Иисуса Христа, мы видим образ Пресвятой Девы. Мне вспоминаются его слова, и совпадение удивляет меня.
И вот теперь тьма и туман обволакивают нас с ног до головы. Я представляю себя в воде, в материнской утробе, там, где еще нет времени, где бытие не отягощено сознанием. Да, все, что он сказал, исполнено смысла – и смысла ужасающего. Я вспоминаю пожилую даму, сидевшую рядом со мной на лекции. Вспоминаю рыжую девушку, приведшую меня на площадь, – ведь и она говорила, что вода есть символ Богини.
– Километрах в двадцати отсюда есть пещера, – продолжает он. – 11 февраля 1858 года одна девочка вместе с двумя другими детьми собирала хворост неподалеку от нее. Девочка была болезненная, слабенькая, страдала астмой, а родители ее были так бедны, что едва ли не нищенствовали. И в тот зимний день она побоялась переходить небольшой ручей вброд – вдруг вымокнет, простудится и сляжет, а родителям не обойтись без тех жалких денег, что она приносит в дом.
И в этот миг появилась перед ней женщина, облаченная в белые одежды, в сандалиях, украшенных золочеными розами. Обратясь к девочке почтительно, как к принцессе, она попросила ее сделать милость – снова прийти сюда сколько-то раз, после чего исчезла. Двое других детей, впавшие при виде всего этого в столбняк, сразу же рассказали о происшествии всем, кому только можно.
А жизнь девочки с этой минуты превратилась в сущую пытку. Ее взяли под стражу и потребовали, чтобы она заявила, будто ничего подобного и не было. Ей сулили денег за то, чтобы она попросила у Явившейся всяких благ и чудес. А в первые дни ее родителей прилюдно оскорбили на площади, говоря, что их дочка выдумала свою встречу, чтобы привлечь к ним внимание.
Девочка же – а звали ее Бернадетта – ни малейшего понятия не имела о том, кого увидела. Женщину в белых одеждах она назвала «То», и ее обеспокоенные родители обратились за помощью к местному священнику. А тот попросил, чтобы девочка при следующей встрече спросила, как зовут незнакомку.
Бернадетта сделала, как было сказано, но в ответ получила лишь улыбку. «То» являлась ей еще восемнадцать раз – и чуть ли не всегда безмолвно. Впрочем, был случай, когда женщина попросила Бернадет-ту поцеловать землю. Не понимая, зачем это надо, девочка повиновалась. В другой раз «То» попросила вырыть в пещере ямку. Бернадетта послушалась, и тотчас из ямки вытекла струйка грязноватой воды – еще бы, ведь в пещере иногда прятались от непогоды дикие свиньи.
– Выпей, – приказала женщина.
Вода была до того грязная, что Бернадетта трижды зачерпывала ее и трижды выплескивала, не решаясь поднести ко рту. Наконец, хоть и с отвращением, но выполнила приказ. А вырытая ею ямка вновь наполнилась водой.
Человек, слепой на один глаз, бросил несколько капель в лицо – и тотчас прозрел. Молодая мать, пребывавшая в отчаянии оттого, что умирает ее новорожденный сын, погрузила его в этот источник, – а температура в тот день упала ниже нуля, – и младенец поправился.
Мало– помалу весть о чудесном источнике распространилась по всей округе, и тысячи людей стали стекаться в деревню. Бернадетта же все пыталась узнать, как зовут чудесную гостью, но та лишь улыбалась в ответ.
Но в один прекрасный день «То» повернулась к девочке и сказала:
– Я – Непорочное Зачатие.
Обрадованная Бернадетта со всех ног побежала к священнику рассказать ему об этом.
– Не может такого быть, – отвечал тот. – Никому, дочь моя, еще не удавалось быть одновременно и деревом, и плодом. Окропи-ка ее святой водой.
По глубокому убеждению священника, лишь Бог может существовать с самого начала начал, а Бог – по всем приметам – мужчина.
Бернадетта окропила «То» святой водой, но женщина лишь кротко улыбнулась – больше ничего не последовало.
А 16 июля женщина появилась в последний раз. Вскоре после этого Бернадетта постриглась в монахини, даже не подозревая, как разительно переменила она жизнь маленькой деревни, в окрестностях которой была эта пещера. Источник не иссяк, и чудеса продолжались.
История об этом облетела сначала Францию, а потом и весь мир. Деревня стала расти и меняться, стала городом. Приехали купцы. Открылись гостиницы и магазины. Бернадетта умерла и была похоронена вдали от родных мест. Она так никогда и не узнала о том, что произошло.
Нашлись люди, которые решились поставить Церковь в затруднительное положение, – благо к этому времени Ватикан уже признал возможность Явлений, – и принялись творить чудеса, но были вскоре разоблачены как шарлатаны и мошенники. Церковь установила жесткие правила – с такого-то числа чудесами признаются лишь феномены, выдержавшие строгую проверку, проводимую врачами и учеными.
Но вода все струится, и больные – выздоравливают.
Мне послышались какие-то звуки, и я испугалась. Но он продолжает сидеть неподвижно. А туман вокруг нас получил имя, обрел прошлое. Я размышляю над рассказанной историей и над тем, откуда он знает все этой Ответа у меня нет.
Я думаю и о женском лике Бога. У человека, сидящего рядом со мной, – мятущаяся душа. Не так давно он написал мне, что намерен поступить в семинарию, однако же он уверен, что у Бога – женский лик.
Он неподвижен. Я же ощущаю себя заключенной в утробу Матери Земли, где нет ни времени, ни пространства. История Бернадетты словно бы разворачивается у меня перед глазами, в окутывающем нас тумане.
И снова звучит его голос:
– Бернадетта не знала двух самых важных вещей. Во-первых, до того, как здесь установилось христианство, эти горы были населены кельтами, а культ Богини был главным в их цивилизации. Многие и многие поколения осознавали женский лик Бога, получали частицу Его любви, Его славы.
– А во-вторых?
– А во-вторых, незадолго до того, как произошло Явление, высшие иерархи Ватикана собрались на тайное совещание. Никто из посторонних не знал, что они там обсуждали, а уж сельский священник из Лурда – и подавно. Князья церкви решали, следует ли объявить догмат Непорочного Зачатия. И в конце концов решили, что следует, результатом чего стала папская булла Ineffabilis Dei. Однако широким массам верующих не объяснили, что же это значит.
– К тебе-то какое это имеет отношение? – спрашиваю я.
– Я Ее ученик. Я учился у Нее, – говорит он.
– Ты что же – видел Ее?
– Видел.
Мы возвращаемся на площадь, проходим те несколько метров, что отделяют нас от церкви. В свете фонаря различаю колодец и на закраине его – бутылку и два стакана. «Должно быть, там сидели влюбленные, – думаю я. – Сидели молча, а говорили друг с другом без слов – только сердцами. Когда же сердца высказали все, стали они сопричастны великих тайн».
Вот и снова никакого разговора о любви у нас не вышло. Да это и не важно. Я чувствую, что нахожусь в преддверии чего-то очень значительного и что должна использовать это, чтобы понять как можно больше. На минуту вспоминаются мне мои занятия в университете, Сарагоса, спутник жизни, которого я все мечтала повстречать, но все это кажется далеким, окутанным туманной дымкой – такой же, что застилает сейчас городок Сент-Савен.
– К чему ты рассказал мне про Бернадетту?
– Сам не знаю, – отвечает он, не глядя мне в глаза. – Может быть, потому, что мы – недалеко от Лурда. Может быть, потому, что завтра – день Непорочного Зачатия. А может быть, потому, что хотел доказать тебе: мой мир не столь пустынен и безумен, каким может показаться. Часть его составляют и другие люди. И они верят тому, что говорят.
– Я никогда и не говорила, что твой мир – безумен. В большей мере это относится к моему миру – я трачу лучшие годы жизни, корпя над книжками и тетрадками, а ведь они не выведут меня оттуда, где я все знаю наизусть.
Я почувствовала, что мне становится легче: я понимала его.
Я ждала, что он снова заговорит о Богине, но, обернувшись ко мне, он сказал:
– Пора спать. Мы много выпили. уснул сразу же. А я долго лежала, вспоминая все сразу – туман, и площадь, и вино, и разговор. Потом прочла рукопись, которую он мне дал, и ощутила прилив счастья: Бог – если Он и вправду существует – это и Отец, и Мать.
Я погасила свет и продолжала думать об окружавшем колодец безмолвии – именно в те минуты, когда мы оба молчали, я ощущала, до какой степени он близок мне.
Ни он, ни я не произнесли ни слова. Нет нужды говорить о любви, ибо у нее – собственный голос и она говорит за себя сама. В ту ночь, у колодца, молчание позволило нашим сердцам сблизиться, узнать друг друга получше. И мое сердце внимало его сердцу и, внимая, пело от счастья.
Прежде чем закрыть глаза, я решила сделать то, что он назвал «изгнанием Другого».
«Вот я здесь, в этой комнате, в городке, где никогда не бывала прежде, – текли мои мысли. – Вдали от всего того, к чему привыкла, размышляю о том, что никогда в жизни меня не интересовало. Я могу притвориться – хоть на несколько минут, – что стала другой».
И принялась воображать, как бы мне хотелось прожить эти несколько минут. Мне бы хотелось стать веселой, любопытной, счастливой. Сполна использовать каждое мгновение, с жадностью пить воду жизни. Снова верить и доверять мечте. Обрести способность бороться за то, что мне желанно и дорого.
Отвечать любовью на любовь.
Да, вот она – женщина, которой мне бы хотелось быть. И вот она внезапно возникла передо мной и превратилась в меня.
И я почувствовала, как заполняет мою душу свет Бога – или Богини, – в которых не верила больше. И еще почувствовала, как в это мгновение Другая, покинув мое тело, присела в углу этой маленькой комнаты.
Я глядела на нее – на себя такую, какой была до сих пор: она слаба, но тщится казаться сильной. Она всего боится, ко твердит себе, что это не страх, а мудрость человека, не витающего в облаках. Окна, сквозь которые врывается ликующий свет солнца, она заделывает наглухо из опасений, как бы не выцвела обивка на ее старой мебели.
Я видела в углу комнаты Другую – слабую, усталую, разочарованную. Я видела, как обуздывает и порабощает она то, чему надлежит быть совершенно свободным, – свои чувства. Как пытается судить о грядущей любви по былым страданиям.
Но любовь – всегда нова. Не имеет значения, сколько раз в твоей жизни встретится любовь – один, Два или три. Всякий раз мы оказываемся перед неведомым и неизведанным. Любовь может вознести нас на небеса, может низвергнуть в преисподнюю, но на прежнем месте не оставит. Любовь нельзя отвергнуть, ибо это – пища нашего бытия. Откажемся от нее – умрем с голоду, глядя на отягощенные плодами ветви древа жизни и не решаясь сорвать эти плоды, хотя вот они – только руку протяни. Надо искать любовь, где бы ты ни находился, пусть даже поиски эти означают часы, дни, недели разочарования и печали.
Все дело в том, что, когда мы отправляемся на поиски любви, любовь движется нам навстречу.
И спасает нас.
Когда Другая отошла от меня, сердце мое вновь заговорило со мной. И сказало, что трещинка в плотине пропустила целый поток, что ветры задули со всех сторон и что оно счастливо, ибо я снова прислушалась к его голосу.
Сердце сказало мне, что я – влюблена. И со счастливой улыбкой на губах я уснула.
Когда я проснулась, он стоял у открытого окна и смотрел на горы. Я не окликнула его, лежала молча, готовая сейчас же закрыть глаза, если он обернется.
Словно угадав мои мысли, он повернулся, взглянул на меня:
– Доброе утро.
– Доброе утро. Закрой окно, холодно.
Без предупреждения появилась Другая. Она еще пыталась переменить направление ветра, разглядеть в нем слабости и недостатки, заявить: «Нет, это невозможно». Но сама знала – поздно.
– Выйди, я оденусь, – сказала я.
– Я жду тебя внизу, – ответил он.
И тогда я поднялась с кровати, запретила себе думать о Другой, опять открыла окно, впустив в комнату солнце. Свет его заливал заснеженные вершины гор, землю, покрытую палой листвой, реку – я не видела ее, но слышала ее рокот.
Солнце ударило мне в грудь, осветило мою наготу, и мне не было холодно, потому что все тело было объято жаром – жаром малой искорки, которая превращается в огонек, который превращается в костер, который превращается в пожар, а уж пожар этот ничем не залить, не потушить. Я знала.
И желала.
Я знала, что с этой минуты познаю небеса и преисподнюю, радость и горе, исполнение мечты и безнадежное отчаянье, знала, что не смогу больше усмирять ветры, налетающие из потаенных уголков души. Знала, что с этого утра моим поводырем и провожатым станет любовь, хоть она и поселилась во мне с детства, когда я впервые увидела его. Ибо никогда я его не забывала – пусть и считала делом недостойным бороться за него. Эта любовь была трудна и окружена границами, нарушать которые я не желала.
В памяти воскресла площадь в Сории и та минута, когда я попросила его поискать оброненную мною ладанку. Я знала – да, я знала, что он хочет мне сказать, и не хотела слушать этого, потому что он принадлежал к числу тех юношей, которые в один прекрасный день покидают отчий край, отправляясь на поиски приключений, чтобы заработать денег, за исполнением мечты. Мне же была нужна любовь осуществимая и возможная, мои еще девственные тело и душа ждали и жаждали прекрасного принца.