— Надеюсь, ты не откажешься от поджаренного бекона. Еще будет кукуруза и много салата из шинкованной капусты. Однако мой салат не идет ни в какое сравнение с салатами, которые делала моя свекровь. По крайней мере, он это утверждает.
Ник погладил живот и улыбнулся. После десерта (слоеный торт с клубникой — Ник, который последние несколько недель очень плохо питался, дважды попросил еще кусочек) Джейн Бейкер сказала своему мужу:
— Кажется, ты еще сильнее разболелся. Ты слишком много работаешь, Джон Бейкер. К тому же ты совсем мало ешь.
Бейкер виновато посмотрел на свою тарелку, затем передернул плечами.
— Мне не мешает немного поголодать, — сказал он, ощупывая свой двойной подбородок.
— К тому же ты горишь. У тебя температура?
Бейкер вздрогнул:
— Нет… Может быть, небольшая.
— Итак, сегодня ночью ты никуда не пойдешь. Это решено.
— Дорогая, у меня там задержанные. Если им и не нужна особая охрана, то их просто необходимо кормить и поить.
— Это может сделать и Ник, — произнесла она тоном, не терпящим возражений. — А ты уляжешься в постель. И не вздумай ничего говорить о своей бессоннице, это тебе не поможет.
— Я не могу послать Ника, — слабо сопротивляясь, возразил он. — Он глухонемой. К тому же он ведь не помощник шерифа.
— Ну что ж, тогда ты сделаешь его помощником.
Вот так Ник Андрос меньше чем за двадцать четыре часа из задержанного в Шойо превратился в помощника шерифа. Когда Ник уже собирался отправиться в участок, в холле первого этажа появился Бейкер, огромный и немного похожий на призрака в махровом халате. Казалось, он смущен, что его видят в таком одеянии.
— Мне не следовало бы позволять ей разговаривать со мной вот так, — сказал он. — Да я бы и не позволил, если бы не чувствовал себя настолько плохо. У меня забиты все бронхи, я весь горю, как огоньки на рождественской елке. К тому же эта ужасная слабость.
Ник сочувственно кивнул.
— У меня трудности с помощниками. Бредли Кэйд и его жена уехали в Литл-Рок, после того как их ребенок умер. Какая-то детская болезнь. Ужасно. Я не осуждаю их за то, что они уехали.
Ник ткнул себя в грудь и соединил большой и указательный пальцы в кольцо.
— Конечно, ты все сделаешь как надо, все будет о'кей. Ты просто позаботишься о них, слышишь? В третьем ящике моего стола лежит «кольт» 45-го калибра, но ты не трогай его. Так же, как и ключи. Понял?
Ник кивнул.
— Когда вернешься в участок, держись от них подальше. Если кто-то из них попытается прикинуться больным, не попадайся на этот крючок. Это самая старая уловка в мире. Если кто-нибудь из них действительно заболеет, доктор Соумс с таким же успехом осмотрит больных утром. К тому времени я уже буду там.
Ник вытащил записную книжку из кармана и написал: «Я высоко ценю ваше доверие. Спасибо, что вы закрыли их, и спасибо за то, что предоставили мне работу».
Бейкер внимательно прочитал.
— Ты очень чистый мальчик. Откуда ты? Как тебе удалось жить вот так, самостоятельно?
«Это длинная история, — написал Ник. — Если хотите, я напишу об этом сегодня ночью».
— Хорошо, — ответил Бейкер, — Думаю, тебе известно, что я послал на тебя запрос.
Ник кивнул. Это была проверка. Но он был чист.
— Я попрошу Джейн позвонить в закусочную. Эти парни будут клясть полицию на чем свет стоит, если не получат ужин.
Ник написал: «Скажите ей, что кто бы ни принес еду, пусть заходит прямо внутрь. Я не услышу стука».
— Хорошо — Бейкер, немного помолчав, добавил: — Ты можешь спать на диване в углу. Твердовато, но постель чистая. Помни, ты должен быть очень аккуратным, Ник. Ты не сможешь позвать на помощь, если возникнет какая-то проблема.
Ник кивнул и написал: «Я смогу позаботиться о себе».
— Это верно, сможешь. И все-таки я пошлю кого-нибудь из местных, если мне покажется, что кто-то из них… — Бейкер замолчал, когда вошла Джейн.
— Ты все еще мытаришь этого бедного мальчика? Пусть он поторопится, пока мой глупый братец не пришел и не освободил своих дружков.
Бейкер грустно рассмеялся:
— Теперь он уже в Теннесси. — Он издал свистящий вздох, перешедший в приступ кашля — Кажется, мне действительно лучше подняться наверх и лечь в постель, Джейн.
Я принесу тебе таблетку аспирина, чтобы сбить температуру, — сказала она.
Джейн оглянулась через плечо на Ника, когда поднималась вверх по лестнице вслед за мужем, и сказала тепло:
— Было очень приятно познакомиться с тобой, Ник. Даже несмотря на обстоятельства нашей встречи. Только будь очень осторожен.
Прыщавый любопытный мальчишка в грязной курточке принес три подноса с едой через полчаса после того, как Ник вернулся в участок. Ник кивнул парнишке, чтобы тот поставил еду на стол, и написал: «За это заплачено?»
— Конечно, — ответил он. — У нас открыт счет на офис шерифа. Скажи, ты можешь разговаривать?
Ник покачал головой.
— Это плохо, — сказал посыльный и поспешил прочь, будто немота была заразной.
Ник взял подносы и протолкнул каждый в щель под дверью камеры с помощью ручки щетки.
Он взглянул вверх как раз вовремя, чтобы уловить:
— … ублюдок! — Это говорил Майк Чайлдресс. Ты, придурок, когда я выберусь отсюда, я… — Ник отвернулся, пропуская остальное.
Вернувшись в кабинет и усевшись в кресло Бейкера, он положил на середину стола записную книжку, посидел, задумавшись, а затем написал сверху:
«История жизни Ника Андроса»
И опять задумался, улыбаясь. Он побывал во многих местах, но даже в самых безумных мечтах никогда не предполагал, что будет сидеть в кабинете шерифа, облеченный полномочиями его помощника, отвечая за трех людей, избивших его, и писать историю своей жизни. Через пару секунд он снова начал писать.
«Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был фермером. Они с мамой всегда были в весьма затруднительном положении, задолжав трем различным банкам. Мама была беременна мною уже шесть месяцев, когда папа повез ее к доктору. Во время поездки что-то произошло со сцеплением, и автомобиль съехал в кювет. С отцом тут же случился инфаркт, и он умер.
А три месяца спустя у мамы появился я, и я родился таким, какой я есть. Уверен, это было результатом потрясения от потери мужа.
Она управлялась с фермой до 1973 года, а потом потеряла ее. У нее не было родственников, но она написала своим друзьям в Биг-Спрингс, штат Айова, и один из них нашел ей работу в пекарне. Мы жили там до 1977 года, пока мама не погибла. Мотоцикл сбил ее, когда она переходила улицу, возвращаясь с работы. В этом не было вины мотоциклиста, это было просто очередное невезение. Он не успел притормозить. Он не превысил скорость и вообще ничего не нарушил. Баптистская церковь похоронила маму на свои средства. Эта же самая церковь послала меня в сиротский приют Иисуса Христа в Де-Мойне. Это место, которое существует на пожертвования церквей разных конфессий. Именно там я научился читать и писать…»
Ник остановился. Рука у него болела от такого продолжительного писания, но причина была не в этом. Ему тяжело было вспоминать все это вновь. Он подошел к камерам и заглянул внутрь. Чайлдресс и Уорнер спали. Винс Хоган стоял у решетки и курил, глядя на пустую камеру, в которой находился бы Рей Бут, если бы не смотал удочки. Хоган выглядел так, будто он плакал, и это вернуло Ника к тем временам, когда он был маленьким, глухонемым человеческим существом Ником Андросом. В детстве, посещая кино, он усвоил одно понятие. Этим понятием было ОТРЕЗАННЫЙ ОТ ВНЕШНЕГО МИРА, ЛИШЕННЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕНИЯ. Это понятие всегда было камнем преткновения для Ника, это ужасное понятие постоянно кружилось у него в голове, это понятие вмещало в себе все нюансы страха, которые только существуют во Вселенной и в глубине человеческой души. Он был ОТРЕЗАН ОТ ВНЕШНЕГО МИРА всю свою жизнь.
Он снова сел за стол и перечитал последнюю написанную строчку: «Именно там я научился читать и писать». Но это было не так-то просто. Он жил в молчаливом мире. Писание было кодом. Речь была движением губ, поднятием и опусканием зубов, танцем языка. Мать обучила его читать по губам и научила писать свое имя, выводя корявые буквы. «Это твое имя, — сказала она, — Это ты, Ники». Но, конечно, прозвучало это беззвучно, бессвязно. Впервые такая связь возникла, когда она похлопала по бумажке, а потом по его груди. Самым ужасным в том, что он глухонемой, было не то, что он живет в беззвучном движущемся мире: самым ужасным было не знать названия вещей. Он не понимал значение названий предметов лет до четырех. Он не знал, что высокие зеленые предметы называются деревьями. До шести лет. Он хотел это знать, но никто и не подумал сказать ему об этом, а он не знал, как спросить: он был ЛИШЕН ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОБЩЕНИЯ.
Когда мать умерла, он проделал весь путь с самого начала. Приют был местом звенящей тишины, где тощие дети с жестокими лицами издевались над его молчанием; два мальчика подбегали к нему, один из них зажимал руками рот, а другой — уши. Если никого из взрослых не оказывалось рядом, они пинали его. Почему? Просто так. Возможно, потому, что в обширном классе жертв имеется еще один подкласс: жертвы жертв.
Он перестал желать общения, и когда это произошло, то и сам процесс мышления стал разрушаться и становиться бессвязным. Он бессмысленно блуждал по территории приюта, глядя на безымянные предметы, наполняющие мир. Он наблюдал, как дети на игровой площадке двигают губами, поднимают и опускают зубы, словно белые разъемные мосты, видел танец их языков в ритуальном спаривании речи. Иногда он целыми часами наблюдал за облаками. Затем появился Руди. Огромный мужчина со шрамами на лице и с абсолютно лысой головой. Шести футов пяти дюймов ростом, он был раз в двадцать больше щуплого Ника Андроса. Впервые они встретились в полуподвальной комнате, где стояли стол, шесть или семь стульев и телевизор, который работал только по собственному желанию. Руди нагнулся, глаза их оказались на одном уровне. Затем он протянул свои огромные, пугающие руки и приложил их себе ко рту, потом к ушам.
Я глухонемой.
Ник угрюмо отвернулся: Кому какое дело?
Руди отвесил ему затрещину. Ник упал. Рот его открылся, и беззвучные слезы навернулись на глаза. Он не хотел находиться рядом с этим чудовищем, этим лысым страшилищем. Он не был глухонемым, это была жестокая шутка.
Руди нежно поднял его, поставил на ноги и подвел к столу. Там лежала стопка чистой бумаги. Руди указал на нее, потом на Ника. Ник угрюмо взглянул на бумагу, потом на лысого мужчину и покачал головой. Руди кивнул и снова указал на чистый лист бумаги, затем вытащил карандаш и передал его Нику. Ник отбросил его, словно это было раскаленное железо. Он покачал головой. Руди снова отвесил ему затрещину. Снова беззвучные слезы. Изрезанное шрамами лицо с безучастным спокойствием взирало на него. Руди снова показал на бумагу. На карандаш. На Ника.
Ник зажал карандаш в кулак. Он написал четыре слова, которые знал, отыскивая их в паутине заржавевшего механизма, которым стал его мыслительный аппарат. Он написал:
«НИКОЛАС АНДРОС. ПОШЕЛ ТЫ…»
Затем сломал карандаш и уставился на Руди вызывающе и угрюмо. Но Руди улыбался. Неожиданно он обошел стол и взял лицо Ника в свои огромные мозолистые ладони. Руки у него были теплые, ласковые. Ник не мог вспомнить, когда в последний раз к нему прикасались с такой любовью. Его мама прикасалась к нему вот так же.
Руди отнял руки от лица Ника. Он подобрал половину карандаша, указывая на него. Затем перевернул лист бумаги на чистую сторону, постучал по пустому белому листу кончиком карандаша, потом постучал по Нику. Он повторил это снова. И снова. И снова. И наконец, Ник понял.
Ты как эта пустая страница.
Ник расплакался.
Руди был с ним все следующие шесть лет.
«… где я научился читать и писать. Человек по имени Руди Спаркмен помогал мне. Я был очень счастлив, что он рядом. В 1984 году приют расформировали. Детей разместили куда только могли, но я не был одним из них. Мне сказали, что меня отдадут в семью и государство будет платить за мое содержание. Я хотел быть с Руди, но он в то время уже работал в Африке в Армии Спасения.
Поэтому я убежал. Мне было уже шестнадцать, и я не думаю, чтобы меня слишком упорно искали. Я понял, что если не буду попадать в какие-то переплеты, то со мной все будет в порядке. Я обучался на курсах, потому что Руди говорил, что образование — это самое главное. Когда я устроюсь где-нибудь постоянно, то обязательно пройду тестирование для получения свидетельства об окончании средней школы. Я смогу сдать все экзамены. Мне нравится учиться. Возможно, я смогу даже учиться в колледже. Я знаю, что это звучит безумно, но я не думаю, что это невозможно. Вот и вся моя история».
Вчера утром Бейкер пришел около половины восьмого, когда Ник выносил корзины с мусором. Шериф выглядел немного лучше.
«Как вы себя чувствуете?» — написал Ник.
— Нормально. Я горел до полуночи. У меня не было такой высокой температуры с самого детства. И аспирин никак не помогал. Джейн хотела вызвать врача, но около половины первого жар спал. После этого я спал как убитый. Как твои дела?
Ник соединил указательный и большой пальцы в кольцо.
— Как наши гости?
Ник открыл и закрыл рот несколько раз, изображая крики. Сделал разъяренное лицо. Изобразил, как задержанные стучали и трясли двери своих камер.
Бейкер откинул голову назад и рассмеялся, затем несколько раз чихнул.
— Тебе нужно выступать по телевизору, — сказал он. — Ты написал историю своей жизни, как собирался?
Ник кивнул и передал ему два листа исписанной бумаги. Шериф, усевшись поудобнее, внимательно прочитал написанное. Закончив, он так долго и испытующе смотрел на Ника, что тот на какое-то мгновение растерялся, сконфузился и опустил глаза.
Когда он снова взглянул на Бейкера, тот спросил:
— Ты живешь самостоятельно с шестнадцати лет? Целых шесть лет?
Ник кивнул.
— И ты действительно учился на всех этих курсах?
Ник написал на листочке бумаги: «Мне пришлось наверстывать, потому что я очень поздно научился читать и писать. Когда приют закрыли, я только начал догонять остальных. Я прослушал шесть курсов по программе средней школы там и шесть уже потом, в Чикаго. Я узнал о них из объявления. Мне нужно прослушать еще четыре курса».
— Что тебе еще нужно изучить? — спросил Бейкер, затем повернул голову и крикнул:
— А ну, заткнитесь там! Вы получите свой кофе и булочки когда положено, и не раньше!
Ник написал: «Геометрия. Высшая математика. Два года на язык. Это то, что необходимо для поступления в колледж».
— Язык. Ты имеешь в виду французский? Немецкий? Испанский?
Ник кивнул.
Бейкер рассмеялся, покачав головой:
— Ну разве не сенсация! Глухонемой учится разговаривать на иностранном языке. Я не хотел тебя обидеть, малыш, пойми это. А почему ты так много кочуешь?
«Пока я не стал совершеннолетним, я не решался задерживаться слишком долго в одном и том же месте, — написал Ник. — Я боялся, что они попытаются запихнуть меня в другой приют, и т. п. Когда я стал достаточно взрослым, чтобы получить постоянную работу, в стране наступили тяжелые времена. Говорят, что разрушен рынок или что-то в этом роде, но так как я глухой, я не слышал об этом (ха-ха)».
— В большинстве случаев тебя просто прогонят, — сказал Бейкер. — В тяжелые времена молоко человеческой сердечности течет не слишком обильно, Ник. А что касается постоянной работы, возможно, я смогу подыскать что-нибудь для тебя и здесь, если эти ребята не отбили у тебя желание остаться в Шойо, штат Арканзас. Но… не все мы здесь такие.
Ник кивком выказал свое понимание.
— Как твои зубы? Тебе здорово досталось. Ты принимал обезболивающие таблетки?
Ник показал два пальца.
— Ладно, знаешь, мне нужно заняться кое-какой писаниной насчет этих двух парней. А ты займись своей работой. Позже поговорим.
Доктор Соумс, который чуть не переехал Ника своей машиной, приехал в 9.30 утра в то же самое утро. Это был мужчина под шестьдесят с взъерошенной седой шевелюрой, цыплячьей шеей и пронзительными голубыми глазами.
— Большой Джон сказал мне, что ты читаешь по губам, — сказал он. — Он также сказал, что хочет взять тебя на работу, поэтому, думаю, мне стоит убедиться, не умрешь ли ты прямо у него на руках. Сними-ка рубашку.
Ник расстегнул голубую сорочку и снял ее.
— Боже праведный, посмотри на него, — сказал Бейкер.
— Да, они здорово поработали — Соумс посмотрел на Ника и сухо заметил: — Мальчик, тебе же почти отбили всю левую сторону груди. — Он показал на рваную рану над соском. Живот и бока Ника напоминали цвет восхода солнца в Канаде. Соумс ощупал его, внимательно осмотрел зрачки. Наконец он осмотрел остатки передних зубов Ника, единственное, что действительно болело в данный момент, несмотря на все синяки.
— Это должно чертовски болеть, — сказал он, и Ник печально кивнул. — Придется удалить их, — продолжал Соумс — Ты… — Он чихнул три раза подряд. — Извините. Прогноз на будущее неплохой, исключая удары молний или посещения пивнушек. У тебя немота физической природы или вследствие глухоты?
Ник написал: «Физической. Родовая травма».
— Очень жаль. Не печалься, благодари Бога, что Он не дал тебе вместо мозгов опилки. Можешь одеваться.
Ник оделся. Ему понравился Соумс; по-своему, но он очень напоминал Руди Спаркмена, который однажды сказал ему, что Бог дает всем глухонемым мужчинам лишних два дюйма пониже живота, чтобы хоть немного компенсировать то, что Он не додал им сверху воротника.